Не верь, не бойся, не проси - Страница 41

- Точно! - восторженно подтвердил невзначай пальнувший по Федьке собровец. - Он, гад, хотел дорого продать свою жизнь!

- А ты, Скворцов, пошел вон отсюда! - сорвался Смолинский. - Поедешь со следующей сменой в Чечню, там геройствовать будешь! - и, остывая, обернулся к Самохину. - Я сейчас, Андреич, дам команду, и тебя домой отвезут. Нечего тебе тут светиться. Если что - ты не при делах. Твоя фамилия нигде не всплывет... Про Новокрещенова-то слыхал?

- Да-а, - кивнул Самохин и указал на Федьку: - Его работа?

- Наверняка.

- Там парень был... Жмыхов. Из солдат-контрактников. Так вот, он Щукина не убивал.

- Ладно, понял, - Смолинский окликнул уходящего собровца. - Скворцов! Прихвати с собой майора. Скажи моему водителю, пусть домой его отвезет, - и протянул руку. - Ну, прощай, Андреич. Спасибо тебе за все.

- Взаимно, - сдержанно кивнул Самохин и, круто повернувшись, поспешил за поджидавшим его собровцем, прочь из пахнущего тюрьмой и смертью коттеджа.

Домой отставной майор попал лишь во втором часу ночи. В подъезд вошел уже еле-еле волоча ноги, цепляясь носками ботинок за ступени, поднимался по лестнице, запаленно, по-рыбьи дыша широко разинутым ртом. Но воздуха все равно не хватало. Впервые за последние дни напомнило о себе сердце, молотило судорожно не в груди, а где-то у горла, болело особенно жестоко, так, что левая рука немела до кончиков пальцев - мстило, наверное, за невнимание к себе, за то, что вообразил о своем здоровье бог знает что, скакал, как молодой, лекарства не пил...

Едва войдя в квартиру и сбросив у порога ботинки, прошел сразу на кухню, распахнул окно, впуская прохладу. Выдвинул рывком ящик стола, порылся там среди ножей, ложек и вилок, нашарил облатку с мелкими, ярко-красными горошинками нитроглицерина, сунул капсулу под язык, выждал, опустившись обессиленно на табурет, минуту-другую, но сердечная боль, вроде утихнув чуть, так и не отпустила совсем.

Самохин стянул с плеч пиджак, расстегнул ворот рубашки, потер пятерней потную грудь, сообразив обреченно: именно так описывают в популярных медицинских брошюрах первые симптомы инфаркта. Подумав, налил почти полный бокал холодной заварки из чайника и, морщась от вяжущей горечи во рту, выпил. Взял трясущимися руками сигарету, с трудом, сломав одну за другой три спички, прикурил.

Трель дверного звонка в ночной тишине напомнила автоматную очередьзлую, короткую. Самохин вздрогнул, уронил сигарету, в полумраке нашел ее на полу по огоньку, сунул опять в рот, затянулся глубоко, до головокружения и пошел открывать. Заявиться в такой неурочный час мог кто угодно - от оперативников с ордером на арест за соучастие в убийстве Щукина до его жаждущих мести братков. Или Федькиных.

Прежде чем отпереть, отставной майор все-таки глянул в дверной глазок. И увидел Ирину Сергеевну. Крутанул замок, распахнул дверь, и соседка упала ему на грудь, всхлипывая и бормоча:

- Я уж ждала, ждала, а вас все нет и нет. И в дверь звонила, и в окна заглядывала... А сейчас посмотрела с балкона, вижу - свет у вас на кухне горит.

- Да я... задержался чуток, - оправдывался неуклюже Самохин. Заболтался с приятелем одним...

- Ох, простите. Не могу. Я сейчас, сейчас.

У Самохина оборвалось сердце, в глазах потемнело. "Все! - озарило с беспощадной уверенностью, - нет больше Славика".

Ирина Сергеевна вдруг отстранилась на мгновенье, рассмеялась счастливо и опять приникла, крепко обняв за шею.

- Простите, я сейчас как сумасшедшая... Жив Славик, сыночек мой, жив! И не в плену он уже, а у наших!

"У наших?" - соображал Самохин, а когда понял, то чуть не прослезился вместе с соседкой.

- У наших, - бормотал он, чувствуя на шее мягкие руки Ирины Сергеевны, ощущая запах ее духов и еще чего-то, женщинам только свойственного. Понимаю. Он в безопасности. У наших.

Ирина Сергеевна отпустила его, хихикнула конфузливо.

- Ой, что это я так на вас... налетела. Вот, хотите письмо почитаю? Понимаете, я каждый день в ящик почтовый заглядывала - и ничего. А сегодня вечером, поздно уже, по темноте, пошла мусор выносить. Возвращаюсь, глянула - а в ящике конверт. Я, знаете, сразу почувствовала - от Славика!

Самохин тоже улыбался, но как-то обессиленно, взял гостью под локоток, предложил смущенно:

- Пойдемте в зал. Присядем. А то что-то ноги не держат...

Усадил гостью на диван, вспомнил про дымящуюся сигарету в руках, подошел к балконной двери, распахнул ее настежь, побеспокоился:

- Вас так не продует?

- Ой, что вы! - счастливо отмахнулась Ирина Сергеевна. - Меня теперь никакие болезни не возьмут. Вот письмо! Давайте, я его вам прочитаю.

Вынула из кармана халатика конверт, раскрыла, достала оттуда несколько куцых листочков, исписанных неустоявшимся мальчишеским почерком, и принялась читать, то и дело утирая рукавом светлые слезы.

- Вот, слушайте: "Здравствуй, дорогая мамочка! Извини, что долго не писал. Вышла у меня неприятность. Попал в небольшую переделку". - Ирина Сергеевна опять промокнула глаза, взглянула на Самохина, улыбаясь. - Вот поросенок! Он это называет небольшой переделкой!

Самохин слушал сосредоточенно, кивал, а сам украдкой массировал грудь там, где трепетало ненадежное сердце, старался дышать размеренно и спокойно, но все выходило с каким-то скрежетом и всхлипом, и он боялся, что его клокочущее дыхание услышит Ирина Сергеевна.

Но она не слышала и продолжала между тем чтение:

- "...Держали меня в подвале, били всего пару раз, кормили плохо, зато на работу не водили. Иначе бы обессилел и сбежать не смог. А так посидел, посидел, выбрал момент, завалил чеха, который меня охранял, и рванул..."

Ирина Сергеевна взглянула вопросительно на Самохина.

- Завалил - это в смысле поборол, что ли?

Самохин пояснил скупо:

- Вроде того.

- Молодец, - удовлетворенно кивнула Ирина Сергеевна. - "А сейчас, мама, я пишу тебе из Рязани. Когда в госпитале лежал, меня генералу, командующему округом представили. Он мою историю выслушал и пообещал наградить орденом. А я попросил вместо ордена в училище воздушно-десантное направить. Я ведь туда хотел поступать, а пока в плену был - экзамены кончились. Генерал и похлопотал. Так что теперь, мама, я курсант. И домой смогу приехать только в феврале, на зимние каникулы. Тогда и увидимся. А еще, чуть не забыл, купи мне, пожалуйста, берцы, это такие ботинки, высокие, на толстой подошве, сорок седьмого размера. Мои совсем развалились, а здесь на складе только сорок шестой размер - маловаты..." Вы представляете? - с гордостью обратилась она к Самохину. - Во всем десанте ботинок на него не нашлось! Вот вымахал парень! И... вы знаете, Владимир Андреевич, - радостно-возбужденно продолжила Ирина Сергеевна. - Я поняла теперь, поняла... В жизни есть добрая сторона и злая. Надо придерживаться доброй, во всем, чтобы ни случилось... И тогда все получится правильно... Как у нас с вами, когда мы чеченца из погреба выпустили. Вы понимаете?

- Понимаю. Только на мою долю все больше злая сторона приходилась. И я... я не верю, что зло можно победить добром. Меня не так учили... Хотя, если подумать... Вы правы, наверное.

Самохин улыбнулся потерянно, полез в карман за сигаретами. Он был рад тому, как разрешилась ситуация со Славиком, понимал, что должен как-то выразить свое отношение к случившемуся, порадоваться вместе с матерью, но... не мог. Огромное, вселенского масштаба равнодушие ко всему, что происходило и будет происходить отныне на этой земле, навалилось вдруг на него.

- Вы, Ирина Сергеевна, посидите. Я сейчас... чтоб не дымить тут...

Он встал с трудом, опершись на cпинку стула, вышел на балкон, закурил, и после первой же затяжки голова вновь закружилась, и мир поплыл перед его глазами, будто отошедший от причала гигантский, переполненный людьми, музыкой и светом океанский лайнер, а Самохин отстал, остался в одиночестве на темном, чужом и безлюдном пирсе.

Он опустился без сил на скамеечку, на которой прежде любил сидеть такими вот летними ночами, пуская дымок по свежему, долетевшему сюда с окрестных степей ветерку и бездумно глядя на спящий город.