Не верь, не бойся, не проси - Страница 31
- Вот видите, - назидательно сказал Ирине Сергеевне отставной майор, все секретные дела надо совершать максимально открыто, не таясь, и тогда никто ничего не заподозрит...
Балагуря так буднично, будто всю жизнь занимался выбиванием оконных рам, Самохин успокаивал Ирину Сергеевну, а заодно и себя, натворившего за последние несколько дней столько противозаконного, что проникновение в чужое жилище казалось не самым тяжким грехом. К тому же он с некоторым облегчением воспринял отсутствие Новокрещенова, который, он был теперь абсолютно уверен в этом, не обрадовался бы их визиту.
- Вы на стреме постойте, а я... быстро...
Самохин задрал ногу, перекинул ее через оконный проем и, покраснев от натуги, пыхтя и досадуя на мешавший живот, нагнулся, протиснулся вовнутрь.
Хозяев дома не было.
Справедливо чувствуя себя жуликом, Самохин осторожно встал обеими ногами на жалостливо хрупнувшие осколки стекла, потом, поскрипывая половицами, обошел комнатку, выглянул украдкой в противоположное оконце, выходящее во двор. Там привычно мельтешила по законам броуновского движения неподдающаяся счету Аликова ребятня.
Отставной майор откинул край коврика, нашел очерченный пазами люк, упершись плечом, сдвинул придавивший крышку шифоньер. Тот, урча угрожающе, поддался. Самохин опять нажал, упираясь в ножку кровати, и шифоньер, оставляя на крашеном полу белесые царапины, скрежетнув тяжело, отполз в сторону. Потянул за скобу крышку, откинул, глянул в темноту.
- Эй! Ты где там? Выходи, черт нерусский!
Внизу зашебуршились, дернулась приставная лестница, и через мгновение из провала люка показалась взлохмаченная чернявая голова.
- Давай, ходи сюда, дарагой! - подбодрил Самохин, отойдя в сторону на пару шагов, и на всякий случай предупредил: - Ты смотри, земляк, не балуй. А то опять в погреб затолкаю!
Руки у пленника оказались развязанными, но он, кажется, не помышлял о "баловстве", а жмурился, тер грязными кулаками глаза - видать, ослепило с непривычки дневным светом после непроницаемого мрака подполья.
- Ну, ты еще потягиваться у меня начни, зарядку делать, - сварливо поторопил его Самохин и, бесцеремонно прихватив за воротник мелескиновой, зоновского пошива рубашки, потянул вверх. - Вылазь давай!
Выбравшись по шаткой лесенке из погреба, чеченец медленно распрямил затекшие ноги, вытянулся во весь рост и оказался выше отставного майора. Нимало не смутясь этим, Самохин скептически оглядел пленника и ткнул его кулаком в грудь.
- Прямее держись, джигит... Ты по-русски-то как? Бельмес? Или понимаешь?
- Понимаешь... хорошо понимаешь... - покорно согласился тот.
- А если хорошо понимаешь, то слушай меня. Я тебя отпускаю на все четыре стороны. Понял? С условием, что ты исчезнешь из нашего города навсегда. Дуй к себе на родину. А сюда не суйся. Понял?
- Понял. Спасибо, - кивнул пришедший в себя пленник.
- Вон ту женщину благодари, - указал Самохин в окно на Ирину Сергеевну, - это она тебя отпускает. Хотя твои земляки... эти, как их... вайнахи, сына ее в плену держат. Но мы, русские, не такие. Понял?
- Понял, - с готовностью тряхнул головой чеченец. Он уже сообразил, что к чему, и беспокойно, оценивающе рыскал глазами - то на окно, то на дверь, то на Самохина.
- Да ни хрена ты не понял, - пренебрежительно заключил Самохин и скомандовал коротко: - Пошел вон.
Чеченец бросился к двери.
- Да не туда, чурбан! - рыкнул майор. - Вон туда, в окно!
Чеченец подошел к окошку, сторонясь торчащих из рамы осколков, изогнулся, пролез. Самохин, чертыхаясь сквозь зубы, просунулся следом. Оказавшись на пустынной, разомлевшей под утренним солнцем улочке со сверкающими перламутрово помойными лужами в канавах, пленник притормозил, опять невольно зажмурился и лишь потом, оглядевшись, увидел Ирину Сергеевну. Та, отшатнулась испуганно от диковатого вида, перепачканного паутиной и погребной глиной мужика, прижалась к трухлявой дранке домика.
Чеченец улыбнулся, сказал совсем по-человечески, обыденно:
- Здрась-сьте...
Потом оглянулся опасливо на возникшего рядом, раскрасневшегося от непривычной акробатики Самохина, затоптался на месте.
- Иди, иди отсюда, - отдуваясь, сердито указал неопределенно в конец улочки майор. - Чеши к своей чеченской матери, пока тебя, бестолочь, назад в погреб не сунули!
Пленник кивнул и быстро зашагал по обочине.
Глава 18
Славик окончательно настроился на побег и только ждал, когда, обозначив начало нового дня, приоткроется стальной люк его подземелья и волосатая рука с вытатуированной надписью "Гога" швырнет в темноту половинку черствой буханки хлеба. Славик поймает эту руку, рванет на себя, сломает в локтевом и лучезапястном суставах, а потом втащит очумевшего от боли охранника в погреб и завладеет его оружием...
Что будет дальше, представлялось смутно. Как говорится, война план покажет. И если ему удастся отнять у Гоги автомат или пистолет, шансы на успешный побег резко возрастут.
Однако в намеченный для побега день крышка люка в обычный час не открылась, хлеб ему никто не предложил, а когда все сроки кормежки прошли, в окрестностях его темницы затрещали автоматные очереди, и стены бункера несколько раз вздрогнули ощутимо от близких разрывов. По тому, как ахнуло над головой, полились сверху сквозь щели в бетонных плитах сухие струйки песка, Славик безошибочно распознал снаряды армейских 122-миллиметровых гаубиц и понял, что если федералы используют самоходные артиллерийские установки, которые сейчас шарашат навесом откуда-то с равнины, километров с десяти, то на обычную зачистку эта операция не похожа. Вероятнее всего, его тюрьма находится в месте расположения большой банды, и теперь войска либо замкнули кольцо и мочат сепаратистов, не жалея снарядов, наглухо, либо выдавливают выше в горы, где по боевикам начнут работать вертолеты и стремительные штурмовики-"сушки".
Славик и сам пару раз в составе батальона участвовал в таких операциях и знал, как стремительно удирают "духи" при первых разрывах снарядов, теряя напускное высокомерие и кавказскую спесь. Славик выпрямился во весь рост и, скользя на липкой грязи, покрывавшей пол бункера, - в туалет его не выводили, а бетон, понятное дело, жидкость не впитывает,- подошел к люку. Подпрыгнул раз, другой, дотянулся до дверцы, ударил в нее кулаком. Но она не поддалась, нависала незыблемо, как влитая.
Шарахнуло где-то совсем рядом, посыпались, застучали в потолок погреба кирпичи или камни - черт знает из чего там, наверху, чечики сакли построили.
"Засыпет люк, и ни свои, ни чужие не найдут!" - подумал опасливо Славик.
Но крышка лаза скрежетнула вдруг, откинулась, и в глаза ударил ослепительный, потусторонний будто бы, свет.
- Эй, русский! Выходи! - донеслось из подвального поднебесья.
Славик отступил от яростного света в привычную для глаз темноту, и, растирая кулаком влажные от слез веки, крикнул в ответ:
- Я тебе, дух, не летучая мышь! Лестницу давай - тогда вылезу!
Наверху затыркали по-чеченски, а потом в светлом квадрате лаза возникла темная, плохо различимая, как на фотографическом негативе, фигура.
- Я сэйчас гранату кыну. Вылетишь, билать, как птычка! - пообещал знакомый голос. А потом появилась крупная волосатая лапа с вытатуированным у основания большого пальца именем "Гога", - дэржи, вылаз!
Славик взялся за руку, подтянулся, отметив про себя, что ослабел-таки, и, ухватившись за край лаза, повис беспомощно, болтая не находящими опоры ногами. Чеченец рванул его за куртку на спине так, что швы затрещали. Рядом оказался второй, подхватил пленного, помог выбраться, а потом больно ткнул стволом автомата под ребра, просипел сдавленно:
- Бигом, билать!
Быстро осмотревшись по сторонам, Славик разглядел полуразвалившийся сарай из дикого камня с дымящейся крытой шифером крышей, двухэтажный коттедж из красного кирпича в центре двора, несколько женщин и детей, снующих бестолково у входа в дом с узлами и сумками. У распахнутых настежь сварных металлических ворот стоял "жигуленок" с пятнами ржавчины на боках. Правое переднее колесо было спущено, возле него суетился с домкратом, пристраиваясь то так, то эдак, пожилой чеченец, крича кому-то в дом: