Не трогай кошку - Страница 47

Под ним, заслоняя свет, что-то пошевелилось. Там кто-то стоял.

Нет, я ошиблась. Воздушная тень груши снова замерла, там никого не было. Это была просто игра света, созданная луной, цветением и тишиной, которая скоро наполнится соловьями. Время влюбленных: Джульетта у окна, Ромео под деревом в лунном свете:

Но нет, это была пустая ночь, куда я не могла вызвать даже того, к кому привыкла обращаться за утешением. Не было возлюбленного, который завлек бы птичку в шелковые сети. Если бы мне пришлось сыграть Джульетту, это была бы Джульетта Брука с целой горой прозаических страхов и суетливыми муками нерешительности.

Я легла в постель. Но не спалось. Пресловутая гора страхов давила, как тяжелое одеяло. Я лежала, глядя в потолок, и думала о Джеймсе, обо всей путанице случившегося.

Даже при всей очевидности я не могла поверить в его вину. Но Роб сказал – и это правда, – что мы сами не знаем, на что способны... А если он виновен, что тогда? Должна ли я отречься от этой неодолимой связи между нами? Должна ли поверить, что это был несчастный – в самом деле несчастный случай в семье, а не естественное – посланное Богом? – указание, что мы – две стороны некоего совершенного человека и должны быть парой? Не слишком ли это самонадеянно – притворяться, что я хоть немного лучше, чем он? Все мы способны на многое, сказал Роб. Но не способны убить моего отца, нет, в это я никогда не поверю.

Однако если это был все-таки несчастный случай, а остальное – результат естественной паники... Я решила, что простила бы. А если я могу распространить такое милосердие на других, то насколько проще это сделать по отношению к брату!

Я села, обхватив руками ноги и положив на них голову. Я крепко сжала колени, словно это могло прояснить мысли. Побоялась ли я осудить, как многие из моего поколения? Так устрашилась «ханжества», что готова была дать ускользнуть доброму и принять за норму далеко не лучшее, забыть совершенство? Общество хранило и защищало его. Не ханжество ли во мне хочет, чтобы он подчинился законам общества?

Я снова приподняла голову. Нет, все гораздо проще. Панику после несчастного случая можно простить; использование его к своей выгоде – нет.

Но я ничего не могла сделать, пока не получу ответа от Вальтера Готхарда. Я стояла на своем. И должна стоять на своем, пока тайна, какая бы она ни была, не разрешится.

Все это было легче сказать, чем сделать. Я снова легла в своей тихой спальне и стала смотреть на неуловимую игру лунных теней на потолке, но так настойчиво было присутствие моего тайного друга в темной комнате, что я могла поклясться, будто вижу движение его тени более явственно, чем колыхание цветущих веток на груше.

На долю секунды я сняла защитную преграду и ощутила его так близко, что...

Он рядом. Я села, как кукла. Он был так близко, и зов его был так настойчив, так силен, так полон покровительства и защиты, что я поняла: он здесь, во плоти. И я знала где.

В этот момент мое открытое сознание озарилось новым образом: ветви цветущего грушевого дерева на фоне луны.

Он был в саду, под грушей. И что бы он ни совершил, кто бы он ни был, он не может причинить мне зла.

Я сбросила одеяло и схватила с крючка на двери пальто. Это было мягкое, легкое шерстяное пальто с высоким воротником. Я застегнула его и, как была босиком, легко сбежала по лестнице в сад.

Не успела я сделать и двух шагов, как ко мне бросился колли. Я остановилась как вкопанная. Из-под груши на лунный свет вышел Роб.

Я умудрилась заговорить, но получился лишь хриплый шепот:

– Что ты тут делаешь? Наверное, уже два часа ночи.

Он вроде бы замялся, но его голос звучал как обычно:

– Я сказал, что присмотрю за тобой, помнишь? У тебя все в порядке?

– Да, спасибо. Но... ты собирался простоять здесь всю ночь? Я уверена, в этом нет нужды. – Сегодня прекрасная ночь. И я думал...

– Что? О чем?

– Если честно, то о Новой Зеландии.

Это было так невероятно, что я обрела голос:

– А, помню: эти брошюры на кухне в коттедже.

– Да.

Роб не двигался. Казалось, он чего-то ждет. Собака прыгала вокруг меня. Я рассеянно отогнала ее и медленно подошла к нему:

– И что там, в Новой Зеландии?

– Я думал: вот где поселюсь, когда уеду отсюда. На Северном острове. И я думал о Найнти-Майл-Бич, о том девяностомильном пляже.

– И я тоже, – потрясенно сказала я.

Я еще на шаг приблизилась к нему. Роб стремительно, как его колли, бросился ко мне и обнял, крепко прижав к себе. Когда он стал целовать меня, огромная гора бед растаяла, как снег, а на груше над нами запел соловей.

Если бы ветви груши вдруг выпрямились и выбросили фонтаны воды до самой луны, я бы не так удивилась. Я испытала небывалое облегчение и прилив радости. И он тоже. Я чувствовала легкость и счастье, льющиеся из его сознания в мое и обратно, – так приливное течение, встречаясь с устьем реки, плещется и удваивает волны, бросая вверх свою радость. Наверное, мы оба слегка потеряли голову. Мы обнимались и целовались, и снова обнимались, ничего не говоря друг другу. Вряд ли мы могли что-то сказать. Все уже было сказано между нами, все чувства разделены. Это был конец ухаживаний, а не начало. Казалось, даже мое тело знало это. Все было именно так, как я представляла, – это самопроизвольное расплавление и слияние. Так вот почему, когда меня обнимал Джеймс, я сжалась от недоумения и испуга, не веря больше в связь со своим тайным другом.

Теперь же я крепко обнимала этого друга и шептала:

– Как долго это тянулось, как долго! Нет, не отпускай меня.

– Никогда не отпущу. Никогда, и уж, конечно, не сейчас.

Он говорил приглушенно и хрипло, и его деревенский говор был заметнее, чем обычно. И снова меня захлестнула волна любви, такая огромная, что казалось, я сейчас взорвусь.

– Роб, о Роб!

Я провела пальцами по его волосам, отклонив его голову назад, чтобы свет луны, чуть заслоненный цветущими ветвями, упал ему на лицо.

– Как же я не догадалась, что это ты!.. Все время, все время я думала, что это Джеймс или Френсис, и все же мне всегда казалось, что это не они. И все время это был ты; это к тебе я бежала за помощью и утешением; это твой домик был моим домом. И в последние дни это все время был ты...

– Бриони! – Мое имя вырвалось на долгом выдохе, страстно, и с облегчением, и со сдерживаемым годами страданием. – Ах, Бриони...

Отстранившись – но не из-за вернувшейся рассудительности, а от холодка мокрой травы под босыми ногами, – я сказала:

– Роб, давай войдем.

– Войдем? – Он проговорил это, словно не расслышал, и замотал головой, будто вынырнув на поверхность воды. Потом, поняв, переспросил снова: – Войдем?

– Да. Трава мокрая, и у меня ноги как лед.

– Глупо было с твоей стороны не обуться.

Его страстные объятия чуть ослабли. Он снова заговорил своим обычным голосом и улыбнулся:

– Да, тебе лучше войти. Я бы сказал, самое время. Пошли вместе.

Он поднял меня легко, как мешок муки, и понес по траве к дому.

– Вообще-то я имела в виду нас обоих, – сказала я. – Разве ты не останешься?

На несколько секунд воцарилась пауза, потом Роб покачал головой:

– Нет. Я ждал тебя всю жизнь и думаю, могу подождать еще чуть-чуть. Мы оставим это на потом, когда все будет как надо.

– Когда же?

– Когда мы поженимся. – Он вздохнул. – Завтра ночью.

– Ох, Роб, будь взрослым. Тебе нужно разрешение церкви, нужно заплатить двадцать пять фунтов – и откуда ты думаешь их взять? Не хватает только, чтобы еще и ты начал меня уговаривать расторгнуть траст, чтобы добыть хоть немного живых денег...

Роб отпустил грубое слово в адрес траста и остановился, чтобы поцеловать меня. Я оторвалась от его губ.

– Мы не можем ждать завтрашней ночи. Нельзя ждать всю жизнь.