Не такие, как все - Страница 3

Рейхенбах покраснел, чувствуя себя дураком.

Толстяк, сидевший рядом с Шекспиром, неожиданно пихнул того локтем:

— Думается мне, он о Фальстафе говорит, Уилл. Ты не забыл Фальстафа?

— Сказать по правде, никого иного я не имел в виду, — откликнулся Рейхенбах.

— Фальстаф, — повторил Шекспир, мрачно глядя куда-то вдаль. — Я помню имя. Благодарю тебя, мой друг, но шиллинги свои возьми обратно. Угощение от незнакомца я не принимаю.

Рейхенбах попытался возразить, но не настаивал. Ни ему, ни его вину здесь явно были не рады, а случись драка… Ранение, полученное в тысяча шестьсот четвертом году от Рождества Христова, будет иметь в родном времени самые неприятные последствия. Вежливо откланявшись, Рейхенбах отступил к своему столу, где его ждала Ильзабет, улыбаясь, как чеширский кот. Горечь от неудавшейся встречи с Шекспиром усугублялась стыдом: очень неловко было выставить себя перед Ильзабет неотесанным простаком.

— Надо идти, нам здесь не рады.

— Милый! На тебя смотреть жалко.

— Видела бы ты презрение в его глазах…

— Не думаю, что все так плохо. Его, наверное, беспокоят все подряд, к тому же — здесь его таверна. Его крепость. Это не личный выпад против тебя.

— Знаешь, я думал, что он другой. Что он один из нас. Чтоон позовет меня к себе…

— Нет, конечно, — откликнулась Ильзабет негромко. — У него своя жизнь, своя семья, свои горести и проблемы. Не смешивай реального человека со своими фантазиями. Не вешай нос, милый! Не печалься так. Стань опять самим собой!

— В другом месте и в другом времени.

— Конечно. В другом времени.

Обида на собственную глупость в таверне «Морская дева» скоро утихла: Ильзабет оказалась умелой утешительницей. Говорили они немного — хватало взгляда, улыбки, легкого прикосновения.

На процессе Сократа им не надо было держаться за руки: прикосновение пальцев рассказывало обо всем. Позднее они занимались любовью под ясным зимним небом Афин, на серо-зеленом склоне холма, поросшего лавандой и миртом. Очнувшись от страстного забытья, Ильзабет и Рейхенбах увидели вокруг невеселых коз с неопрятной клочковатой шерстью. Контраст вышел поразительный, и многие дни они смешили друг друга, напоминая об этом происшествии.

Не подозревая о следившей за ним паре странников из чужой эпохи, старый хромой Магеллан отправился в кругосветное путешествие на пяти маленьких кораблях, вышедших из устья Гвадалквивира.

Повинуясь новому капризу, Ильзабет и Рейхенбах перенеслись в Индию. Темнокожие и черноволосые, они наблюдали прибытие экспедиции Васко да Гамы в гавань Каликута. Оттуда, разумеется, стоило отправиться в Испанию, чтобы жарким сухим летом выпить кислого белого вина и поглядеть, как румяный веснушчатый Колумб выводит в море свою жалкую маленькую флотилию.

Конечно, они не избегали любовных приключений по дороге. Правила игры позволяют, и глупо отказываться от такого деликатеса. В Византии, накануне нашествия франков, Рейхенбах провел ночь со страстной черноглазой гречанкой, натиравшей грудь таинственной мазью, пахнущей мускусом, а Ильзабет достался пахнущий чесноком гигантский швед из императорской дружины. На следующий день, когда венецианская армада ворвалась в Босфор, они нашли друг друга и обменялись впечатлениями. Неутомимый северный красавец в самые жаркие мгновения фальшиво пел свои родные саги; гречанка содрогалась в экстазе, похожем на эпилептический припадок, но утром легко призналась, что отчасти это было притворство.

В Египте Клеопатры, ожидая случая увидеть царицу в обществе Марка Антония, странники утешались обществом черноглазых коптов, брата и сестры: почти дети, они легко и непринужденно заменяли друг друга в постели.

На коронации Карла Великого Ильзабет нашла себе купца-франка, предлагавшего ей имение на берегу Рейна, а Рейхенбах встретил загадочную смуглую женщину. Эта женщина утверждала, что происходит из рода каталонских мавров. Только через несколько дней Рейхенбах сообразил, что имеет дело с путешественницей по времени, вроде него самого. Игра от этого стала еще изысканнее.

Такие приключения лишь добавляли пикантности отношениям Ильзабет и Рейхенбаха. Связывающие их узы становились крепче. Рейхенбах не хотел думать о том, что путешествие когда-нибудь закончится: Ильзабет была идеальным спутником, идеальной парой, она принадлежала ему — до тех пор, пока родное время не призовет их обратно. Но этот горестный миг наступит не скоро. Рейхенбах надеялся, что сумеет обойти неумолимые правила. Надо только не упустить ее след в своем времени, хотя это почти невозможно.

В мире за терминатором время для всех течет как полагается, прыжки туда-сюда допускаются лишь в призрачном царстве истории. К истории же раз и навсегда отнесено то, что предшествует терминатору, то есть две тысячи сто восемьдесят седьмому году. То, что после, — «реальное время», оно вдет равномерно и неумолимо.

Что делать, если ее время отодвинуто от его времени на пятьдесят лет в будущее? Или в прошлое? Такую пропасть не перепрыгнешь. Рейхенбах не осмеливался спросить Ильзабет о ее родном времени. Несмотря на близость, он боялся оскорбить ее непростительным нарушением этикета.

Имея целый мир в своем распоряжении, некоторые эпохи они посещали поодиночке. Это была идея Ильзабет: каникулы на каникулах, чтобы не надоесть друг другу. Мысль показалась здравой, и Рейхенбах отправился в Париж тысяча девятьсот двадцатых годов — отведать перно на бульваре Сен-Жермен, посмотреть на Пикассо, Хемингуэя и Джойса. Ильзабет в маске с раскосыми глазами отбыла в Китай, чтобы увидеть Хубилая, с триумфом проезжающего через Великую стену.

После Парижа для него — мыс Кеннеди и «Аполлон», уходящий к Луне; для нее — Лондон и плаха, на которой сложил свою голову король Карл.

После этих мимолетных капризов они воссоединились. Рука об руку, счастливые Ильзабет и Рейхенбах наблюдали падение Трои, бриллиантовый юбилей королевы Виктории, убийство Линкольна и взятие Карфагена.

Возвращаясь из одиночною путешествия, каждый рассказывал свою историю долго и подробно: что видел, о чем думал, над чем смеялся и, разумеется, с кем коротал часы уединения. Они уже сблизились настолько, что выработали собственный язык. Достаточно было сослаться на образ из общей коллекции — козы на холме, вкус жареного хлеба, лопоухий попрошайка, — и они погружались в свой мир, построенный из символов любви и драгоценных воспоминаний. Проводя часы в объятиях друг друга, они неторопливо вплетали новые нити в ткань общего сознания.

Но постепенно Рейхенбах стал понимать: что-то не так.

Вернувшись из Парижа тысяча семьсот девяносто четвертого года, где свирепствовал революционный террор, Ильзабет проявила странную уклончивость. Смерть Робеспьера и разграбление собора Парижской Богоматери она описывала в ярких подробностях, но это был лишь великолепный репортаж, лишенный внутреннего содержания. Детали Рейхенбаху приходилось выяснять. Где она остановилась? Было ли ей страшно? Довелось ли беседовать с парижанами о чем-нибудь интересном? Ильзабет пожимала плечами. Нашла ли она себе любовника? Ну да, конечно. Мимолетная связь, не стоит упоминания. После этого разговор возвращался в привычную колею: толпы, телеги с приговоренными, стук гильотины.

Поначалу Рейхенбах не задумывался, хотя привык к настоящей близости. Не так у них раньше было.

Распятие Христа не развеяло дурного настроения Ильзабет и не помогло ей разговориться. Смотреть вместе средневековую чуму она не захотела: сказала, что ей нужен денек — развеяться. Она собралась в Прагу, на премьеру «Дон Жуана».

Рейхенбах и тогда не обеспокоился. Не будучи любителем музыки, он провел этот день при Ватерлоо, на холме в тылу армии герцога Веллингтона. Когда Ильзабет все-таки присоединилась к нему поздней весной тысяча триста сорок девятого года в Лондоне, во время чумы, она опять была задумчива и неохотно говорила об опере. И тогда Рейхенбаху стало неуютно и страшно: чудесная близость ускользала неизвестно куда — Ильзабет ушла, оставаясь рядом.