Не стреляйте в белых лебедей - Страница 5

– Перегорела музыка, – сказал Иван. – Надо бы радиста.

– Считай, что нашел. – Сергей подсел к приемнику. – Я на флоте кем только не был… – Он свинтил барашки, снял крышку: обнаружилась затянутая паутиной пустота. – А где же передатчик? Или не выдавали?

– Выдавали, – улыбнулся Иван. – В начале навигации все выдают – и приемник и передатчик. Приемник мы берем: известия послушать или музыку, а передатчик снимаем и – обратно на склад. Мороки с ним уйма, ответственность, а радистов на весь затон – два человека.

– Темные вы люди! – не то шутя, не то серьезно сказал Сергей. – Подай-ка мне, матрос, отвертку да батарейку с наушниками. В чемодане они.

Еленка не сразу поняла, что он обращается к ней: так запросто, походя прозвучала эта просьба.

– Подай, что просят, – сказал Иван. – Значит, разбираешься? Золотые, видать, руки.

– А это поглядим – золотые они или оловянные.

Работать он умел: не суетился, не ошибался в инструменте, не тратил силу там, где нужна была сноровка. Простучав с помощью батарейки цепи, нашел сгоревшее сопротивление, опять послал Еленку за какой-то коробкой, разыскал в этой коробке нужную деталь и кое-как, временно, поставил ее на место.

– На соплях, – улыбнувшись, пояснил он. – Раздобудь паяльник, матрос, сделаю намертво.

Иван недоверчиво хмыкнул, но Сергей тут же поймал «Маяк». В динамике что-то потрескивало, но слушать было можно.

– Вот и вся беда, – сказал Сергей, навешивая щитки на работающий приемник.

Они долго слушали музыку. Сергей попытался было подсвистывать, но поймал недовольный взгляд Ивана, замолчал и слушал дальше уже серьезно. И Еленке понравилось, что он поглядывает на Ивана с уважением, не выпячивает своих привычек, а подлаживает их под жизнь того кубрика, в котором ему теперь и спать, и щи хлебать…

Как только концерт кончился, Иван поднялся, щелкнул выключателем.

– Теперь полчаса объяснять будут, почему музыка хороша. Подай-ка костылек, Еленка.

Еленка подала стоявшую у трапа палку, спросила:

– Далеко ли собрались?

– Стариков надо проведать. – Иван глянул на Сергея. – Айда с нами, а?

Пошли втроем. Иван с помощником шли впереди, говорили о работе, о рейсах, о глубине судового хода и мелях, обозначенных по всему плесу сухими жердями.

Разговор был серьезным, и Еленка не решилась их окликнуть, задержавшись у ларька. Купила конфет старухе в гостинец, а потом долго бежала следом, потому что шли они широко и, увлеченные разговором, не заметили, что она отстала. Догнала возле баржи-такелажки, да и то потому, что Иван остановился.

– Гляди, парень, вот в этих хоромах настоящие волгари живут, потомственные, – сказал он, указывая палкой на старую, замшелую баржу. – Здесь теперь склад такелажный, а хозяин – шкипер, значит, – с хозяйкой жилье себе оборудовал. Утеплил, ну, печку я им сложил, и – живут!

– А зимой?

– И зимой тоже. Прежде на брандвахту переселялись, а теперь не хотят. Приросли к этой барже, как чага к березе. Да и то, деваться старикам особо некуда: было два сына – война забрала, а дочь в городе Ленинграде живет, замужем. Ну, и опять же в Ленинграде вода другая, а тому, кто на Волге вырос, это не все равно.

– Скотинка у них тут, – улыбнулась Еленка. – Кот Васька, собака Дружок да коза Машка. Невелик зоопарк, а есть каждый день просит.

– Люди они старые, а значит, с чудинкой, – сказал Иван. – Ты учти это, Сергей.

– Будет сделано, капитан. Не у бабы-яги росли, понимаем…

Иван первым ступил на хлюпающие сходни, и, как только чмокнули они под его тяжестью, тотчас же настороженно тявкнула собачонка.

– Свои, Дружок, свои! – крикнула Еленка, проходя вслед за Иваном на баржу.

Собака подошла, ткнулась в ноги Еленке, обнюхала Сергея и, степенно помахивая хвостом, проводила до тяжелой двери. Иван стукнул в дверь палкой, приоткрыл, крикнул в сумрак коридорчика:

– Можно, хозяева?

Никто не отозвался, но они, не задерживаясь, прошли этот коридорчик, и Иван постучал в следующую дверь – такую же тяжелую, срубленную, вероятно, еще в прошлом веке.

– Кого бог несет? – донесся из-за двери скрипучий старушечий голос, показавшийся Сергею неприветливым.

При этих словах Иван распахнул дверь и посторонился, пропуская Еленку и помощника.

Они вошли в кухню, крохотную из-за громоздкой русской печи. В кухне стоял тяжелый корабельный стол, который не дрогнул бы и от десятибалльного шторма, и такие же, рубленные топором, лавки.

У квадратного оконца сидела сухонькая, чистенькая старушка с черными, живыми и, как опять показалось Сергею, недобрыми глазами. Строго поджав губы, она молча смотрела на них.

– Здравствуй, Авдотья Кузьминична, – сказал Иван и подал старухе руку. – Вот нового помощника привел для знакомства.

– К чаю поспели, – сказала старуха, сунув Сергею жесткую, как наждак, ладонь и расцеловавшись с Еленкой. – А познакомиться – еще познакомимся: до ледостава далеко.

Сказавши это, она отвернулась и начала доставать из стенного шкафчика граненые стаканы.

Еленка осталась помогать ей, а мужчины прошли в комнату; в проеме вместо двери висела ситцевая занавеска. Здесь стояли кровать со множеством подушек, платяной самодельный шкаф, дерматиновый диван, несколько стульев и стол – точная копия того, кухонного. За столом сидел грузный, в седых космах старик и читал толстую растрепанную книгу. При виде вошедших он аккуратно заложил книгу листочком и снял круглые железные очки.

– Здорово, капитан, – сорванным голосом сказал он. – Слыхал уж и про беду твою, и про удачу.

Старик крепко пожал им руки, они сели, и Иван спросил с удивлением:

– Что сипишь-то, Игнат Григорьич? Простыл?

– Да вот… – Старик покашлял, покосился на занавеску, помял пальцами большой, заросший седой куделью кадык. – Должно, так…

– Где там! – крикнула из кухни старуха. – Напился в Петров день да все песни играл, как молодой!

Старик смущенно крякнул, но спорить не стал. Закурил предложенную Иваном папиросу, глянул на Сергея выцветшими, но еще по-молодому пристальными глазами:

– Волгарь?

– Саратовский.

– Или там работы нет?

– Работа везде есть, – осторожно ответил Сергей.

– Посторонитесь-ко, – сказала Еленка, внося кипящий самовар.

Она поставила самовар на стол, опять пошла на кухню. Старик крикнул вдогонку:

– Мать, а мать, пошуруй-ка в шкапчике!..

– Шурую, – отозвалась старуха. – Ты уж тут так прошуровал, что и глядеть-то не на что.

– Не надо, Игнат Григорьич, – поспешно сказал Иван. – Не хлопочите.

– Твое дело, Ваня, гостевое, – сказал шкипер, вставая. – А нам для знакомства обычай велит.

Он прошел на кухню. Сергей ударил кулаком в ладонь, зашипел:

– Неладно получается, капитан. Старики, понимаешь, шуруют, а мы… Давай я сбегаю?

– Ох, напрасно все это! – вздохнул Иван. – Не к месту, не ко времени… Да и не достанешь уже: закрыто.

– Это я-то не достану? – улыбнулся Сергей. – Засекай время, капитан…

В дверях он столкнулся со шкипером: старик торжественно нес четвертинку.

– Такой, стало быть, нынче улов, мужики… Ты куда это, парень?

– Четверть часа поскучайте, – сказал Сергей и вышел.

Он вернулся быстрее, чем обещал: вошел красный, запыхавшийся, но довольный. Молча поставил на стол бутылку, сел слева от шкипера.

– Выпить захочется – так и парилка не нужна, – улыбнулся старик.

Стол был уже накрыт: сопел самовар, стояли стаканы, соленая щука, вяленый лещ, грузди прошлогоднего засола – уже склеенные, пожухлые, моченая брусника, отварные, крепенькие – одна к одной – сыроежки в уксусе.

– Все теперь на вино горазды, – сказала старуха. – Что мужики пьют да бабам подносят – это не удивительно, а вот что бабы пьют да мужикам подносят – это уж совсем на удивление.

– Вот я тебе, мать, и поднесу, чтоб меньше удивлялась, – улыбнулся шкипер и налил старухе на донышко граненого стакана. – Ну, гости дорогие, выпьем, как говорится, за хлеб да за сено, за пол да за стены, за мышку, за кошку, за нашу дворняжку да за козу Машку.