Не стать насекомым - Страница 46

Должен ли поэт быть шумным, задиристым, нагловатым? Громким? Наверное, не каждый. Не случайно в нашей поэзии в одно время были антагонисты и в поведении, и в творчестве — Пушкин и Баратынский, Некрасов и Фет, Гумилёв и Блок, Шкляревский и Чухонцев, Губанов и Бродский… Но всё поколение, состоящее из тихих поэтов, это, наверное, впервые. Нынешние тридцатилетние — двадцатилетние не нарушают общественный порядок, никого не сбрасывают с парохода современности, а главное — не возмущают умы своими произведениями. Пишут так же тихо и размеренно, как, видимо, и живут.

Судьба Евгения Евтушенко, наверное, в целом сложилась трагикомично. Но по существу он был прав, выстроив её именно так.

Скорее всего, найдётся много желающих поспорить с моим утверждением, что Евтушенко и в жизни, и в творчестве был человеком свободным. К нему рано пришла слава (пришла не сама, а он сам, уловив исторический момент, сделал всё, чтобы эту славу заполучить), и она позволяла ему делать то, о чём другие и мыслить боялись; она спасала его от кары. Но и того, что обрушивалось, многим хватило бы, чтобы навсегда испугаться.

В своей книге Евгений Сидоров вспоминает о скандале, который вызвала публикация Евтушенко во Франции «Автобиографии рано созревшего человека». Был 1963 год, автору то ли исполнилось, то ли ещё нет тогда тридцать лет.

Во многих газетах СССР поэта называли чуть ли не предателем. Кампания была мощной… Приведу несколько отрывков из неподписанной (редакционной? анонимной?) статьи под названием «Докатились!», напечатанной в «Литературной России» от 5 апреля 1963 года:

«Как случилось такое, что Евгений Евтушенко, не раз на протяжении ряда лет справедливо критиковавшийся нашей общественностью за шаткость идейных позиций, не только не сделал правильных партийно-принципиальных для себя выводов, но и укоренился в своём нигилистическом, наплевательском отношении к старшему поколению, забыв о ленинской преемственности поколений советских людей, преемственности наших целей, идей, дел, духовной и созидательной жизни?»

«Чего нельзя добиться стихами, оказывается, можно добиться путём иным, достаточно пойти на сделку со своей совестью, со своей памятью: кое-что «забыть», кое-что «кстати вспомнить» — и ты «глашатай поколения». От подобной эквилибристики попахивает двурушничеством. Но впопыхах «глашатай нового поколения» растерял свой небогатый, с трудом накопленный багаж».

«Скатиться с наступательных позиций автора стихотворения «Сопливый фашизм» до утверждения: «Когда на землю придёт новый Мессия и спокойно скажет: люди, верьте друг другу, — мы не распнём его на кресте», — может только человек, добровольно отдавший своё оружие врагу.

О таких людях Владимир Ильич Ленин сказал ясно и определённо: «Кто… говорит о НЕ-классовой политике и о НЕ-классовом социализме, того стоит просто посадить в клетку и показывать рядом с каким-нибудь австралийским кенгуру…»

<…> Мы не услышали ответа, как Евтушенко понимает свою роль в коммунистической литературе, если он и Христа посчитал своим идейным товарищем. А вопрос этот требует точного ответа».

В общем-то, такие грозные слова сегодня воспринимаются с усмешкой — давно это было, проехали, как говорится. Но нет гарантии, что подобные времена заморозков (после оттепели) не повторятся… «Автобиография» написана абсолютно советским (но и свободным) человеком. За это и обрушились на автора.

Впрочем, как определить, что сейчас, оттепель или нечто иное? Самым верным барометром на Руси всегда была литература, в первую очередь, поэзия, причём поэзия молодая. Быстрая, лаконичная, мобильная. «Вольность», «На смерть поэта», «Человеческий манифест» Галанскова, «Можем строчки нанизывать…» Коржавина… Но сегодня поэзия такова, что её даже в самой литературе почти не замечают. Сколько раз приходилось слышать от литературных специалистов: «Средний уровень поэзии высок». Но назвать имена, привести строки специалисты, как правило, не могут. Самое большее, назовут Лиснянскую, Кушнера, Чухонцева.

Словосочетание «гражданская лирика» давно вызывает усмешку, сюжетные стихи ассоциируются с рифмованной прозой, поэма стала умирающим жанром… Сам поэт рисуется или тихим пожилым (даже если он по возрасту молод, то всё равно какой-то пожилой) человечком, или опять же пожилой, неухоженной (но обязательно с украшениями на пальцах и в ушах) дамочкой, живущей в тёплой книжной норке… Маяковских и Цветаевых, Евтушенко и Ахмадулиных что-то не видно. «Настоящих буйных мало», — как пел Высоцкий. А без этих буйных и писанье стихов превращается в филологическое упражнение или, в лучшем случае, в интимные дневники, из тысяч которых один-два могут тронуть читателя…

Слова Евтушенко «поэт в России больше, чем поэт» давным-давно стали перлом, их многократно переиначивали, над ними хохотали. Но, на мой взгляд, они более чем справедливы. Не только для поэтов в России, но и вообще поэтов. Поэт, приходящий в мир без желания сотрясти его своим голосом, — вряд ли может называться поэтом.

Но в последнее время нормой стали поэты иного склада. О таких, кажется, — тихих и робких людях, уютно устроившихся в стороне от шумного и пёстрого мира — Борис Рыжий сочинил лет пятнадцать назад стихотворение:

Грустная, но сладковатая картинка. И легко увидеть на ней практически любого из современных поэтов, сидящего в глубоком кресле и пьющего маленькими глоточками горячий ароматный чай. Лишь очень немногие в такой интерьер не вписываются. Всеволод Емелин, например, о котором в поэтическом мире ходит такая шутка:

«— Поэт ли Всеволод Емелин?

— Нет, Емелин не поэт. Какой он поэт… Он больше, чем поэт».

На мой взгляд, эта шутка очень точно характеризует нашу сегодняшнюю поэзию.

Ноябрь 2010 г.

Когда я узнал о новом лауреате премии «Русский Букер», который присуждается за лучший роман года, написанный на русском языке, — пришёл в замешательство. Долго не знал, обрадоваться мне или огорчиться. Ниже попытаюсь объяснить, почему отнёсся к решению жюри так сложно.

Болел я за «Шалинский рейд» Германа Садулаева, считал, что реальные шансы есть у книг «Дом, в котором…» Мариам Петросян и «Счастье возможно» Олега Зайончковского, не исключал победы «Клоцвога» Маргариты Хемлин и «Путешествия Ханумана на Лолланд» Андрея Иванова, но в том случае, если жюри Букера решит в очередной раз удивить. А вот даже о теоретических возможностях лауреатства «романа-катавасии» «Цветочный крест» Елены Колядиной не задумывался. И зря. Романом года был признан именно он.

Над «Цветочным крестом» посмеивались на протяжении последних месяцев, литературные специалисты морщились в своих статьях; кажется, никто это произведение всерьёз не рассматривал. Тем сильнее обрушились на него после известия о присуждении премии. Некоторые заявили о том, что «Цветочный крест» — это последний гвоздь в гроб «Русского Букера». Думаю, они погорячились — наступит новый премиальный сезон, Букер наберёт новую пятёрку-шестёрку финалистов, и похоронившие его снова будут болеть за понравившееся произведение, а после оглашения имени лауреата наверняка снова разочаруются и похоронят премию на несколько месяцев…