Не стать насекомым - Страница 45
Но некоторые оценки Евгения Сидорова вызывают неприятное удивление. К примеру, нижеследующая, запомнившаяся мне ещё с того давнего чтения книги о Евтушенко:
«Иногда стихотворная формула идёт на поводу у звукописи, и тогда результат проблематичен:
(«Большой талант всегда тревожит…»)
Красиво, но непонятно. Всё подчинено аллитерации, а чем начало мятежа отличается от собственно мятежа, так и остаётся невыясненным».
Странно, что литературный критик, тем более критик, пишущий в основном о поэзии, требует объяснить, чем начало мятежа отличается от собственно мятежа. Мне кажется, это совершенно разные ощущения, и недаром вышеприведённые строки — одни из самых известных и цитируемых у Евтушенко.
Но в целом книга, повторюсь, живая и интересная и, что немаловажно, полезная. Автор в ней выступил именно как критик, стремящийся показать плюсы и минусы творчества своего героя, сложность его личности, неоднозначность многих поступков. Это продемонстрировано уже в начале книги, где помещена давняя (1973-го года) беседа Евгения Сидорова с Евтушенко, опубликованная в «Литературной газете». Уверен, что многие нынешние сорокалетние поэты (а именно столько было в то время Евтушенко) всерьёз бы обиделись, беседу оборвали, услышав о себе и своём творчестве такое, что тогда Евгений Александрович услышал от Сидорова…
А концовка книги (хронологически она доведена до начала 90-х) и вовсе безжалостна и в то же время, на мой взгляд, справедлива.
Позволю себе привести довольно большую цитату:
«Собственно, Евтушенко продолжал вести себя в литературе и политике так, как будто ничего не изменилось; он по-прежнему сокрушает врагов демократии, обличает консерваторов, активно участвует в писательской ассоциации «Апрель» и в движении «Мемориал», выдвигает идею создания нового Союза независимых писателей, но при этом не учитывает, что литературная и политическая погода на дворе уже иная, и что в цене сегодня художественные и человеческие ценности более высокого порядка, нежели может предложить миру «шестидесятничество» в его массовидном варианте, выразителем которого был и остаётся Евгений Александрович Евтушенко. Более того, постаревший д’Артаньян эпохи виконта де Бражелона часто сталкивается с совершенно новой аудиторией, которой и дела нет до «Трёх мушкетёров». Условно говоря, она их просто не читала. Печальный драматизм этого обстоятельства почти совершенно ускользает от Евтушенко; внутренне он по-прежнему защищён бронёй искренней самоуверенности, и это, конечно, феноменальный случай неадекватного восприятия собственной литературной и общественной судьбы».
«В подтверждение сказанного, — продолжает Евгений Сидоров, — приведу некоторые выразительные мотивы статьи Евг. Евтушенко «Плач по цензуре» («Огонёк», 1991, №№ 5–7). Когда поэт подробно описывает свои отношения с власть имущими, с партийным начальством, он себя не слышит и добивается впечатления, прямо противоположного задуманному. Автор уверенно ориентируется в кабинетах ЦК КПСС. Мелькают известные персонажи, крупные партийные сановники: Поликарпов, Воронцов, Шауро, Суслов. «Выйдя от Поликарпова, я направился на следующий этаж, в приёмную Суслова. Там стоял молодой солдат-охранник. Он узнал меня в лицо, улыбнулся и пропустил. А то ведь могли не пропустить — к членам Политбюро нужен особый пропуск».
Напрасно автор пытается убедить нас, что он разоблачает партократов, душивших всё живое в литературе. Читатель быстро соображает, что Евтушенко всё-таки почти «свой» в этих кабинетах, несмотря на всю свою оппозиционность и фронду. Я уже писал в этой книжке, что самоуверенная искренность моего героя иногда достигает саморазоблачительных высот. Так и произошло невольно на этот раз. Да и поводы для посещения дома на Старой площади далеко не всегда достойны мемуарных свидетельств, иные лучше было бы забыть. Одно дело борьба за публикацию поэмы, другое — выколачивание командировки в Данию, да ещё с лёгким «партийным» шантажом: если, мол, не приеду, оскорбятся датские коммунисты».
Да, судьба Евгения Евтушенко — наглядный пример того, как символ эпохи превращается в карикатуру на самого себя. Апогеем этого превращения для меня лично стало получение Евгением Александровичем диплома об окончании Литературного института в 2001 году в возрасте примерно (точная дата рождения поэта неизвестна) 69 лет.
Мы, тогдашние выпускники, большинству из которых было немногим за двадцать (тридцатилетние считались «стариками» и чувствовали себя в этом «детском саду» не в своей тарелке) изумлялись, зачем «Евтушенко!» понадобился диплом. Всемирно известный поэт, лауреат кучи премий, автор множества книг… Как-то прожил почти всю жизнь без диплома, и тут вдруг пришёл за ним…
Говорили, что это нужно, чтобы читать лекции — дескать, без диплома это делать сложнее. Были и другие гипотезы, но комичность ситуации они только обостряли.
Я всегда воспринимал Евтушенко как большую, знаковую фигуру в нашей поэзии второй половины ХХ века. Даже та карикатурность, что стала особенно заметно проявляться в конце 80-х, была какой-то знаковой, поэтической.
И здесь хочется подумать о поэте как действительно фигуре, а не только (и не столько) как авторе, может быть, гениальных стихотворений.
Не стану углубляться в историю нашей литературы, обращу внимание на три поэтических поколения, появившиеся с разницей в сорок лет. Первое — условно говоря, 20-х годов, второе — 60-х и третье — 00-х.
В первом, рождённом Октябрьской революцией (хотя большинство из поэтов дебютировало и успело обрести известность до неё, но приняло революцию как свою — как рождение нового мира, новой культуры), мы видим в первом ряду Маяковского, Есенина, Асеева, Багрицкого, Тихонова, Мариенгофа, Антокольского, Сельвинского.
Во втором, рождённом оттепелью (здесь опять же многие начали публиковаться в эпоху Сталина), — Евтушенко, Вознесенский, Рождественский, Куняев, Передреев, Матвеева, Мориц, Казакова, Кузнецова, Рубцов, Шкляревский, Ахмадулина, Соснора.
С третьим поколением сложнее. Чем оно рождено?.. По сути, оно могло быть рождено перестройкой и стать ярким событием 90-х. Но перестройка, перестраивая экономику и политику, почти не коснулась современной ей литературы. Публиковались возвращённые имена, ранее запрещённое, а молодая поэзия словно бы не существовала. Эта молодая поэзия, ставшая уже немолодой, по-настоящему проявилась лишь к концу 90-х и имела все атрибуты андеграундного искусства, признаки затянувшейся юности — экспериментаторство, возведённое в принцип, усложнённость, абсолютный эгоцентризм, эпатаж и т. п. Приди на страницы журналов, в книжные магазины эта поэзия в своё время — в конце 80-х, — думаю, она стала бы вехой. Но тогда её практически не заметили — издатели и редакторы были заняты другим.
Рождением того, третьего поколения, поколения 00-х, наверное, стало появление механизмов открытия и раскрутки (синоним этому слову найти не могу) новых имён. В 2000-м появилась премия «Дебют», в 2001-м Форум молодых писателей; в то же время стали возрождаться всевозможные семинары молодых, организовываться конкурсы; литературные журналы обратили внимание на юных. Именно это время дало нам новое поколение талантливых поэтов. Владимир Иванов, Андрей Нитченко, Анна Логвинова, Иван Клиновой, Ася Беляева, Анна Русс, Руслан Кошкин, Катерина Кюне, Василина Орлова, Алексей Кащеев…
Наверное, многие усмехнутся, прочитав список этих талантов. Большинство о них наверняка не слышали ни слова, тем более стихов не читали. А ведь эти поэты уже лет десять как публикуются, у некоторых вышло не по одной книге, они участвуют в поэтических вечерах и слэмах. Но о них действительно почти ничего не известно. Как правило — яркий (но в узких литературных кругах) дебют, премия, а затем череда публикаций, выступлений в клубах, иногда — книжка… Не очень-то, скажем мягко, поэтические судьбы.