Не стать насекомым - Страница 30

После прочтения «Второго убийства Советского Союза», «Достало», «Не хотелось всерьёз…» мне потребовался перерыв в несколько дней, чтобы продолжить знакомство с «Terra Tartarara». Было боязно дальше увидеть статьи, подобные этим. К счастью, не увидел. Палитра Прилепина-публициста стала богаче, взгляд шире. В статье «Фидель — это поэзия» автор вольно или невольно противопоставил до сих пор свежий романтизм кубинской революции «предавшим музыку революции и оглохшим на оба уха маразматикам из СССР», в «Приключениях безработного» красочно описал свои мытарства устройства на работу в 1990-х, когда везде требовались лишь те, кого называли дистибьюторы (о том же почти — давний уже рассказ Ильи Кочергина «Рекламные дни»), умеющие впаривать людям ненужное барахло.

Стоит прочесть «Молодёжь к выходу на пенсию готова» о юнцах-старичках, которых сегодня немало, «Достаточно одного» об интеллигенции, которой, по мнению автора, сегодня нет. «Если те, кто в начале прошлого века могли стать настоящими интеллигентами, уходили в революцию, то сегодня интеллигенция, даже не сформировавшись, уходит в дворню». В этих и в ряде других статей («К чёрту, к чёрту!», «Жара и глянец, день чудесный», «I love TV») Прилепин показал себя талантливым сатириком. Не тем эстрадным сатириком, чья сверхзадача давно свелась к придумыванию смешных фраз (это не сатирики, а юмористы), а напоминающим Салтыкова-Щедрина, каким он был, в первую очередь, в своих статьях. Читаешь, и скулы сводит от усмешки: «А ведь точно написано! Колюче, но точно!»

Хотя мне в этих статьях не хватает глубины. Вот, к примеру, глянул автор три — четыре современных фильма из серии «новое русское кино» и делает вывод: «…современное наше кино — всё будто в гостях: хоть в окопе оно, хоть в редакции глянца, хоть в деревне, хоть в армии.

Я даже не смогу найти нужные (и отсутствующие) детали в «Отце» (экранизация рассказа Андрея Платонова «Семья Иванова» — Р.С.) — но твёрдо видел, что и мужик, и женщина, и дети в этом фильме — они из другой жизни, они голландцы какие-то в русской избе: ничего там не понимают, не знают, не умеют, бродят, как деревянные.

Русское кино! Какое-то ты не русское стало».

Нехорошая, неприятная лёгкость суждения чувствуется. И сам Захар Прилепин признаётся в предисловии, что написаны эти статьи, «как правило, на коленке, в режиме перманентного цейтнота». Спасает большинство текстов мощнейшая авторская энергетика и чувство слова, которым Прилепин владеет почти виртуозно — недаром, на мой взгляд, лучшая статья в книге о стихах Анатолия Мариенгофа (очень позлящая, уверен, «истинных почитателей» Есенина), где Прилепин опять же легко, вскользь, но талантливо коснулся литературной критики, языкознания, теории стихосложения… В целом же создаётся впечатление, что он способен с полной уверенностью повторить вслед за молодым Чеховым: могу написать о чём угодно, хоть о пепельнице. И Прилепин пишет с одинаковой лёгкостью (по крайней мере внешней лёгкостью), которую не оправдывает даже душевная боль, и о кино, и о Фиделе Кастро, и о Егоре Летове, и о Степане Разине, и о техосмотре… Правда, в наш век нарочито сложных или же, наоборот, откровенно пустых текстов, горячие, «о жизни», статьи Прилепина и читаются без усилия, и заставляют о многом задуматься (крепко, но ненадолго задумывается иногда и автор, к примеру, в статье «Откройте мне веки, но сначала принесите глаза»).

По-моему, для так называемого «массового читателя», особенно для молодёжи, эта книга очень полезна. Кого-то, сонно клюнувшего на то, что Прилепин «модный», «Terra Tartarara» разбудит.

Май 2009 г.

Ну вот, скажут, опять про него. Сколько можно?!

Но что делать, если критики своими статьями об этом писателе вынуждают спорить с ними. Удержаться не могу.

Оставлю в стороне исступлённое внимание к Захару Прилепину (главным образом, к его фигуре, а не к его текстам) Михаила Бойко — думаю, что в конце концов Михаилу ответит кто-нибудь на страницах родного ему «НГ Ex Libris», — а остановлюсь на опубликованной в «Литературной России» статье Николая Крижановского «Такие «пацанские» рассказы» (номер от 25 сентября 2009) и на диалоге двух критиков Сергея Белякова и Андрея Рудалёва «Феноменология Прилепина» («Литературная Россия», 2009, № 23).

Николай Крижановский разбирает книгу рассказов Прилепина «Ботинки, полные горячей водкой. Пацанские рассказы» и приходит к выводу: «Судя по сборнику, Прилепин-писатель теряет русское, коренное, знакомое и близкое ему с детства. Традиционное, подсознательно-христианское, заложенное родителями и родителями родителей, стирается в его творчестве. Писатель уходит от православного идеала, от русского и от России. Уходит всё дальше». А Сергей Беляков, прочитав ту же книгу, замечает, что Прилепин «как писатель перестал развиваться. Сравни первую главу «Патологий» с рассказами из его последнего сборника. Это ни в коем случае не регресс, но стагнация».

Напомню, что роман «Патологии» был напечатан меньше шести лет назад. Между ним и «Ботинками…» были ещё две книги — роман «Санькя» и «роман в рассказах» (на самом деле сборник рассказов и стихотворений) «Грех». Все четыре книги написаны одним автором, но совершенно по-разному; по-разному показан в них сегодняшний молодой человек, по-разному передано и восприятие им своей родины, земли, своей собственной жизни… О стагнации можно было бы говорить, если бы Прилепин выпускал вариации тех же «Патологий», но сравнивать этот роман со сборником «Грех», или «Санькой», или «Ботинками…» бессмысленно. Все они разные.

Андрей Рудалёв предлагает рассматривать «Пацанские рассказы» «в качестве промежуточного этапа» и к достоинствам их относит то, что они «созданы на одном порыве, и эта энергия, эта эмоция отлично зафиксированы в книге».

На мой взгляд, «Ботинки…» куда более цельная книга, чем «роман в рассказах» «Грех». И, видимо, эта цельность напугала Николая Крижановского и заставила ударить в набат — написать большую горячую рецензию, главной темой которой стала потеря Прилепиным русского, коренного, знакомого и близкого ему с детства.

Оспаривая эту мысль, хочется, во-первых, отметить, что время действия в большей части рассказов сборника — 90-е. Время сложное, страшное, переломное, яркое и жуткое. Оно породило и сложные фигуры, которые показывает нам Прилепин в «Ботинках…»: настоящего героя того времени Славчука и так и не дождавшуюся своего принца Лилю («Славчук»), одновременно кровожадного и благородного Примата («Убийца и его маленький друг»), братика и Рубчика, этаких Бима и Бома, весело шагающих по проволоке без страховки («Пацанский рассказ», «Блядский рассказ», «Собачатина»), сделавшего всё, чтобы о нём забыли, рок-героя 80-х Михаила («Герой рок-н-ролла»), непутёвых сестёр рассказчика («Бабушка, осы, арбуз»). «Все умерли, — подводит итог рассказчик в предпоследней вещи сборника. — Кто не умер, того убили. Кого не убили, тот добил себя сам». И даже один из немногих физически существующих, герой рок-н-ролла Михаил, оживает лишь изредка, на час, а потом признаётся: «Я устал, ребят».

Сам рассказчик — сквозной герой «Ботинок…» — в этих рассказах о 90-х самый младший, он больше наблюдатель, а не действующее лицо. Он действует позже, в 00-е. И эти нулевые пытаются его поймать, задушить.

Прочитав впервые рассказ «Жилка», несколько лет назад напечатанный в журнале «Наш современник», я не понял, в чём там собственно суть. Перечитав, кажется, разобрался; помог отзыв Гюнтера Грасса, помещённый на обложке книги: «Рассказ «Жилка» Захара Прилепина — это очень поэтичный текст. Герой рассказа изолирован от мира («чужой как метеорит»), и эта дистанция с миром — самое сильное, что есть в рассказе».

Герой «Жилки», поссорившись с женой (она называет его жестоким, безжалостным, чёрствым, ледяным), выбегает из квартиры, а потом звонит ей, может быть, чтобы помириться, но слышит в ответ, что в квартиру ломятся «в штатском и в форме». Автор не описывает, чем занимается его герой, лишь обозначает устами героя: «Я занимаюсь революцией». Главное в рассказе происходит тогда, когда герой катается по кругу на троллейбусе, выбирая, что ему делать дальше. Он понимает, что «в штатском и в форме» — это не шутки, да и мы знаем, что случается с некоторыми занимающимися революцией… В троллейбусе он уже не совсем на этом свете, не в этом мире; он смотрит на происходящее за окном словно из другого измерения, прокручивает в голове свою жизнь. Да, прав Грасс, самое сильное в рассказе — «дистанция с миром».