Не сказка о птице в неволе (СИ) - Страница 33

Ее губы сжимаются в тонкую линию, а глаза раздраженно бегают туда-сюда.

– Китнисс, посмотри на меня! Прости, что я отдалился сейчас, я тоже запутался, но ты не одна, слышишь? Я рядом, я всегда буду рядом, какое бы решение ты не приняла.

Она часто моргает, борясь с вновь подступающими слезами, а я глажу ее руку большим пальцем, стараясь хоть как-то успокоить.

– Этот ребенок, его отцом могу быть я… – заикаюсь. Мне хочется, чтобы так и было, но разве мне часто везло с исполнением желаний? – Но может оказаться, что и…

Китнисс, даже не дослушав, с силой вырывает руку и отодвигается, уперевшись локтями в столешницу и закрыв ладонями глаза. Ей всегда проще страдать в одиночку, только так уже не получится – мы половинки одного целого.

– Послушай, это тебе решать оставлять ребенка или… Что-то ведь делают в случаях нежеланной беременности? Срок еще не такой большой, ты можешь… избавиться от него.

Китнисс поворачивается ко мне, обрывая на полуслове, в ее глазах такая путаница сменяющих друг друга чувств, что я не могу зацепиться ни за одно: от радости до боли, от раскаяния до торжества.

– Ты сама должна решить. Ты имеешь на это право.

Одно чувство в ней все-таки побеждает – растерянность. Она тянет руку к газете, лежащей посреди стола, и на краешке чистой бумаги чиркает вопрос.

«А как же ты?».

– Я не понимаю.

«Ты ведь всегда хотел иметь детей…».

Горестно вздыхаю, снова захватывая ее руку в плен своих ладоней – меня это успокаивает, надеюсь и ее тоже.

– Китнисс, я очень хочу иметь детей. Наших с тобой детей, и тот малыш, что растет в твоем животе… он, в любом случае, будет «наш»…

Она недоверчиво качает головой.

– В любом случае! – настаиваю я. – Но я обещал ни к чему тебя не принуждать, и я не буду. Я… Ты через многое прошла, а моя вина в этом безгранична. Только ты сама можешь решить, как быть с ребенком. Если ты чувствуешь, что не сможешь полюбить его, не сможешь заботиться о нем – лучше не мучить ни его, ни нас. Это… гуманнее.

Свободной рукой Китнисс пишет новую записку.

«Снова убивать?».

К горлу подкатывает комок. Слова жестоки, но ничего не поделаешь.

– Постарайся не думать об этом, как об убийстве. Ты не планировала всего этого, ты не виновата…

«Игры я тоже не планировала!».

– Китнисс…

«А они были!».

Она освобождает руку и отстраняется, принимаясь усердно писать.

«Я и тебя не планировала! Я никогда не собиралась замуж, не собиралась заводить семью. Я только и делала, что выживала, сколько себя помню. А теперь… все так… Я запуталась».

Я сгребаю ее в объятия, подходя вплотную, и Китнисс утыкается лицом мне в живот. Ее руки обхватывают меня за талию. Глажу жену по голове, перебирая темные пряди.

– Я с тобой, Китнисс, я всегда с тобой, но это решение можешь принять только ты. Ребенку нужна любовь и забота. Я пробовал – иначе никак. Мне не перепало материнской любви, без нее… тяжело.

Высвобождаюсь из ее рук, опускаясь рядом на корточки – наши лица почти на одном уровне.

– Если ты оставишь малыша, то не потому, что этого хочу я, и не потому, что это может или не может быть наш общий ребенок, а потому, что ты готова любить его всем сердцем.

«А если я буду плохой матерью?».

Мне кажется, ее настроение меняется, она словно учится говорить о своих страхах, скованно и неловко, но пытается быть честной.

– Ты будешь замечательной матерью. Если сама этого захочешь…

Китнисс шмыгает носом, и я тянусь к ней, касаясь губами лба.

– Подумай, хорошо?

Она кивает, позволяя мне и дальше держать ее в своих объятиях. Пропускаю между пальцев прядки, одну за другой: чувство, будто я стою на пересечении двух дорог – одна ведет к счастью, а вторая к вечному забвению.

***

Доктор Меллер приезжает ближе к вечеру, Китнисс и я встречаем ее вместе – моя жена стоит за моей спиной, словно прячется за стенкой от возможной угрозы. На некоторое время мне начинает казаться, что обязательно возникнут проблемы, но Китнисс справляется со своей замкнутостью и, наконец, ведет себя в обществе врача довольно свободно и не противится, когда та отправляет ее в туалет с тестом в руке.

Оставшись наедине, я предлагаю доктору чай и утренний пирог с яблоком. Располагаемся в гостиной и, ожидая возвращения Китнисс, и врач рассказывает о том, как продвигается восстановление дистриктов после войны.

Китнисс приходит растерянная и грустная, и уже по ее бегающим глазам я догадываюсь о результатах, но все-таки спрашиваю вслух:

– Ну как?

Не глядя на меня, жена протягивает тест врачу, а сама опускается на диван в нескольких сантиментах от моей ноги.

Доктор Меллер не тянет интригу:

– Поздравляю вас! Самое время готовить пеленки.

Она улыбается, но заметив, что ни я, ни Китнисс не сияем от восторга, женщина тоже становится серьезной.

– Не поделитесь, что вас беспокоит, и почему вы сами не могли купить тест в местной аптеке?

Я смотрю на Китнисс, спрашивая разрешения, но она остается безучастной.

– После того, что случилось в плену, мы не уверены в том, кто отец ребенка, – чувство такое, что мои щеки покрываются румянцем: если бы дело касалось только меня – это одно, но говорить о таких личных вещах, связанных с Китнисс, сложно.

Врач понимающе кивает.

– Мне жаль, что тогда все так произошло.

Она заворачивает тест в какую-то бумажку и небрежно теребит его в руках.

– После того как вас привезли в лагерь мятежников, я осмотрела Китнисс, но тогда беременность не проявилась. Стоило бы найти хорошего женского врача, да только откуда ему взяться в военном лагере? – она оправдывается, хотя я и не обвиняю. – Я не часто имею дело с подобными случаями, но как могу – помогу. Отцовство можно установить, взяв образец крови у ребенка.

– Родившегося? – вырывается у меня.

– Конечно. Собирают кровь у потенциального отца и ребенка, проводят анализ, и можно довольно точно определить родственные связи между ними.

– А до рождения никак?

Мы с Китнисс обмениваемся беспокойными взглядами. Врач хмурится.

– Я слышала, что новые методы позволяют и такое, но, насколько я знаю, такое можно проделать только в Капитолии: там оборудование и специалисты. В дистриктах медицина, к сожалению, сильно отстает.

– Ясно, – я вздыхаю и пожимаю плечами.

Доктор Меллер смотрит то на меня, то на Китнисс и добавляет:

– Я понимаю, что это для вас трудная тема, но не могу не спросить: вы уверены, что есть повод для сомнений?

Мы с женой одновременно поднимаем на нее глаза. Врач подбирает слова, стараясь не ранить чувства Китнисс:

– Я уже сказала, что после того, как вас освободили, то сразу же отправили в походный госпиталь. Само собой, сперва занялись серьезными ранами, но я была первой, кто проводил осмотр Китнисс, – они обмениваются взглядами, – но я не обнаружила следов свежей спермы в ее организме, иначе пришлось бы записать это в медицинскую карту.

– Но… – я растерян.

Китнисс сидит красная, как кровавый закат, и, смутившись, прожигает взглядом дыру в деревянном полу.

– Мне нужен от вас простой ответ: кто-то из тех, кто… обижал Китнисс, завершил процесс соития?

Даже меня подташнивает от этого вопроса, а Китнисс, словно ошпаренная, подрывается с места, бросаясь на утек.

– Китнисс! – доктор повышает голос, заставляя мою жену замереть возле двери. – Я понимаю, что тема сложная. Честно, понимаю… – ее голос становится мягче, – но как долго ты собираешься бегать от проблемы? Я полагаю, не одному Питу интересно, кто отец ребенка?

Китнисс долго стоит к нам спиной, ее плечи сгорблены, будто под тяжестью непомерной ноши, а дыхание частое и неровное – приступ паники. Проходит целая уйма времени, прежде чем она возвращается на диван, присаживаясь возле меня, и я протягиваю ей руку: если захочет моей поддержки – я рядом. Когда она вкладывает свои пальцы в мою ладонь, я крепко сжимаю их – холодные, как льдина, и вместе с тем дрожащие, как в лихорадке.