Не сказка о птице в неволе (СИ) - Страница 31

Вздыхаю полными легкими, целую ее в губы: вот какое оно, блаженство, на вкус.

– Я люблю тебя, и я буду хорошим мужем.

Китнисс смешно корчит нос, щуря глаза.

– Эй, чего? – перенимаю ее веселость. – Ты сомневаешься?

Она становится серьезной, выдыхает и качает головой.

«Нет».

***

Мы оба знаем обряд – про него рассказывают еще в школе: переодеваемся в лучшую одежду – я облачаюсь в брюки и светлую рубашку, а Китнисс, порывшись в гардеробе, останавливает свой выбор на клетчатом платье, которое я ей подарил. Ей идет: покрой, изящно обрисовывающий изгибы, цвет, подчеркивающий белизну кожи, и пышность юбки, открывающей соблазнительные ноги ниже колен.

Спускаемся на первый этаж, расставаясь возле лестницы. Обязанности четко распределены: Китнисс скрывается в гостиной – ей нужно заново развести огонь в камине, а мне следует замесить тесто и испечь хлеб.

Она заканчивает первой, и, подняв глаза от кухонного стола, засыпанного мукой, я замечаю ее стоящей в дверном проеме. Китнисс мнется, заламывая руки, – то, что я делаю это таинство, касающееся одного жениха, но она и так уже подглядывает, а я вдруг решаю, что мы с ней вообще странная пара – столько всего вместе пройдено и пережито, и выходит, совершенно не страшно, если мы нарушим еще один запрет. Протягиваю навстречу ей руку, испачканную в белой пыли.

– Иди ко мне?

Первый шаг Китнисс не смелый, традиция берет свое, но она все-таки преодолевает разделяющее нас расстояние и встает между мной и столом. Прижимаюсь к ней сзади, вдыхая любимый аромат ее кожи, и накрываю ее руки своими, показывая, как нужно месить тесто. Оно проходит между нашими пальцами мягкой карамелью, мука пачкает кожу. В моем теле просыпается жгучее желание, никак не связанное с выпечкой: хочется поцеловать Китнисс в соблазнительно приоткрытую шею, провести пальцами вниз по ее бедру туда, где ткань не прячет от меня нежную кожу, но я сдерживаюсь, продолжая мучить тесто руками Китнисс.

Раскатываем тонкий пласт и складываем его на противень, отправляя в духовку, и ждем, пока выпечка подрумянится. Мне остается выложить хлеб в плетеную корзинку и выйти к невесте, которая должна ждать у огня.

– Иди, – говорю я, наконец.

Китнисс освобождает свою ладошку из моей руки, отходя на несколько шагов в сторону двери. Наблюдаю за покачиванием ее юбки, окликая в последний момент: решаю, что должен дать ей шанс еще раз все обдумать.

– Не делай ничего против своей воли, хорошо?

Она кивает, скрываясь из вида. Приготовления выполнены, остается самая главная часть ритуала – клятвы и поедание хлеба перед открытым пламенем.

Я нервничаю, хотя сам до конца не знаю из-за чего: мы в любом случае вместе, а хлеб – всего лишь традиция, так принято.

Выжидаю лишнее время – даю Китнисс драгоценные минуты на раздумья: она должна быть уверена, что хочет быть моей женой. Беспокойно хожу туда-сюда вдоль стола, грею внезапно замерзшие руки возле печки: добавляю все новые мгновения, пока, наконец, не решаю, что дальше тянуть бессмысленно.

В гостиной горит только настольный светильник – приятный полумрак, Китнисс сидит на расстеленном одеяле прямо перед огнем, ее взгляд направлен на меня. Она ждала. У ее ног блокнот, на котором пляшут написанные строчки какого-то текста. Сажусь напротив, ставя между нами корзину с испеченным хлебом, а Китнисс кладет два толстых ивовых прута, принесенных с улицы.

Протягиваю вперед руки, выставляя ладони, она повторяет за мной: прикосновение простое, но бесконечно волнительное. Наши пальцы переплетаются, я заглядываю в серые глаза, выискивая сомнение или нерешительность. Кажется, Китнисс спокойна, даже улыбается мне.

Набираю в легкие побольше воздуха и произношу.

– Призываю огонь в свидетели. Я выбираю тебя своей женщиной. В болезни и в здравии, в горе и в счастье. Каждый день и каждый час, пока бьется мое сердце. Я признаю себя твоим мужем.

Я чувствую дрожь, пробежавшую по телу Китнисс. Она высвобождает одну руку, чтобы протянуть мне блокнот.

«Призываю огонь в свидетели. Я выбираю тебя своим мужчиной. В болезни и в здравии, в горе и в счастье. Каждый день и каждый час, пока бьется мое сердце. Я признаю себя твоей женой», – читаю одними губами, растягивая каждую букву.

Поднимаю на Китнисс глаза.

– Я люблю тебя, – это слова от души, обряд не требует произносить их, и я удивляюсь, когда Китнисс беззвучно смеется, показывая, что надо перевернуть страницу.

«Я люблю тебя, Пит».

Перечитываю несколько раз, чтобы запомнить. Чтобы окончательно поверить в это.

Отламываю хлеб, насаживая кусок на прут, и отдаю его Китнисс. Она делает то же самое для меня. Зажариваем порции на огне до мягкого хруста, а потом, поменявшись, съедаем все до последней крошки.

Китнисс первая протягивает мне ладошку, требуя поцелуй, который завершит церемонию и сделает нас мужем и женой. Повторяю за ней, выставляя вперед свою. Наши губы касаются раскрытых ладоней, после чего каждый сжимает руку в кулак.

«Пойманный поцелуй на счастье», – так говорил мой отец, когда рассказывал мне о таинстве брачного обряда.

Я пододвигаюсь к Китнисс, убирая в сторону корзину и прутья, и она раскрывает мне свои губы – первый поцелуй супругов. Тяну жену ближе к себе, отчего она оказывается почти сидящей у меня на коленях. Зарываюсь пальцами в ее распущенные волосы, не разрывая ласки губ, Китнисс ерошит мои пряди, обнимает за шею.

Как-то само собой выходит, что мы вытягиваемся в полный рост, ложась здесь же на одеяле, и обнявшись, наблюдаем за вечным танцем огня. Мне спокойно и тепло. Наверное, мое счастье именно такое – тихое и размеренное, когда время перестает существовать, когда даже поцелуи не важны: безмятежный зимний вечер у камина, проведенный в объятиях любимой.

***

Просыпаюсь от ощущения чужих пальцев на оголенной коже – лениво поднимаю веки, подглядывая, как рука Китнисс глядит мой живот, открывшийся из-под задравшейся рубахи.

Млею от удовольствия, позволяя ей расстегнуть все до единой пуговицы, и выдаю себя, когда урчу, стоит ее теплым губам коснуться моей груди. Китнисс не дергается и не сбегает, внимательно смотрит на меня, и, мне даже чудится, будто она боится, что я ее прогоню.

– Мне приятно, когда ты делаешь так.

Ее неуверенная улыбка кажется мне самой важной из всех. Ее губы касаются моей ключицы, шеи, добираются до приоткрытых губ. Плавлюсь от ее боязливой нежности, сдерживаю вспыхнувшую страсть, отвечая на поцелуй.

Очень медленно провожу рукой по ее шее, спине вдоль позвоночника, перехватываю инициативу и нависаю над Китнисс сверху. Подмечаю беспокойство, мелькнувшее в родных глазах.

– Все хорошо, Китнисс… – Целую ее подбородок, правую щеку. – Все хорошо…

Она ерзает подо мной, опуская руки по бокам. Оставляю влажные следы на ее плече, стягивая рукав платья ниже.

– Я хочу целовать каждый сантиметр твоего тела, хочу гладить тебя, хочу, чтобы тебе было приятно…

Она сдержанно кивает, хотя напряжение ее тела говорит лучше возможных слов: страх и зародыш желания борются между собой. Скольжу руками по ее плечам, спускаюсь к груди, пробираясь между ложбинками, и поглаживаю живот.

Китнисс прикрыла глаза, сжав в кулаках подол. Рисую пальцами круги на ее теле, шепчу нежные слова. Она дышит тревожно, но не пытается меня остановить. Она такая же тонкая, как тростинка, какой я помню ее с нашего первого раза… С той горько-сладкой ночи… Худенькая и гибкая, только живот стал чуть круглее: улыбаюсь, вспоминая количество выпечки, уплетенной Китнисс в последние недели.

Пробираюсь рукой к ее бедрам, поглаживаю их пальцами, осторожно приподнимая ткань платья. Неожиданно рука Китнисс ложится поверх моей и крепко сжимает, заставляя замереть. Она качает головой: сомнение в глазах сменилось настойчивым страхом, граничащим с паникой.

Укладываюсь рядом, целуя в щеку.

– Я никогда не буду тебя принуждать, Китнисс, – шепчу ей на ухо, проводя пальцем вдоль ее руки вверх к плечу. – Ты мне веришь?