Не сказка о птице в неволе (СИ) - Страница 12

– Где ты была? – мне кажется, я откуда-то знаю ответ, но все равно спрашиваю.

– Тэм плакал, – спокойно поясняет Китнисс. – Риса погасила лампу, а ты ведь знаешь – он боится темноты.

Я озабоченно хмурюсь.

– Уже лучше?

– Да, Пит, – губы Китнисс касаются моего подбородка. – Дети спят, все хорошо.

Провожу ладонью по ее волосам: мягкие, скользящие между пальцами прядки. Я окутан ненавязчивым ароматом еловых веток – перевожу взгляд в дальний угол спальни и нахожу, что искал: там, в вазе, стоит пушистая лапка, украшенная несколькими блестящими игрушками.

Я дома.

Китнисс вытянулась вдоль моего тела; я ощущаю ее тепло, обволакивающее меня. Выворачиваю руку так, чтобы крепче стиснуть ее в своих объятиях.

– Раздавишь, – недовольно бурчит Китнисс, но я чувствую, как она улыбается. – Давай спать?

Жена сладко причмокивает, выбирая позу поудобнее. Ее нога ложится поверх моих ног, а спокойное дыхание чуть заметно холодит кожу у основания шеи.

Прикрываю глаза, боясь поверить в свое счастье. Пытки были такие… настоящие. Мне кажется, я до сих пор слышу крики насилуемой Джоанны, чувствую боль своей раздираемой плоти, вижу, как между пальцами Китнисс фонтаном брызжет кровь!..

Вдыхаю поглубже, стараясь выровнять сердцебиение. Все только сон.

Жена давно спит, а я лежу, глядя в потолок. Меня успокаивает мысль о том, что я точно знаю: внизу, в гостиной, еще не остыли угли в камине, а на столе остался недоеденным новогодний пирог. Сын и дочь спят в детской в конце коридора и чуть свет, я уверен, подымут шум, торопясь поскорее найти подарки, оставленные Сантой под щедро украшенной елкой.

Мой дом, мой рай.

Китнисс во сне шевелится, пытаясь отвернуться, но я не пускаю. Я все равно боюсь, что мир, который сейчас окружает меня, окажется иллюзией и вот-вот исчезнет. К счастью, ничего не происходит – я так и лежу, обнимая любимую, а за окном неспешно вступает в свои права рассвет.

Не замечаю, когда поддаюсь усталости и проваливаюсь в сон, но даже спящий, я чувствую легкие, будто несмелые прикосновения Китнисс к моей щеке, и слышу писк, настойчивый механический писк какого-то прибора. Этот звук мешает и пугает одновременно. Мотаю головой, стараясь отмахнуться от тревожного сигнала, но он будто только становится громче. Неожиданно ощущаю боль в животе, с каждой секундой становящуюся все более заметной.

Запоздало понимаю, что снова погружаюсь в кошмар: мир, где нет запаха елок, нет детей, рожденных в любви, нет даже Китнисс, которая обнимает меня, засыпая. В этом кошмаре она так и осталась лежать на полу пыточной камеры в луже собственной крови. Пытаюсь сосредоточиться и проснуться, вырваться из цепких лап подступающего ужаса, но он словно не пускает: писк прибора становится все отчетливее, все беспокойней. Часто дышу и… распахиваю глаза.

Я лежу на кровати, но все вокруг изменилось. Где-то над головой, справа, пищит медицинская аппаратура; кругом белый плен: провисший потолок палатки, настил на земле, несколько столов и шкафчиков, до отказа набитых склянками с какими-то растворами. Пытаюсь приподняться, но тут же падаю обратно – тело не дает мне причинить себе вред. После секунды размышлений я понимаю, что перебинтован ниже груди и подключен к капельнице. Я все еще в кошмаре, сплю.

Сжимаю ладонь, впиваясь ногтями в кожу, – боль должна помочь, я хочу проснуться и снова оказаться рядом с женой, однако, как я не стараюсь, ничего не меняется: я все еще на больничной койке, раненный и напуганный.

Считаю про себя до десяти, стараясь привыкнуть к новым ощущениям. Каждый вздох доставляет неудобство, но я все-таки могу дышать – уже хорошо.

Вращаю глазами, выискивая хоть какие-то мелочи, которые еще несколько мгновений назад окружали меня: уют, теплота и спокойствие. Ничего этого нет, словно кто-то стер ластиком все, что я так хотел принять за действительность. Хочется поддаться чувству опустошенности и заплакать, но, похоже, мое подсознание затеяло новую игру: возле кровати, на которой я лежу, примостившись на кресле и положив голову рядом со мной, спит Китнисс. Ее темные пряди свободно рассыпались по постели, а вытянутая рука лежит на одеяле на моей груди.

Мое сердце ускоряется, доводя писк прибора до лихорадочного перезвона. Я не могу понять, что происходит: я, очевидно, ранен, но тогда… Я ведь видел, как Антониус перерезал ее горло. Я помню, как она затихла, не сумев остановить кровотечение. После такого не выживают?

Поднимаю руку и провожу по волосам Китнисс: на ощупь они точно такие, как я помню. Не вижу ее лица, но точно понимаю, когда она просыпается: ее тело напрягается, каменея, и уже в следующее мгновение она соскакивает со своего места, стремительно отдаляясь от моей кровати.

В ее серых глазах явственно читается ужас, граничащий с паникой, а на ее шее красуется широкая белая повязка, прикрывающая рану, нанесенную ножом Люцифера.

Это не сон.

– Китнисс! – опираюсь руками на койку по бокам от себя, приподнимаясь, и тянусь к ней, но она лишь делает еще пару шагов назад.

Пытаюсь спустить ноги с кровати, но мое собственное ранение не дает: застонав, я валюсь обратно на постель. Краем глаза замечаю, как Китнисс мечется на месте, не решаясь приблизиться ко мне, и в итоге, круто развернувшись, убегает прочь. Я окликаю ее, но это не приносит никаких результатов.

Лежу, уставившись в потолок, стараясь выровнять дыхание и поверить в то, что только что узнал. Китнисс жива!

Жива, жива!

Жива!

Я не могу успокоиться: счастье, как лавина, обрушивается на меня, подчиняя себе и даже заслоняя беспокойство от того, что Китнисс сбежала. Она жива! Она дышит! Мы оба живы. Мы выбрались из ада.

Я найду объяснение ее поступку и испугу, плескавшемуся в глазах. Я сумею разобраться во всем, но единственное, о чем я могу думать прямо сейчас — Китнисс выжила после всего, что Люцифер сотворил с ее телом.

***

Проходит не так много времени, когда в мою импровизированную палату заходит женщина в белом халате, и следом, стараясь быть незаметной, проскальзывает Китнисс. Она внимательно смотрит на меня, но не приближается, усаживаясь на стул у входа.

– Наконец-то ты пришел в себя, Пит, – говорит женщина, склоняясь надо мной. – Я доктор Меллер, твой лечащий врач. Как ты себя чувствуешь?

– Словно меня ранили, – отвечаю я, не отводя взгляда от Китнисс.

Она боится меня. Не верит, что я реален? Не правда: Китнисс дежурила у моей постели, она гладила меня, пока я был без сознания, – те прикосновения к моему лицу были реальны, они мне не приснились.

Доктор задает мне целую кучу вопросов, проверяя показания датчиков и приборов, контролирующих мое состояние, но мне почти все равно. Я отвечаю, если от меня ждут ответа, и вполуха слушаю рассказ доктора о том, что с того дня, когда нас с Китнисс ранили, прошло почти четыре недели.

– Вы оба счастливчики, – подмигивает мне доктор. – Еще немного, и спасительный отряд бы опоздал.

Я помню гром, в котором Китнисс распознала взрывы, помню, как Сэм торопился поскорее убраться из нашей камеры, боясь, что мятежники совсем близко… Повстанцы действительно напали на Капитолий, и он пал. Теперь военное правительство пытается утвердить свою власть в городе и ввести новые порядки.

Нож Люцифера, вошедший в мой живот, не задел жизненно важных органов. Джоанна пристрелила Антониуса. На днях состоится суд над Сноу. Вроде, все счастливы, но я не свожу глаз с Китнисс. Она так и не приблизилась ко мне ни на шаг, но мне не мерещится – она тоже смотрит на меня.

Молчит.

Я озадачен и смущен. Мне невыносимо хочется сжать Китнисс в объятиях и расцеловать до красноты на щеках, до припухлости на губах… А она молчит и только смотрит, даже не подходя ближе.

Не сразу я понимаю, что о ранении и чудесном спасении Китнисс врач не сказала ни слова.

Когда доктор Меллер снова наклоняется ко мне, закрепляя новую повязку, я, улучив момент, шепотом спрашиваю у нее, что произошло с Китнисс. Женщина отстраняется, вглядываясь в мое лицо, и нехотя, чуть смущенно произносит: