Не родись красивой... - Страница 19

Она и встретила Машу с Алексеем Борисовичем так, словно они явились к ней в гости. На столе оказалась ваза с конфетами в забавных обертках. «Может, она таким образом подслащивает диагнозы?» — игриво подумал Алексей Борисович. Маша заранее предупредила, что подруга занимается исключительно сложными формами заболеваний, но его принимает не как тяжко больного, а просто как ее бывшая одноклассница.

Повспоминав для начала об уже не близкой юной поре, Роза без видимых причин хохотала, как это делали смешливые иностранные корреспонденты и другие благополучные люди.

От школьных воспоминаний Роза как-то само собой, без обстоятельной паузы, перешла к тому, что, подобно школьной учительнице начальных классов, взяла указку и стала водить ею по буквам и цифрам, высвеченным на знакомой Алексею Борисовичу таблице. Она и экзаменовала его, как школьника… Но он не ответил безошибочно почти ни на один из ее вопросов. Он ошибался, а она делала вид, что это не имеет значения. Когда же в самом верхнем ряду, где шрифт был всего крупнее, он разобрал несколько букв, Роза воскликнула:

— Вот как славно!

Так же гостеприимно, точно за праздничный стол, она пригласила Алексея Борисовича к японскому аппарату, ультрасовременность которого он по достоинству оценил. Проверила глазное давление.

— Вот как славно… — произнесла она скорее вопросительно, чем утвердительно. И, спохватившись, вновь озарилась. — Нервных потрясений у вас в последнее время не было? — спросила Роза так благодушно, точно потрясения при глаукоме желательны.

— Были, — за мужа ответила Маша. — А что?

Роза просияла:

— Я это так.

Маша в тон подруге улыбалась столь непрерывно и белоснежно, что должно было вызывать подозрение. Потом она протянула Розе бумаги с результатами прежних исследований и анализов.

— А-а, у нас диабет? Стало быть, эту вазу я поставила зря: сладкое не для вас. — Она рассмеялась. И, как ребенку, ему погрозила: — Сладкого ни-ни!

— А горького не избежишь, — с обычной шутливостью проговорил он.

Не пожелав расслышать, она продолжала:

— Дуэт глаукомы и диабета — не самое лучшее сочетание. — Роза выбирала щадящие эпитеты. — Они и порознь-то хороши! А когда собираются вместе… Впрочем, зачем я объясняю все это прославленному профессору? — Она уважительно застеснялась. — Но рекомендации я обязана предложить и профессору тоже. Или давайте мы все вместе что-нибудь посоветуем… Например, по возможности воздерживаться от хирургической деятельности. Пока, на некоторый период… И, безусловно, от автомобилевождения. Я бы и своему супругу это с удовольствием посоветовала: когда он за рулем, трепещу.

— А я давно мечтал, чтобы машину водила Маша! Она все делает осмотрительнее меня. Только бы ей не пришлось водить меня. За руку…

— О чем это вы?

— Кстати, поделитесь секретом: какое у меня там глазное давление?

Она уклонилась:

— А на кого из нас в жизни что-то не давит?

— И на тебя, Розочка, тоже? — изумилась Маша.

— И на меня. Но я в ответ…

Она рассмеялась без всякой на то причины.

— Вы оба умеете подшучивать над несчастьями, — без улыбки сказала Маша. — Я, увы, лишена такого достоинства.

— У тебя достоинства куда большие! — Подруга стала розой в полном весеннем цвету. — Неизменно ты была у нас первой красавицей и первой скромницей. И сейчас тоже молчишь.

— О чем? — удивилась Маша.

— Тебе доверили лечение и, можно сказать, спасение Пети Замошкина. Доверили вернуть разум Спинозе! Такой разум, что о нем беспокоится целое государство. Даже Шереметов об этом всех известил. Мы с мужем тобою гордимся! Плохо, конечно, что Петя…

Лепестки розы скорбно сомкнулись.

— Шереметов умер, — в свою очередь известила Маша. — А Петино лечение отменено. Ты не слушаешь зарубежные радиостанции?

— Нет, никогда… А зачем? — Лепестки розы сомкнулись еще плотнее. — Ты сказала, что Шереметов скончался? Это ужасно. Я не заметила некролога.

— Его не было, — продолжала просвещать ее Маша.

— Как-то странно… Почему? И почему отменили лечение?

— А потому, что Петя, как выяснилось, безупречно здоров.

— Но ведь это, я понимаю, обнаружила ты? И я все равно горжусь… — Однако она уже не выглядела розой в цвету. — И в политическом смысле здоров?

— Это у меня вообще не вызывало сомнений.

— Но вызывало сомнение у… — Она оборвала себя. — А Шереметов скончался? Отчего не было некролога?

Роза во всем предпочитала стерильную ясность: это было гарантией стабильности и спокойствия. Но ясности не было, — и лепестки продолжали смыкаться все печальнее и плотнее. От стужи и непогод цветы погибают, и поэтому Роза ценила теплую, благостную погоду.

То была прелюдия к реквиему… Так не бывает в музыке, но случается в жизни. К реквиему, которому предстояло поселиться не в ушах Машиных, а в душе ее на месяцы, годы, а может, и навсегда.

«Пришла беда — отворяй ворота», — предупреждает народная мудрость. Но для бед, что явно или украдкой подступали к дому ее, любые ворота были малы. Тут сгодились бы створы таких размеров, каких не бывает в реальности. На призыв «отворяй» Маша не откликалась — она старалась сделать врата глухими, неотворяемыми. Но они не подчинялись, — распахивались все шире и шире.

В один из дней Алексей Борисович, верный обычаю отмечаться по телефону каждые два или три часа, позвонил и сказал:

— Не волнуйся, родная… Я задерживаюсь в одном веселом учреждении.

— В каком «веселом»? — ревниво насторожилась Маша.

— Я сказал, в учреждении, а не в заведении.

Она успокоилась. Но вскоре предчувствия стали одолевать ее — и она прислушивалась лишь к ним и телефонному аппарату. Что за веселое учреждение? Отчего он не объяснил? Обычно все растолковывает, чтобы для ее материнской озабоченности и ее ревности не оставалось никакой пищи. А тут… Что за таинственность? Сравнения с нормами и манерами повседневности превращают тревогу в панику. И она запаниковала.

Валерий, ассистент Алексея Борисовича и надежда реаниматологии, безусловно, тоже был к Маше неравнодушен. Но это проявлялось лишь в желании дождаться каких-нибудь ее вопросов и поручений, в готовности стремительно их выполнять. Поручений не было никаких, а вопросы не отличались разнообразием: сообщить, где находится ее муж, если он запаздывал со звонком. На беду Валерия, запаздывал Алексей Борисович редко. Во всех случаях, разыскав Валерия, она знала, что и муж уже ею разыскан. Но на этот раз и Валерий оказался неэффективен. Он искал, извещая каждые десять минут об этапах своих поисков, кои были безрезультатны. Ревность ловко и беспощадно подсовывает для себя причины. Почему он не звонит, хотя уже девять вечера? Почему не звонит, хотя уже десять?.. Если б он был в любом учреждении, это бы для него не составляло проблем. Выходит, он там, откуда ему звонить неудобно? Или не позволяют… Но кто может не хотеть и не позволять? Изнемогавшая от поклонения чьих-то мужей, она преданность женам относила к жанру фантастики. Поведение женатых и неженатых было утомительно однообразным, ничем одно от другого не отличалось. А если и он?..

«Волгу» он сам уже не водил — и утром за ним приехал служебный водитель (профессором-то он оставался кремлевским!). Валерий выяснил, что шофер был отпущен в шесть тридцать… Почему муж не захотел пользоваться его услугами дольше? Ведь у таких водителей день рабочий не ограничен: свою привилегированную баранку они крутят всего раз в три дня. А потом сменяются, отдыхают: хозяевам нужны их здоровье и бодрость. Все это Маша обдумала-переобдумала и пришла к выводу, который ей подсказала все нараставшая и безумевшая ревность, коя от своих подозрений и выводов не отрекается, пока их не перечеркнут иные, неопровержимые, доказательства… Как в суде. Но доказательства не словесные… Ревность оперирует предположениями, а в ответ требует факты.

С одиннадцати часов она измеряла шагами расстояние от угла до угла их короткого переулка. Это происходило все чаще… Стоять на месте в минуты ревнивого ожидания она не умела.