Не повезло (СИ) - Страница 11

— Мне кажется, ты лукавишь, — покосился на меня Ннар. — Я, конечно, не очень разбираюсь в орках, но даже мне бросается в глаза, насколько ты выделяешься среди других.

— Да перестань ты, — закатил я глаза. — Ничем я не выделяюсь, кроме роста и силы. Но поверь, и помощней меня парни встречаются.

— Однако, именно ты — сотник, — поднял бровь Ннар.

Ой, ой, надо же, мы еще и иронию включили. Прямо вот коронный аргумент. Сейчас упаду просто.

— Я тебе уже говорил, что сотником я стал после того, как с войны вернулся, — зарычал я. — На самом деле любого могли поставить, просто многие хорошие охотники остались валяться со стрелой в кишках на поле боя.

На это он ничего не ответил, а отвернулся и некоторое время шел молча. Мы прошли еще две длинных галереи, и свернули в Каменный лес.

Это такая гигантская пещера, вся заполненная причудливыми сталактитами и сталагмитами. Завораживает даже меня.

Мы шли по самой опушке, и пилить нам было еще до хренища — Дальнее озеро было на другом конце Каменного леса.

— Я заметил, что меня боятся, — наконец снова подал голос Ннар. — Тот маленький орк. Он будто увидел чудовище.

— Так для него ты и есть чудовище, — хмыкнул я. — У нас эльфами малышей пугают.

— А у нас — орками, — посмотрел мне в глаза Ннар.

— Вот что я тебе скажу, — остановился я, поднимая факел повыше. — Зло — то, что причиняет тебе вред. Чужой — всегда зло. Для вас зло — орки, для нас — вы, эльфы. А правда всегда на стороне победителей. Две последние войны выиграли Светлые, поэтому во всех сказаниях, песнях и записях говорится о том, что орки — последние твари, чудовища и подонки. Но вот что я тебе еще скажу — эльфы тоже не такие уж прекрасные. И вот почему — скажи-ка мне, кем изначально был Владыка Мрака?

Ннар опустил голову и ответил не сразу, и очень тихо:

— Он был одним из Высших эльфов.

— Не одним, а лучшим среди Высших эльфов, — поправил я. — А потом между этими вашими Высшими вышел скандал, где каждый гнул свою линию. Твои выиграли, а наш проиграл. И сбежал оттуда подальше — в эти вот самые края. Построил тут крепость и создал государство. И твоим Высшим это все до сих пор поперек горла. Поэтому и войны постоянные идут. А мы, орки, так уж вышло, стали его народом и, хочешь не хочешь, а отбиваемся от армий Светлых. Но я тебе скажу еще и последнее — никто не хочет этого всего дерьма, а почти все орки хотят лишь одного: жить себе спокойно и чтобы мозг никто не ебал. Да, конечно, есть среди нас отморозки и ублюдки, садисты и извращенцы, но среди ваши Светлых тоже те еще мудаки попадаются. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Понимаю, — ответил Ннар, по-прежнему глядя себе под ноги.

— И тот малыш, который тебя испугался, — продолжал я, потому что не мог уже остановиться. — Его деда убили эльфы — из засады. Продырявили стрелами так, что из него все дерьмо ручьями потекло. А его дедом был Орлум Полосатый.

Ннар вскинул голову и уставился на меня.

— Мой отец, — закончил я, чувствуя, как кривятся мои губы в невольном оскале.

Ннар сглотнул. Я некоторое время смотрел ему в глаза, неотрывно, пытаясь успокоиться, а потом резко повернулся и пошел дальше.

Краем уха я услышал, как зазвенели его ножные кандалы — он плелся следом. Шли мы в молчании, а вокруг разворачивался Каменный лес.

Сталагмиты тянулись вверх причудливыми наплывами, образовывали каменное кружево, петли и кольца. Казалось, мы идем внутри гигантской окаменевшей раковины, где все сверкает и переливается.

Ннар остановился и замер, раскрыв рот. Застыл, как столб, будто сам окаменел.

— Нравится? — я тоже остановился и посветил ему факелом во все стороны.

Он встрепенулся, сделал шаг в сторону и прикоснулся руками к гладким потекам на скале. Они застыли разноцветными слоями, словно ткань, небрежно брошенная с потолка на скалу. Ннар погладил их, удивляясь глянцевитости камня и его нежности и произнес:

— Это невероятно. Настоящее чудо.

— Хах, — фыркнул я. — Пойдем, еще чего покажу.

Я сошел с тропы в лабиринт каменных деревьев и кустов, и поманил его за собой. В глазах Ннара вспыхнули искорки и он поспешил за мной.

Я вел его, петляя и кое-где пригибаясь, чтобы протиснуться под аркой из светлых блестящих потеков, а переплетения сталагмитов вокруг становились все невероятней. Сверху в нас целились острия белоснежных и черных стрел, с боков мерцали полудрагоценные жилы, а с пола вверх тянулись красноватые столбы, похожие на древесные стволы и ветви.

Ннар спешил за мной с раскрытым ртом, и глаза у него сияли от восторга.

Я ухмылялся, представляя, как он сейчас окончательно рот разинет на то, что я ему покажу.

Впереди вдруг скала раздвоилась, в ней открылся высокий полукруглый проход — изящная арка, вся словно посыпанная морозной пылью инея.

Я нырнул туда, сделал пару шагов и остановился, высоко подняв факел. Ннар выпрямился рядом и замер.

Было от чего.

Пол тут покрывал мелкий красный песок, он весь искрился и сверкал, переливаясь в свете факела, по стенам крупными гнездами цвели гранаты и опалы, а сталактиты, гроздьями свисавшие с потолка, переплетались и свивались сложной вязью.

— Видал? — ухмыльнулся я, подмигивая.

— Потрясающе, — выдохнул Ннар. — Как во сне.

— Это Грот Уединения, — осклабился я. — Сюда все, кто женихается, на случку прибегают. Я сам, когда свою самку обхаживал, сюда с ней ходил — в прятки играли, а потом тут трахались. У нас, короче, у самок понт такой есть — чтобы ее обязательно в Гроте Уединения отымели. Обязательное условие перед свадьбой, можно сказать.

Ннар перестал сиять и скривился.

— Чего? — не понял я.

— Это место — торжественно-прекрасно, — заявил мне этот зануда. — А ты все опошлил. Ты не романтичный.

— А это как? — нахмурился я. — Не понимаю, что это слово на всенаречии значит.

— Романтика — это звезды, ветер весной, шум волн, ночные звуки леса, горные водопады, все, что прекрасно и возвышает душу, заставляя сердце биться от светлых чувств, так, что в нем рождается восторг и песня, — объяснил Ннар.

— А-а, вон что, — почесал я за ухом. — Ну, во мне обычно песню рождает жгучая вода, если перепью как следует. Ну или когда самка какая посимпатичней согласится ноги раздвинуть. Мы, орки, не по части романтики.

Ннар одарил меня надменным таким взглядом — сразу ясно стало, что он обо мне и обо всех орках думает, и отвернулся.

Стоял и созерцал свою романтику.

Подумаешь.

Я всю жизнь как-то прожил без этой его романтики, и ничего. Три выводка на ноги поднял, и до сотника дослужился.

— Пойдем, если ты мыться не передумал, — кашлянул я. — Ну, то есть, может, тебе романтика помывку заменяет, но вонять ты пока меньше не стал. Несмотря на светлые чувства.

Ннар подскочил — я уж подумал, он мне в морду заедет.

Но нет — ничего. Гордо задрал подбородок и пошел к выходу.

Какие мы неприступные.

Долго, правда, он не дулся — вокруг этой его романтики хватало. Каменный лес умеет удивить. Мы с ним постоянно уходили в сторону, если его вдруг какой-то сталагмит особенный интересовал, то залезали повыше, чтобы потрогать очередной наплыв, то торчали на мостках над пропастью и вглядывались вниз — туда, где плескалась невидимая вода.

Со стороны, наверное, это нелепо смотрелось — огромный орк, весь в шрамах, бегает с факелом вокруг пафосного эльфа в грязных обносках и кандалах, и они вместе то ругаются под арками из гранита, то разевают рты от удивления на ажурных мостах над бездной.

Короче, к озеру мы попали нескоро. Я уже устал и жрать захотел.

Дальнее озеро открывалось сразу, как Каменный лес заканчивался. Пологий спуск из сплошного скальника вел круто вниз — а там бесконечная черная гладь.

На другой стороне вроде уже территория троллей начиналась, но туда пока еще никто не плавал, чтобы проверить.

Далеко потому что. И не зачем. Чего там у троллей делать. Нахуй, нахуй.

Я остановился на мелкой гальке, а Ннар подошел к самой воде. Вокруг стояла тишина — ни звука. Вода была — как обсидиановое зеркало.