Не по чину - Страница 18
В том, что это именно игра, сомневаться не приходилось – женский, да еще и княжеский глаз не обманешь! А ну как наскучит мальчишке игра или пойдет не так, как ему хочется? Возьмет да и поломает игрушки по злобе или подростковому легкомыслию. Но игрушки-то – живые люди: сама Агафья, дети ее и прочие пленники! А он… ишь как рожу-то покривил… сейчас как кликнет своих щенков, так стаей и накинутся…
Не то чтобы Мишка читал на лице Агафьи все эти мысли – княгиня все-таки, лицом владеть умеет, но примерно догадывался, а следующая фраза собеседницы его догадки подтвердила:
– А взрослый-то кто-нибудь с вами есть?
«У-у, матушка, там перед домом ты, видать, совсем с перепугу обалдела – даже не заметила, как мимо Егор со своими людьми проскакал! Ну, тем лучше».
– Был, ваша светлость. Десятник Старшей дружины Егор приставлен к нам воеводой Погорынским для надзора и поучения. Он с тремя десятками моих отроков за вашими обидчиками погнался, что на ладье сбежать вознамерились. Только что гонец оттуда прискакал. Ладью, на которой вашу светлость тати захватили, отбить удалось, но сам десятник Егор при этом погиб. Царствие ему небесное и вечная память, искусный был воин и наставник мудрый.
Мишка перекрестился, княгиня тоже, но было заметно, что мысли ее далеки от чего-либо возвышенно-божественного.
«Вот такая, княгинюшка, заковыристая ситуевина: надзирать за нами больше некому, придется как-то выкручиваться самой. Ну, мадам, напрягите то место, которым думаете! Вы же зрелая женщина, мать нескольких детей, аристократка, в конце концов! Неужели пацана вокруг пальца обвести не сможете? Дерзайте, ваша светлость, клиент сам в руки упасть готов. Ну же! Если до вас наконец дошло, что вы имеете дело с кучей мальчишек, уже попробовавших крови, а их вожаку нравится играть в благородного рыцаря, у вас только один надежный и почти беспроигрышный ход – подыграть ему».
Агафья, похоже, пришла к тому же выводу, а может быть, вовсе не анализировала ситуацию так, как представлялось Мишке, а принялась действовать на основе женской интуиции и впитанных с детства правил поведения при княжеских дворах. Она окинула взглядом Елисея с Елизаром (кажется, впервые взглянув на них внимательно), чуть заметно шевельнула губами, видимо оценив их благообразие и одинаковость, и повелела:
– Найдите-ка, ребятки, на что вашему сотнику присесть.
Близнецы и не подумали шевелиться, пока от Мишки не последовало негромкое: «Исполнять», – потом сунулись туда-сюда и выволокли из угла грубую, весьма непрезентабельного вида скамью. Пристроили ее напротив княгини впритык к очагу и сами замерли возле ее концов.
– Присядь, боярич Михаил. – В голосе Агафьи не осталось и намека на скандальность.
«Браво, сэр Майкл! Ее светлость изволили принять условия игры! Только не вздумайте вообразить, что вы уже выиграли. На вашей стороне знание галантной обходительности, начиная с рыцарских романов и кончая анекдотами о поручике Ржевском, а на ее – княжеское воспитание и опыт управления, да не просто управления, а совместно с мужем. Она годами училась мужиками вертеть. Так что бдительность и еще раз бдительность!»
Мишка, стараясь держаться как подобает наследнику древнего рода, но не выглядя при этом «словно аршин проглотил», опустился на скамью (она, зараза, еще и шаталась), поставил ножны около левой ноги и положил ладонь на оголовье рукояти оружия. Агафья – вроде бы незаметно, но Мишка засек – следила за его манипуляциями с мечом.
«Ага, пытается понять, насколько вы привычны к оружию, сэр Майкл, и не только в бою, а вот так – «партикулярно»: не зацепитесь ли за что-то ножнами, легко ли сможете принять достойную позу. Хорошо, что не сразу заметили ее взгляд, а то непременно какую-то неловкость совершил бы. А так вроде бы все в порядке, действовали привычно, на автомате. Знающему человеку это говорит о многом: не из простых, держать себя с достоинством приучены сызмальства. Ну, начало, надо понимать, будет классическим – вопросы на тему: «кто ты, что ты и откуда».
– Из каких же ты Лисовинов будешь, боярич?
«Да, школа! С первого раза титулование запомнила и сразу же, первым же вопросом, пытается выяснить, велик ли род Лисовинов, много ли в нем ветвей».
– Из Погорынских, ваша светлость, земли нашего воеводства лежат промеж Горыни и Случи.
– А муромским Лисовинам вы кем приходитесь?
«Опаньки! А что, в Муроме тоже Лисовины есть? Нет, мать бы рассказала… Проверка! Ну началось путешествие по минному полю!»
– Не осведомлен, ваша светлость. Известная мне близкая родня у нас только в Турове, в Пинске и в Клецке. О муромских Лисовинах не слыхал.
– А я вот о клецких Лисовинах не слыхала, хотя всех там знаю.
«Ну, стерва, вот тебе еще один подзатыльник!»
– В Пинске и Клецке не Лисовины – Святополчичи.
Еще ТАМ, читая труды Гумилева, Михаил Ратников выстроил для себя (возможно, и неправильно) понимание того, почему столь трепетно относились аристократы, да и вообще дворяне, к своим родословным, почему своим происхождением гордились даже бастарды титулованных особ. Видимо, все началось еще в скотоводческих культурах, когда люди эмпирическим путем поняли законы наследственности. Знание это не потерялось с веками и в Средневековье стало основой сословного обособления правящего класса и построения генеалогических древ.
Поначалу практика подтверждала правильность такого подхода: родоначальниками аристократических родов в подавляющем большинстве случаев становились пассионарии, а их потомки наследовали этот признак. Вот только не знали предки, что пассионарность из доминантного признака со временем может стать рецессивным; как говорится, «кровь разжижается». Да и условия жизни этому способствовали: когда обязанность скакать верхом в доспехе, размахивая чем-нибудь смертоубийственным, меняется на необходимость крутиться в придворных интригах, пассионарность становится не достоинством, а недостатком – хитрозадые «субы» и пассионарии низших уровней начинают выигрывать у принципиальных, а потому предсказуемых, пассионариев высших уровней.
Вот так и получилось, что во время Великой французской революции толпы аристократов вместо вооруженного сопротивления покорно шли на гильотину, а во время Гражданской войны в России во главе Белого движения не оказалось никого из великих князей или иных представителей самой высшей знати – либо эмигрировали, либо пошли под нож как бараны. Да и вообще, вырождение европейских королевских и императорских фамилий стало «общим местом», не вызывающим сомнения.
Но ЗДЕСЬ, на Руси двенадцатого века, «качество крови» все еще имело важное, в некоторых случаях решающее значение. Кровное родство с Рюриковичами могло запросто оказаться важнее, чем ум, энергичность или заслуги. Да, разумеется, свой статус требовалось подтвердить делом – двенадцатый век еще не то время, когда происхождение могло компенсировать слабость, как физическую, так и духовную; но и право на такое «подтверждение делом» человек получал прежде всего благодаря происхождению. Вот об этом-то своем праве и заявил Мишка всего одним словом: «Святополчичи».
В тот момент оно показалось ему необходимым, но оно же и стало тем спусковым механизмом, который запустил процесс, приведший к тому, что управлять событиями так, как он привык, Ратников уже не смог – оставалось только хоть как-то удерживаться в седле.
Удар попал в цель! Мишка понял это, когда заметил, как Агафья дрогнула лицом; разговор мгновенно вышел на совершенно иной уровень: с ней разговаривал не просто отмороженный подросток, а родич единственной, кроме Мономашичей, княжеской ветви, сохранившей формальное право на великокняжеский престол. Она, женщина из соперничающей династии, была у него в руках, а он, нисколько не смущаясь, уведомил ее, что запросто может вырезать всех пленников! Разумеется, шансов у Святополчичей не было, и убийство Мономаховны тут не помогло бы, а скорей повредило, но мало ли что придет в голову подростку, вдруг да решит, что таким образом своей родне поможет?