Не оглядывайся, старик (Сказания старого Мохнета) - Страница 48
Я ложился в постель и, глядя в густую темноту за окнами, вел бабушку Фатьму в свой рай, усаживал ее на золотой трон, ставил перед бабушкой чай, пахнувший розами, золотую табакерку с желтым, как шафран, шелковистым табаком, который курил когда-то дедушка Байрам, и бабушка потягивала из золотого мундштука н любовалась роскошными цветами. А все крутом: и люди, и гурии, и ангелы пребывали в радости и веселии...
САРИЯ И ПРЕКРАСНЫЕ МЕЧТЫ
Когда разрешена была свободная торговля, папа, продав оставшиеся мамины украшения, завел москательную лавку. Жить стало полегче, и в то лето, когда я перешел в четвертый класс, папа смог отправить нас на лето в Шушу к маминой тете Беяз. Бабушка Фатьма осталась дома, а мы поехали.
Дом тети Беяз находился в самом лучшем месте Шуши - на возвышенности Джыдыр-дюзю. Перед домом был сад, который своими руками посадил и вырастил покойный муж тети Беяз Гаджи Ахунд. Гаджи умер ста лет, и могила его находилась в саду, говорили, что он вырыл ее сам еще при жизни. Сад был полон цветов. У ворот росло огромное ореховое дерево, как и другие, посаженное Гаджи. Дерево было такое мощное, такое раскидистое, что в тени его можно было усадить человек семьдесят. Ствол был неохватный, листва ярко-зеленая, густая - могучее дерево, и мне почему-то казалось, что и сам Гаджи Ахунд, посадивший и вырастивший его, вовсе не умер, что он такой же могучий, как это дерево.
В саду цвели розы, поднимаясь из роскошной и мягкой, как шелк, горной травы. Но главным украшением сада была Сария - внучка Гаджи Ахунда, изящная девочка со сросшимися на переносице бровями и черными блестящими глазами. Она улыбнулась мне, сверкнув перламутровыми зубками, и улыбка ее наполнила все мое существо неиспытанной доселе радостью.
Первой мыслью моей было подарить Сарие книжку "Али-баба и сорок разбойников" - единственную ценную вещь, которой я обладал: эту книгу мне подарили в школе за хорошую учебу.
- Ты тоже перешла в четвертый? - спросил я девочку.
Она грустно покачала головой:
- Я не хожу в школу.
- Почему?
- Папа не пускает. Говорит - девочка.
- Ну и что?! У нас в классе вон сколько девочек!...
- Я учиться хочу. - Сария вздохнула.
Я спросил маму, почему отец не пускает Сарию в школу, и мама сказала, что такой уж он человек Мирза Мирмухаммед - сам гимназию кончил, а девочек не пускает в школу. Врагов у него здесь много, боится, украдут.
Врагов у Мирзы Мирмухаммеда и правда хватало - он был когда-то одним из самых знаменитых карабахских разбойников. Уже немолодой, седовласый, из-за какой-то старой раны хромавший на одну ногу, он и теперь носил под рубахой пистолет. Говорят, что насколько благороден и доброжелателен был его покойный отец Гаджи Ахунд, настолько жесток и безжалостен был он сам. Рассказывают, что однажды еще при царе Николае Мирза Мирмухаммед - в то время, когда он был царским начальником - ехал верхом в сопровождении нескольких стражников. На дороге стоял крестьянин и мочился. Мирза осадил коня. "Почему стоя мочишься? Ты что - гяур?" - "А тебе-то что?" - сердито бросил крестьянин. Мирза, не раздумывая, выхватил из-за пояса револьвер и застрелил его.
Однажды Мирза увидел, как Мисир, наш слуга, коротенький толстый парнишка, пытаясь сбить грушу, бросил в нее камнем. Мирза схватил беднягу, повалил на землю и закричал: "Несите нож, я сейчас отрежу ему башку!...". "Зачем он так? - спрашивал я маму, - ведь им некуда девать груши, они же раздают их даром?" - "Потому, что нельзя кидать камнем в дерево Мирзы", - с усмешкой ответила мама.
Говорили, что он был очень храбрым, этот Мирза, но мне он был отвратителен. И крестьянина убил ни за что, и Сарию не пускает в школу...
Весь день мы с Сарией играли в саду. Однажды, когда мы шли по дорожке, взявшись за руки, ее мать набросилась на нас: "Девочка с мальчиком не должны держаться за руки!". Я смутился, почему - этого я не понимал. За руки мы потом все равно брались, но только сперва оглядывались - не видит ли кто, держаться за руки было очень приятно.
Мы с Сарией убегали к Скале Сокровищ и оттуда с высоты смотрели на стремительную реку, чей грохот не доходил до нас, на темные, маленькие, как вороны, фигуры людей, на крепость
Ибрагим-хана...
Бабушка рассказывала, что хан построил ту неприступную крепость, чтоб укрываться в ней от врагов, и я думал, что трус он, этот хан, - сам хотел прятаться в крепости, а люди его?... Но Сарие я этого не говорил, я ей говорил только приятное. Я смотрел, как легкий ветерок перебирает каштановые кудряшки на белом лбу Сарии, обмирал от восхищения, и мне казалось, что мы с девочкой в каком-то особом, прекрасном мире, о существовании которого я раньше просто не подозревал...
Я рассказал Сарие о приключениях Робинзона Крузо и хотел уже сказать, как было бы прекрасно, окажись мы с ней на таком вот необитаемом острове, но не успел, потому что Сария наморщила лобик.
- Бедняга!... - сказала она и покачала головой. - А как же ему было скучно!...
Но вот кончился август, и пришел конец тому блаженному состоянию, в котором я провел лето, - пора было уезжать. Да еще на беду папа велел мне ехать верхом с Абдулазизом - я не любил этого приземистого короткошеего человека, - но возражать не приходилось. Когда же мама сказала, что я устану в седле, папа прикрикнул на нее, чтоб не делала из меня неженку, и я мрачно буркнул, что не устану...
Утром папа оседлал нашего коня, покрепче затянул подпругу, приторочил хурджин с едой... Сария стояла у окна и смотрела, как мы собираемся.
Я сунул ногу в стремя, сел в седло и, обернувшись, взглянул на Сарию. Она смотрела на меня и улыбалась грустно и ласково. Я тоже улыбнулся. Не знаю уж, как выглядела моя улыбка, но в тот момент я узнал, что разлука великая печаль. На мгновение мне показалось, что и я сам, и все вокруг состоит из одной печали. Я вспомнил, как Сария не велела мне рвать для нее желтые цветы: "Желтые к разлуке!" - сказала она. Но мы все равно расстались.
Дорога в пятьдесят верст от Шуши до Карабулака все время шла вниз, петляя по горным склонам. Мы ехали меж отвесных скал, поросших густым лесом. Мне хотелось побыть одному, к к все время отставал. Я думал о том, куда пошла Сария, когда мы уехали? Что она делает сейчас? С кем разговаривает?... Мне казалось, что я навсегда расстаюсь не только с Сарией, но и с этими могучими дубами, с птицами, пугливо поглядывающими из-за кустов, с кустами ежевики, уже начавшей чернеть...
Мы выехали на равнину, и я, обернувшись, взглянул на Шушинскую крепость, и древняя крепость, возвышавшаяся над прикрытыми туманом скалами, казалась мне сказочной, нереальной. Много раз потом видел я мысленно эту крепость, возникающую из скал и тумана, и в ней - Сарию. Но Сария уже не улыбалась, мне казалось, она смотрит куда-то неведомо куда, и не улыбается, и это было похоже на сон...
Когда мы проезжали мимо садов, Абдулазиз велел мне спешиться подозвал садовника, дал ему денег, чтоб тот принес виноград. "Сейчас перекусим", Абдулазиз достал из хурджина сыр и чурек, я - мамины котлеты, но есть совсем не хотелось. С трудом сжевав кусок чурека с сыром, я немножко исклевал винограду и встал. "Чего не ешь?" - спросил Абдулазиз. "Не хочется". В присутствии этого человека мне было еще хуже, чем одному. Я встал и пошел к коню.
Когда мы приехали в Карабулак, Абдулазиз поехал дальше, а я отправился к тете Бильгеис - так мне велела мама. Тетя Бильгеис была женой папиного учителя и мачехой Аббаса, того самого, который рассказывал мне когда-то про могилу своей матери.
Мы с Аббасом расседлали коня, привязали его в конюшне и поднялись наверх. Меня расспросили о маме и усадили ужинать.
После ужина хозяин дома рассказывал мне, какой старательный ученик был мой папа, что он никогда не опаздывал в школу - а ходить ему приходилось за восемь верст, - что он лучше всех в школе выучил русский язык. При этом учитель старательно лузгал семечки, а сидевший напротив него сынишка не уступал ему в этом. Я был поражен: папа один раз так отругал меня, застав за этим занятием, но мне нравилось, как свободно держался при отце Аббас, как легко он вмешивался в разговор. И я завидовал Аббасу, если бы мой отец вот так же, запросто обращался со мной, мне не было так одиноко на свете...