Не оглядывайся, старик (Сказания старого Мохнета) - Страница 42

С мамой Багадур поздоровался как старый знакомый, с папой сдержанно-вежливо. Он был смугл, высок ростом и очень хорош собой. Черные его волосы были коротко подстрижены и по-городскому зачесаны назад. Три патронташа пристегнуты были на поясе, два перекинуты через плечо.

Оказалось, что дедушка прислал Багадура, чтоб переправить нас в Алхаслы. Пана не хотел ехать, он требовал, чтоб мы поехали в его родное село, но мама отказалась наотрез. Поехали в Алхаслы,

- А как же с ним? - спросила мама, указывая на мою перевязанную руку. - Надо, чтоб кто-то держал...

- Когда ему был годик, он то я дело влезал на руки к дяде Багадуру. И сейчас, наверное, не прочь?

Один из гачаков подал меня Багадуру. Тот осторожно взял меня на руки и пришпорил коня.

Хорошо, что дедушка прислал за нами вооруженных людей. На дорогах творилось что-то невообразимое.

... В Алхаслы мы остановились в доме дедушкиного приятеля Кази Мирзали. Большая часть жителей еще в мае переселилась с отарами на эйлаги. Отары Кази тоже давно были на летних пастбищах, но сам он и его семья в связи с последними событиями в горы пока не перебрались.

У Кази было около трехсот коров, и дом его, единственный в селе, имел два этажа и железную кровлю.

По вечерам почти все знатные, влиятельные люди с окрестных сел во главе с дедушкой Байрамом, днем скрывавшиеся в степи, узнав через гонцов, что большевиков в селе еще нет, возвращались в дом Кази Мирзали. Резали баранов, ставили самовары... Среди других здесь оказался отбившийся от своей части турецкий офицер. Отряд разрастался: каждый вечер приходилось резать несколько баранов... Выставив часовых на подходе к селу, все рассаживались на расстеленных во дворе коврах, ели, пили и горячо обсуждали возможность появления большевиков. Старший сын Кази Мирзали Садых готовился стать молллой. У него была коротко остриженная черная борода и высокая папаха. Длинный до самых ног архалук его подпоясан был белым кушаком.

Привязав к палке белую тряпку, Мирзали Садых целыми днями сидел на холме возле дома, чтоб в случае прихода большевиков те издали увидели бы, что им не будут оказывать сопротивления. Маме все это казалось смешным, и она подтрунивала над Садыхом, советуя ему переодеться и сбрить бороду большевики не жалуют служителей культа.

Молла Садых молча ухмылялся, и эта его ухмылка была гадка мне своей фальшивостью. Я бы очень даже хотел, чтобы большевики, явившись, призвали к ответу этого криво улыбающегося моллу. Посмотрим, как он тогда заулыбается!...

Через несколько дней снова пришлось переезжать. На этот раз дедушка Байрам велел нам ехать в Гюней Гюздек к родственникам папы.

- Здесь вы в доме самого богатого человека, - объяснил дедушка, - а там будете жить у крестьянина, который ходит в чарыках. Кстати, вы тоже перемените одежду, наденьте крестьянское. Уляжется все, тогда посмотрим...

- А вы как? - помолчав, спросила мама.

- Перейдем на ту сторону, - ответил дедушка и, повернувшись, взглянул на противоположный берег Аракса.

- Итак, готовьтесь, на рассвете Багадур отвезет вас в Гюней Гюздек.

* * *

... - Ну что, - встретил нас дядя Губат. - "Товарищей" испугались? - Я чувствовал, что он в приподнятом настроении. Мама тоже, конечно, ощутила это.

- А ты, кажется, рад их приходу? - с издевкой спросила она.

- А чего ж? "Товарищи" они за таких, как я, за простых людей в чарыках.

- Думаешь, при них офицерские сапоги наденешь?

- Не я, так сыновья мои наденут! - дерзко смотря ей в лицо, ответил дядя Губат.

У мамы побелели губы, так случалось всегда, когда мама была вне себя. Папа поспешил разрядить атмосферу шуткой.

- Губат у нас известный большевик...

"Не любит дядя Губат богатых, - думал я. - И дядя Зеби не любит. А вот почему-то не постарались разбогатеть... А может, все от аллаха? Говорит же бабушка, что одному аллах посылает богатство, другого - обрекает на нищету... Но где же справедливость? Почему этому противному Абдулазизу, папиному зятю, маленькому, сгорбленному, сердитому, аллах посылает богатство, а Идриса, высокого, красивого, сильного, заставляет жить в бедности?... Может, Абдулазиз ангел, только обличие у него такое? Ведь бывает так в сказках: красивая девушка превращается в лягушку... Молодой пригожий юноша - в обезьяну... Но они и в безобразном обличии оставались прекрасными, они делали людям добро. А кто видел добро от Абдулазиза?..."

Маму в поношенном крестьянском платье я не сразу узнал. Папа надел лохматую пастушью шапку, старый архалук, обул чарыки, но все равно не решился ночевать в доме. Вместе с Абдулазизом и еще несколькими сельскими богачами он провел ночь в садах за селом. Утром стало известно, что дедушка со своим отрядом перешел Аракс.

Крестьяне, в большинстве своем бедняки, собирались кучками и о чем-то спорили.

- "Товарищей" ждут!... - сквозь зубы цедила мама. И ненависть, отвращение слышалось в ее голосе.

И вот "товарищи" идут!...

Толпа молодежи, из тех, кто победней, собравшись на косогоре, стояла по обе стороны шоссейной дороги, ведущей в город. Люди оживленно переговаривались, смеялись... Папа вместе с деревенскими богачами ушел за село в сады. Мама сидела на заднем балконе, откуда был виден косогор за селом, курила и смотрела на шоссе...

Сперва показались повозки, запряженные лошадьми, за ними - отряд солдат. Навстречу им с криками ринулась босоногая деревенская ребятня. Мне тоже хотелось побежать навстречу солдатам. Так хотелось, хотя я и наслышан был о большевистских зверствах, и, когда отряд проходил мимо нашего дома, я увидел, что солдаты веселые, смеются, раздают мальчишкам кишмиш...

- Да здравствует советское правительство! - выкрикнул вдруг Джавад один из самых бедных в селе. На руке у него повязана была красная лента.

Впереди отряда вышагивали музыканты: зурна, барабан и бубен. Садат-арвад, едва спасшая своих детей от голодной смерти травой, пустилась в пляс. Перед ней плавно прошелся в танце батрак Вейсал. Джавад, долгое время живший в России на заработках, попросил, чтоб сыграли русскую. К нему присоединилось несколько солдат. Толпа вокруг становилась все больше...

- Люди! - крикнул Джавад, забравшись на большой камень. - Вот сами глядите: бандиты они - солдаты Красной Армии?! Это все буржуйские выдумки!...

- Смерть буржуям! - крикнули из толпы.

Потом выступал командир отряда, а Джавад, как умел, переводил его слова. Когда командир сказал, что Красная Армия пришла, чтоб помочь беднякам стать хозяевами своей земли, что Ленин приказал раздать землю крестьянам, толпа радостно загудела... Вейсал крикнул: "Да здравствует советское правительство!", "Да здравствует Ленин!..." - выкрикнул Джавад. Один из солдат поднял вверх портрет Ленина, и толпа притихла, рассматривая его.

- Еще командир сказал, - продолжал переводить Джавад, - что пусть каждый занимается своим делом, Советская власть ничего плохого не сделает, если своим трудом живешь... А начальство, говорит, сами избирать будете...

Воинская часть, оставив в селе небольшой отряд, назавтра ушла дальше, в соседний округ. Но пока красноармейцы стояли в селе, ни отец, ни другие, что были с ним, не показывались ни днем, ни ночью.

Я же набрался смелости и подошел к солдатам; их обоз остановился как раз против нашего дома. Солдаты пытались говорить с ребятишками по-русски, давали кишмиш, смеялись... Дома я иной раз и шоколада в рот не брал, а тут с удовольствием вместе с другими уплетал грязный кишмиш.. Мне были симпатичны эти веселые парни, пришедшие издалека, но было совестно за отца - так боится, что даже не приходит домой, - и я не чувствовал себя с солдатами просто и легко, как другие. Вот и одежда на мне была старенькая, крестьянская, и весь день я вместе с другими мальчишками крутился возле солдат, но все равно чувствовал себя чужаком. И еще я все время боялся, как бы солдаты не узнали, что мой отец прячется от них в садах. Мне казалось, что если такое случится, я умру от стыда. А между тем нашей семье приходилось туго. Сундук с ценными вещами мы по совету дяди Губата спрятали в старом сарае, где разводили коконы, а у мамы на руках не осталось ничего, что можно было бы променять или продать. А жена Губата не давала нам ни масла, ни молока... От дедушки Байрама не было никаких вестей, папа по-прежнему скрывался от красных солдат. Жена дяди Губата, тощая, желтая, болезненная и очень злая женщина, каждый день находила повод поругаться с мамой. И грозила при этой, что пойдет к большевикам и расскажет, что мы буржуи. Мама никогда ей не делала ничего плохого, и я не понимал, за что эта женщина так ненавидит мою добрую, веселую маму.