Не любовь. Не с нами (СИ) - Страница 7

С тех пор, от всей души, изо всех сил восьмилетнего ребёнка, я начала ненавидеть лето. Для детей по всей стране летние каникулы означали отдых, для меня же – это был ранний подъём, влажная уборка номеров, бесконечная глажка постельного белья. К десяти годам меня считали полноценным работником, а в четырнадцать начали платить небольшую, но всё-таки зарплату.

Я не держала зла на родителей, они пытались и пытаются выжить в тех условиях, в которые попали. Зарабатывали деньги, помогали финансово мне и Коле. Думали о том, что единственное наше с братом имущество на данный момент – квартира в центре Иркутска. Сейчас я живу в ней одна. Рано или поздно квартиру придётся делить, понадобится доплата, чтобы каждому купить жильё больше стола-книжки. У брата маячила невнятная надежда на квартиру от государства, но оставлять его без законно принадлежащего наследства неправильно, мне и вовсе надеяться было не на что, кроме ипотеки.  

Жаловаться мне не на что. Я всегда была обута, одета, сыта, мне нанимали репетиторов, отправляли на экскурсии в другие города, покупали необходимые каждому ребёнку безделушки.  Вынужденная помощь родителям? Так жили все мои сверстники из семей, чей доход зависел от пляжного сезона.

Никто не удивляется, когда старший ребёнок в многодетной семье присматривает за младшими. Живущие в сельской местности дети помогают семьям на огородах. И я не роптала в детстве, тем более было бы глупо начинать сейчас.

Просто к двенадцати годам я начала мечтать, как попаду в сказочный мир, где нет моря, толп отдыхающих, попыток заработать чуть больше, чем в прошлом году. В четырнадцать моя мечта начала обретать реальные перспективы: Иркутск. Не нужно было платить за съём жилья и даже прилетать на лето к родителям – билеты стоили для тогдашней меня космическую сумму. В восемнадцать лет я осуществила свой план. Поступила в институт и уехала навсегда от всего, что ненавидела всеми фибрами души. В первую очередь от любви всей своей жизни Голованова Глеба.

Влюбилась я раз и на всю оставшуюся жизнь в тринадцать лет. Коля учился в военном училище, приезжал лишь в отпуск. По окончанию учёбы, он по распределению попал под далёкий и холодный Мурманск. Кольский полуостров – даже звучало пугающе. Помню, как плакала мама, сидя в тени перголы, увитой виноградом, причитала, вздыхала, громко сморкалась, а папа её утешал, по-военному коротко: хорош сырость разводить, Лариса!

Тем летом Коля не приехал, обустраивался на новом месте службы, а Глеб иногда заходил в гости по старой памяти. Разговаривал с отцом, порой помогал ему с «мужскими делами»: починить, подержать, отремонтировать. Привозил свежую рыбу, чаще пиленгаса – в то время он как раз обзавёлся катером и новым увлечением, рыбалкой. Всегда захватывал мороженое для меня, шоколадное с обезьянкой больше не выпускали, но ведёрки дорогого лакомства, не продающегося в нашем захолустье, стали отличной альтернативой.

В один из таких дней я гладила ненавистные простыни, вытащив на улицу гладильную доску. Шуму мотора не придала значения, наверняка это был кто-то из отдыхающих. Стоял конец июля, всякий пожарный случай выселил меня в проходную комнатушку рядом с родительской спальней, наша половина двора была полна гостей. Тут тебе и студенты, и молодая семья с вечно вопящим младенцем, и компания, приехавшая на море не загорать, а употреблять, и восторженная пара сорока лет.

Калитка открылась, и я увидела свечение, как в фантастическом кино. Зашедший мужчина показался мне самым прекрасным существом на земле. Широкоплечая, высокая фигура, которую окутывали со спины солнечные лучи. Лицо скрывалось в тени, русые волосы купались в полупрозрачных бликах, сильная рука, протянула мне ведёрко с мороженым. Всё это было самым мужественным, что я встречала за свои полные тринадцать лет.

Я стояла, глазела, открыв рот, и не могла поверить, что передо мной просто Глеб Голованов – друг старшего брата. Тот самый Глеб, который на днях подвозил меня с тяжелыми сумками от базара. Всё тот же Глеб, который, кривляясь, вертел перед моим носом пиленгасом, гнусавя: «Я золотая рыбка, Цыпа. Я исполню три твоих желания!» Глеб, который за годы стал привычным, почти родным как Коля.

На самом деле я всегда немного робела перед Глебом, особенно, когда начала осознавать себя девушкой. Он был взрослым, самостоятельным, ездил на дорогой машине, управлял катером. По слухам имел настоящую девушку, целовался с ней и, наверняка, не только целовался. И при всём этом считался моим другом. Почему-то это до безумия смущало меня, каждый раз, видя взрослого Глеба, я робела, отвечала невнятно, невпопад, стремилась свернуть разговор и скрыться подальше.

День, когда меня накрыло волной первой любви, стал апофеозом моего замешательства. Я не просто робела, блеяла, пыталась уйти – нет. Я стояла, открыв рот, и любовалась сошедшим с небес ангелом, инопланетным, мифическим существом, прекрасным принцем в образе Голованова.

Не представляю, какая именно нейронная связь замкнула тогда в моей голове, но я онемела и не могла пошевелиться. Стояла и смотрела. Нет, любовалась, пока из витания в облаках среди розовопопых купидонов меня не выдернул окрик:

– Цыпа! Ау! Очнись! Юстас – Алексу. Приём, приём! Цыпа! – Перед моим носом щёлкнули пальцами, и я врезалась в серый, обеспокоенный взгляд Глеба.

Он обеспокоенно прощупал на моей руке пульс, спросил, нормально ли я себя чувствую, посоветовал маме сводить меня к врачу, координаты хорошего педиатра он раздобудет, а я всё смотрела и смотрела на прекраснейшего из принцев, не зная, что через пять лет он заставит меня рыдать, как никогда горько и отчаянно.

Целый день я ощущала себя матросом на вахте. Не то чтобы я имела подлинное представление о том, как именно чувствует себя служащий флота, но никакого другого сравнения в голову не приходило. Я убиралась, меняла полотенца в «номерах», гладила очередную стопку чистого постельного белья, носилась, как ужаленная, наводя порядок то здесь, то там. Одним словом, вернулась в детство. С той лишь разницей, что теперь помогала добровольно…. Вроде как добровольно. Не сядешь, вытянув ноги, когда родители трудятся с утра до ночи, а Нюта зашивается с тремя детьми.

Очень быстро я не только вспомнила, но и прочувствовала всем организмом, почему с самого детства мечтала уехать куда глаза глядят, лишь бы не оставаться в отчем доме. Безумная жара наваливалась ошпаривающим облаком, окутывала каждый участок тела, духота стояла бетонной стеной. Не спасали раскидистые деревья, беседки, увитые виноградом, навесы. Мы все, включая зелёные насаждения – которые по всем законам должны были выделять кислород, но, похоже, процесс фотосинтеза в полдень останавливался, – варились в солнечном мареве. Единственное, чего я хотела – упасть под струи кондиционера и не шевелиться до наступления Ледникового периода, а не носиться, как заведённая, в ожидании очередного постояльца.

Время от времени я поглядывала на Нюту, которая целый день кашеварила, выскакивая из летней кухни только для того, чтобы экстренно среагировать на очередную мальчишескую шалость. Алёша пытался наесться земли. Чем она приглянулась двухлетке, осталось загадкой. Нюта вытряхнула комок из пухлой ладошки в тот момент, когда карапуз уже тащил его в рот. Серёжа пробрался туда, где проживали отдыхающие, залез на табурет по своим пятилетним надобностям и едва не свалился в раскалённую сковороду. Он был оперативно застигнут мамой и отправлен в угол со словами: «раз человеческого языка не понимаешь». Олега же Нюта поймала на попытке соорудить «бомбочку» из гидроперита и анальгина, за что тут же отвесила смачный подзатыльник мужу.

То и дело по участку разносились крики: «Алёша, брось каку!», «Серёжа, накажу!», «Олежка, иди лучше почитай! Вечером проверю!», «Николай, сними эту рубашку, изгваздаешься! Шорты переодень!». Между поимками членов семьи на месте преступления, Нюта умудрялась закручивать банки с вареньем, аджикой и маринованными огурцами – стратегическим запасом витаминов на зиму.