Не говори ты Арктике - прощай. Когда я был мальчишкой - Страница 86

– Ш-ш-ш! – Виктор отчаянно заморгал глазами, но было уже поздно: лежавший невдалеке на траве Чайкин-старший поднял голову.

– А ну, шагай отсюда,– с тихой угрозой проворчал он.– Тоже мне змей-искуситель нашелся.

– Папе Чайкину – физкультпривет!– вежливо поклонился старший сержант.– Как наше драгоценное здоровьице? Головку не напекло? Что пишет из далекого тыла уважаемая мадам Чайкина?

– Заворачивай оглобли, пока цел,– берясь за ремень, угрюмо посоветовал писарь.– Молокосос!

– Ай-ай-ай!– под общий смех старший сержант поцокал языком.– Все-таки напекло головку. Мерещится же такое – оглобли, молоко, родная деревня, сенокос… (Чайкин-старший начал решительно расстегивать ремень.) Ухожу, папочка, ухожу. Не забудьте написать мадам, что после войны я приеду погостить на месяц-другой в вашу прекрасную семью. Но с одним условием – пироги!

Пока шла эта словесная дуэль, я не отрывал глаз, ел, пожирал взглядом старшего сержанта, и с каждой секундой все знакомее становилось его лицо, жесты, ловкая фигура. Кровь бросилась мне в голову. Защелкал автомат памяти, и время понеслось назад… Товарный поезд, Федька, Гришка и Ленька… Мы барахтаемся, связанные одной веревкой, а над нами стоит он, с голубыми навыкате глазами и русым чубом, и финка играет в его руке… И потом он, окровавленный, улыбается: «За вами, сеньоры мушкетеры, должок… Взыщу, не забуду…»

– Жук!– сдавленным голосом сказал я.– Жук! Старший сержант вздрогнул, и его веселые голубые глаза посмотрели на меня с тревожным вопросом.

– Карточка знакомая,– проговорил он.– Встречались в море житейском?

– Встречались, Жук,– облизнув пересохшие губы, подтвердил я.– Чуть было до Испании не доплыли.

– Вот так штука!– Жук шагнул ко мне, и глаза его потемнели.– Сеньор Атос, если не ошибаюсь?

– Арамис,– поправил я.– Здравствуй, Жук.

– Мыла нажрались,– предположил Виктор, с недоумением слушавший наш разговор.– Петька, за что это тебя мой Полунин в насекомые произвел? Хочешь, загоню его на кухню котлы драить?

– И это воспитатель, отец командир, – Жук покачал головой.– Ты, Чайкин-младший, не уловил прекрасных чувств, охвативших старых друзей. Иди ставь холодный компресс папе, а сеньора Арамиса я увожу. Можешь сообщить господину де Тревилю, что его мушкетер сидит у разведчиков, вон у того овражка, рядом со штабом. Вопросы?

– Точно, нажрались мыла,– уверенно сказал Виктор и крикнул вслед:– Мишка, следи за подъемом!

Разведчики – их было человек десять – дремали, лежа на разогретой солнцем траве. Я смотрел на них почтительно, даже с трепетом, потому что о разведчиках в полку рассказывали немало легенд. Говорили, что они отчаянные и бесшабашные ребята, не признающие никаких авторитетов, кроме Петьки Савельева и, конечно, Локтева, личную гвардию которого они составляли. О самом Савельеве ходили слухи, что он приволок на своих плечах десятка три «языков» и давно уже был бы Героем, если бы не какая-то темная история, из-за которой он угодил в штрафбат. Рассказывали, что Савельев подбирает людей в разведку по своему образу и подобию, и вокруг него собралась такая компания сорвиголов, с которой лучше жить в мире.

Мы уселись в сторонке. Жук нарезал кинжалом хлеб и колбасу, выложил несколько плиток трофейного шоколада и наполнил вином из фляжки алюминиевые стаканчики. Я выпил самую малость – после первого в моей практике бокала вина, которым угостил нас с Володей Сергей Тимофеевич, у меня долго болела голова – и рассказал Жуку все, что читатель уже знает. Жук внимательно слушал и, когда я кончил, долго молчал.

– К Железнову я присматривался, Ряшенцев рекомендовал,– наконец проговорил он.– Думал взять парня к себе… Да, смешная штука – жизнь. Знаешь ли ты, сеньор Арамис, разделяющий сейчас со мной эту скромную трапезу, что я когда-то намечал для нас совсем другую встречу? Но Жук исчез, сгорел вместе с архивом превосходного учреждения, в котором некоторое время рассматривал небо в клетку. И это обстоятельство меняет дело.

– Мы часто вспоминали о тебе, Жук!– горячо сказал я.– Но все равно ты поступил с нами подло.

– Да, меняет дело,– не слушая меня, мрачно размышлял Жук.– Поэтому, вместо того чтобы получать по старому векселю, я буду исповедоваться. Ведь если память мне не изменяет, Арамис – духовное лицо?

Я молча кивнул.

ИСТОРИЯ ЖУКА

– После нашего грустного расставания, сеньор Арамис, припаяли мне червонец. И скучал бы Петр Савельев от звонка до звонка, если бы война не отворила ему дверь камеры.

– Очень ты обижен на Советскую власть?– спросил опер.

– Претензии имею только к судьбе, гражданин начальник.

– Через несколько дней в городе будут немцы. В чью сторону будешь стрелять?

– Из чего,– спрашиваю,– стрелять прикажете? Из параши?

– Получишь винтовку.

– А как же мой червонец? Побоку?

– Кончился твой червонец.

– Тогда другое дело,– говорю.– Обязуюсь отработать.

– Слово?

– Слово.

– И специальность забудешь?

Я честно обещал задушить в себе слабость к тому, что плохо лежит, после чего был препровожден в военкомат, где меня одели, обули и отпустили на два часа прожигать жизнь. Как по-твоему, куда я направился?

– К знакомой?– робко предположил я.

Жук расхохотался.

– Вот так святоша, а еще аббат! Нет, сеньор Арамис, прежде всего я бросился искать моих закадычных друзей-мушкетеров.

– Ты сидел в нашем городе?– ахнул я.

– И одного из них я нашел,– мрачно продолжал Жук.

– Кого?!

– Сеньора Портоса,– голубые глаза Жука снова потемнели.– И как ты думаешь, чем закончилась эта долгожданная встреча?

Я молчал затаив дыхание.

– Помнил я лишь одну фамилию – Ермаков, по ней и нашел его через уважаемую мною милицию. Я, как легко понять, был подстрижен по последней моде, загорел и откормился на курортных харчах – одним словом, Ермаков меня не узнал. Тогда я дал ему пощупать вот эту печать,– Жук запустил пальцы в густую шевелюру и показал глубокий шрам,– и сказал, что пришел получать по счету. Ведь за вами, как ты помнишь, оставался должок!

– Что ты сделал с Федькой?– спросил я, вставая. Жук пытливо на меня посмотрел.

– Ну, а как бы ты поступил на моем месте?– раздельно произнес он, усмехаясь.

– Что ты с ним сделал?!

– Чего орешь? Разбудишь моих гавриков, а они сатанеют, когда им мешают спать. Не угадал, сеньор Арамис. Другие времена – другие песни. Рука не поднялась на защитника Родины, уходил Ермаков в партизанский отряд. Рассказал он, что остальные мушкетеры эвакуировались и, по слухам, их эшелон трахнули «юнкерсы», в чем он, как я вижу, счастливо заблуждался. Поговорили мы с ним по душам, расцеловались на прощанье, как сентиментальные девочки, и разошлись, как в море корабли.

– И больше ты о Федьке ничего не знаешь?– с грустью спросил я.– Хоть что-нибудь?

– Когда через несколько дней наша часть попала в окружение,– задумчиво проговорил Жук,– мы встретились в лесу с партизанами, и один бородатый папаша на мой вопрос ответил, что Федор Ермаков ушел с группой на задание дней на пять. Значит, в середине июля сорок первого твой Федька был еще живой. Ну, а где остальные братцы кролики?

– Совсем ничего не знаю,– вздохнул я.– Говорят, что разбомбили. Может, ошибка? Жук, расскажи про себя. Я много разного о тебе слышал, но ведь не знал, что ты – это ты. Правда, что Локтева два километра на себе тащил?

– Частично,– сдержанно ответил Жук.– На себе бы я его не уволок, из самого литр крови вытек. На лыжах.

– Ты и сейчас, Виктор говорит, за ним как нянька ходишь.

– Трепач твой Витька,– рассмеялся Жук.– Не за Локтевым хожу – за своей судьбой.

– Что за мистика?– удивился я.

– Суди сам. Вот уже почти четыре года мы не расставались ни на один день. С ним я начинал войну, был он тогда командиром взвода. Нас по четыре раза ранило – в одних и тех же боях, лежали мы в одних и тех же госпиталях и вместе выписывались обратно в часть. Не захочешь – станешь суеверным. На фронте, сын мой, многие верят в приметы. Помогает.