Не говори ты Арктике – прощай - Страница 51

Пока с борта выгружались запасные бочки с горючим, Освальд и Лукин расспрашивали Чукова о ситуации. Я с любопытством смотрел на него. Он был высок и аскетически худ, но то была худоба не болезненного, а очень сильного и выносливого человека («ни унции лишнего жира» — как у героев Джека Лондона). Обожженное ветрами и беспощадным полярным солнцем лицо обросло неухоженной бородой — типичное лицо не имевшего времени заняться собой путешественника; ну и прищуренные, спокойные, холодноватые глаза очень уверенного в своих силах человека. Потом, когда я познакомился с Владимиром Чуковым основательнее, впечатление не изменилось: сильная личность, такие в ходе естественного отбора и становятся руководителями труднейших экспедиций.

Чуков доложил, что Подрядчиков дрейфует на льдинке, керосина и продуктов суток на двое, своими силами ему не пробиться и прочее. Как только бочки были выгружены и обговорен порядок связи с радистом Ушакова, мы вылетели на поиск.

Из записной книжки: «Жюль Ренар писал: „Легкая дрожь — предвестница прекрасной фразы“. Вспомнил, потому что ощущаю легкую непрерывную дрожь — спутницу острого приключения. Я, как и мои товарищи, очень волнуюсь и в то же время испытываю высокую душевную приподнятость от сознания того, что пусть пассивно, но участвую в таком благородном деле».

Я и сейчас волнуюсь, когда пишу и вспоминаю; мы галсами прочесывали пространства открытой воды и мелкобитого льда, глаза высмотрели, но никак не могли обнаружить палатку на льдине, ставшей последним ледовым приютом группы Подрядчикова. Искали два часа! Что только Освальд делал с вертолетом! Он то бросал его вниз, то крутил виражи, так что дух захватывало, взмывал вверх, крутился, как волчок, — квадратного метра океана, кажется, не оставил без внимания в районе местонахождения Подрядчикова. Тот держал связь с радистом Ушакова и докладывал, что видит нас, давал поправки к курсу; с Ушакова данные поступали к нам, а мы — не видели. Ну, загадка, наваждение какое-то — не видели, и точка. Виной тому, наверное, было ослепительное солнце — это в час, два часа ночи! Мы бросались от одного иллюминатора к другому, кому-то казалось, что вот-вот они, а Освальд, который из пилотской кабины все видел куда лучше, орал на нас, чтобы не наводили на ложную цель, и непрерывно, яростно резал вертолетом насквозь пронизанный солнечными лучами воздух. И мы тоже вошли в раж и кощунственно ругали тех, кто внизу, почему они не запускают ракеты, и тут же мысленно извинялись, потому что голову то и дело терзала нехорошая мысль: «А вдруг ракеты уже запускать некому?»

За два часа поисков нам стало предельно ясно, что а этом совершенно развороченном ледовом пространстве шансов уцелеть у ребят было мизерно мало. Тем более что между ними и островом Ушакова пролегла настоящая Волга, километра три-четыре в ширину и нескончаемая в длину.

Вдруг Освальд резко пошел на снижение. Мы с Чуковым бросились к пилотской кабине: «Нашли?» Но Лукин, стоявший у двери, мрачно покачал головой.

Освальд посадил вертолет на небольшую, резко очерченную трещинами льдину и поднялся из кресла, взмыленный, в мокром, хоть выжимай, от пота свитере под комбинезоном.

— Черт бы их побрал, ракеты, что ли, экономят?

Горючего осталось на пятнадцать минут, только-только долететь до Ушакова!

Удрученные, мы расселись кто на чем в грузовом салоне, разлили из термосов чай и стали держать совет.

Положение было хуже некуда: мы должны на остатках горючего возвращаться на остров, заправляться из оставленных там бочек и лететь на Средний — чтобы снова заправляться и брать запас горючего для дальнейших поисков. Это еще часов восемь — десять, учитывая необходимость хотя бы двух-трех часов сна для переутомленного, вторые сутки не спавшего экипажа.

Принять такое решение — значит поступить по правилам; ибо если мы, заправившись на Ушакова, продолжим поиски, вернуться на Средний горючего уже не хватит, мы намертво застрянем на Ушакова в ожидании, что кто-нибудь когда-нибудь нас выручит. А как же Лукину быть с важнейшей программой, которую за него не выполнит никто?

Вновь вышли на связь с Ушаковым. Оттуда подтвердили, что Подрядчиков запустил уже три ракеты и посадку нашу видел, это в нескольких километрах от него.

Дьявольское наваждение!

Женя Николаев отставил чай и полез наверх, на редуктор несущего винта — осматриваться. Мы все высыпали с борта на снег. Не выдержав, полез наверх и штурман Лукашин.

— Вроде похоже, — негромко сказал Николаев, всматриваясь. — Володя, смотри!

И тут мы отчетливо увидели, как в нескольких километрах взмыла в небо ракета. Причем совсем не из того района, где велись поиски![12]

Они! Сомнений больше не было. Мы бросились в вертолет — и через две-три минуты повисли над окаймленной разводьями и ниласовыми полями льдиной размерам пятьдесят на семьдесят метров. Еще несколько секунд — и Освальд посадил вертолет в десятке метров от черной палатки.

С того дня прошло больше года, но не забыть мне ни наших шараханий от отчаяния к надежде, от надежды к отчаянию, ни льдины с черной палаткой, и всплеска эмоций при встрече, и трагического, отмороженного лица Подрядчикова не забыть, и всего другого.

Спасательная операция закончилась — и мое повествование тоже, потому что потом были сборы, прощание и полет домой.

Вот, пожалуй, и все о последних моих арктических странствиях. Последних? Кто знает. Лукин собирается создавать на льдине дрейфующую станцию, Валентина Кузнецова, Владимир Чуков строят планы новых высокоширотных экспедиций,[13] и после встреч с ними то и дело снятся «белые сны»…