Не говори ты Арктике – прощай - Страница 3

На меня Боровский был в обиде. Эта поучительная история стоит того, чтобы о ней рассказать подробнее.

В свое время на меня произвел большое впечатление драматический эпизод из жизни восточников: Василий Сидоров с четырьмя товарищами, и среди них Боровский, были доставлены на Восток для расконсервации станции, и после того как самолет улетел, обнаружили, что дизеля разморожены: станция осталась без тепла и источника энергии для радиосвязи. Тогда пришлось из двух дизелей собирать один и запускать его вручную — работа непосильная для только что прибывших на Восток людей, где требуется многодневная акклиматизация. И кто знает, как закончилась бы эта история, если бы Боровский с его богатырской силой не раскрутил дизель…

Историю эту, с подлинными фамилиями первой пятерки, я рассказал в «Новичке» на нескольких страницах, а потом на документальной основе написал повесть «В ловушке», где и события, и биографии персонажей были в значительной мере плодом воображения автора.

Вот тут-то я сам попал в ловушку: в интересах сюжета один из двух механиков у меня был изображен фигурой не слишком положительной, а ведь добрая сотня полярников доподлинно знала, что в действительности такого в первой пятерке не было! И многие стали гадать: кого Санин изобразил под фамилией Дугин? И кто-то из «доброжелателей» убедил Боровского, что, наверное, его. Это Боровского, главного наряду с Василием Сидоровым героя расконсервации Востока! Тщетно я доказывал Николаю Семенычу, что повесть не документальная и автор имеет право на вымысел; «Нет, Маркович, в „Новичке“ ты написал правду, а здесь из меня сделал какого-то Женьку Дугина».

Из записной книжки: «Все-таки богатыри — народ снисходительный и добродушный, Николай Семеныч оттаял. Вечером мы с Пигузовым пришли к нему на чай, разговор сначала зашел о Востоке, потом о. критических ситуациях на дрейфующих станциях. Я припомнил рассказ Сидорова о пожаре на СП-13, а Боровский добавил одну забавную подробность: когда загорелся жилой балок, из радиорубки выскочил полураздетый радист Павел Сорокин и выплеснул в огонь воду… из кружки. У Пигузова тоже оказалась в запасе смешная история из его полярной юности. Впрочем, тогда, уточнил он, ему меньше всего на свете хотелось смеяться, потому что банька на станции вспыхнула в ту минуту, когда он только-только намылился. Сложил руки, вспоминал Пигузов и, как пингвин, прыгнул в окно, пробив круглое отверстие…

С ухмылкой поглядывая на меня, Николай Семеныч рассказал о том, как на СП-15 дежурный по станции Санин предотвратил катастрофу. Рассказал с юмором, но недостаточно достоверно. Привести эту историю в первозданном виде».

Дело было так. После ужина я вымыл посуду, прибрал кают-компанию, побродил по расположению и вдруг вспомнил, что механик Николай Лебедев, ложась спать, велел мне каждый час следить за показаниями приборов в дизельной. Побежал туда, посмотрел на приборы и — поймал себя на том, что намертво забыл, какие показания на них должны быть. Растормошил Лебедева, спросил. «Температура воды не выше ста, давление не ниже двух», — пробормотал Лебедев и с головой укрылся одеялом. Я вновь побежал в дизельную и сразу же понял, как своевременно это сделал: приборы показывали, что вода давно выкипела, а давление масла равно нулю. Я снова растормошил Лебедева и сообщил ему, что с минуты на минуту дизельная взлетит на воздух. Через несколько мгновений сонный механик в наброшенной на белье шубе и унтах на босу ногу стоял перед приборами.

— Ну как? — встревоженно спросил я.

— Вы на какие приборы смотрели?

— На эти.

— А надо было на те! — Лебедев добавил еще что-то, но за грохотом дизеля я не расслышал.

Привожу эту давнюю историю исключительно потому, что она совершенно неожиданно «закольцевалась» — причем через каких-нибудь три часа после того, как Николай Семеныч поднял меня на смех.

Первое совпадение: в ту ночь я был дежурным по станции и, как положено, время от времени навещал дизельную. И вот далеко за полночь захожу, смотрю на приборы и — второе совпадение! — не верю своим глазам: резко упало напряжение. Несколько мгновений я шевелил мозгами, соображая, что предпринять. Хорошо бы, конечно, поднять Боровского, а вдруг он снова будет веселить кают-компанию, рассказывая, как дежурный Санин десять лет спустя вновь предотвратил на СП катастрофу?.. А, была не была! Разбудил Боровского, напугал его как следует, он, полуголый, помчался в дизельную и — хотите верьте, хотите проверьте — пробурчал что-то вроде «молодчина»: на дизеле сгорели щетки. Боровский отключил дизель, запустил другой, одобрительно хлопнул дежурного по плечу (наутро доктор Шульгин без особой уверенности констатировал, что перелома нет) и отправился досыпать.

Между тем жизнь на станции протекала спокойно: все-таки под ногами не хрупкая ледяная корка, а дрейфующий айсберг, на взлетно-посадочную полосу которого запросто производили посадку тяжелые самолеты. На таком острове можно ложиться спать, «раздевшись до трусов», — ни разломы, ни торошение ему не угрожали. Был, правда, случай, когда айсберг, на котором дрейфовала СП-19 Артура Чилингарова, раскололся пополам, но тот случай так и остался, к счастью, единственным и неповторимым.

Каждое утро начиналось с того, что я отправлялся к расположенному в полутора километрах домику РП — руководителя полетов. Позавчера Лукин был на Земле Франца-Иосифа, вчера на СП-22, сегодня…

— А вот сегодня очень даже может прилететь, — обнадеживал меня Павел Петрович Бирюков, и тут же после небольшой, хорошо выдержанной паузы добавлял: — Не к нам, конечно, а на Средний. Наверное, узнал, что вы к нему рветесь, и теперь ближе чем на тысячу километров к двадцать третьей не приблизится.

На широком, круглом лице Павла Петровича — неизменная добродушная улыбка. Это от него я услышал фразочку, которую потом беззастенчиво использовал. «Минутку, Владимир Маркович, — проговорил он, когда ранним утром я его разбудил, — пойду сполосну морду лица». Но очень ошибается тот, кто внешнюю простоватость Павла Петровича примет за подлинную: он прежде всего умен, остроумен и как специалист вне конкуренции. Недаром Сидоров на свои дрейфующие станции требует руководителем полетов именно Бирюкова — и за его безусловную надежность, и за прекрасные человеческие качества.

И вообще коллектив двадцать третьей сложился удачно.

— Все на станции зависит от двух человек, — сказал мне Владислав Михайлович Пигузов. — Повар может сделать жизнь прекрасной, а начальник невыносимой.

Мне доводилось в разных сочетаниях встречать или слышать о тех и других. В одном санно-гусеничном походе грязнулю-повара механики-водители отстранили от работы (его заменил доктор), а на энной станции растерял авторитет начальник — когда выгородил для себя в кают-компании персональный столик и восседал за ним в гордом одиночестве. Воздвиг между собой и коллективом невидимый барьер — и все рухнуло: до самого конца дрейфа того столика полярники так и не простили.

Странная вещь! Никогда не мог понять начальников любого ранга, которые каждым жестом, каждым словом подчеркивают разницу между своей особой и остальными людьми. «Пусть ненавидят, лишь бы боялись»? Так это годится диктатору, а не руководителю, на которого возложена ответственность за конкретное дело. Еще древние говорили, что следует почитать не пост, а достойно занимающего его человека; никогда и никого еще высокая должность не делала умнее, ни одна ступенька наверх не прибавляла и грана таланта; зато самомнение, нежелание считаться с обстоятельствами и вера в собственную непогрешимость губила даже таких незауряднейших людей, как Наполеон. К сожалению, самокритичность, трезвое осознание своего долга куда реже даются человеку, чем самовлюбленность и честолюбие; насколько приятнее услаждают слух льстивые голоса, чем откровенная, честная, но портящая настроение правда! Если уж прибегнуть к литературной красивости, то трудно не предпочесть упоительную мелодию «Подмосковных вечеров» грохоту отбойных молотков; только нужно не забывать, что именно те, кто работает отбойными молотками, и дают возможность композитору сочинять свои мелодии.