Не говори, что любишь... (СИ) - Страница 32

Слез с мотоцикла и прошел в клуб, устроился за одним из столиков. Шугнул подошедших девочек, заказал бутылку виски. Не стал ждать, пока официант нальет в бокал, вырвал у него бутылку и сделал несколько жадных глотков прямо из горлышка. По заледеневшим внутренностям разлилось тепло, горло обожгло спиртом. Набрал Дениса:

— Я в клубе, через час забери, — крикнул коротко в трубку и начал тупо наливаться вискарем.

Очнулся, когда сквозь шторы по мне скользнул луч солнца и задержался на глазах. Резкая боль в голове примяла обратно к подушке. Рвано вздохнул, сглатывая подступающую тошноту. В комнату вошел Денис, укоризненно качая головой. Протянул мне стакан с водой, куда бросил шипучую таблетку.

— Жив, — констатировал факт друг и сел в кресло напротив кровати.

— Я у тебя? — спросил чисто для информации, жадно выпил воду и протянул пустой стакан Денису. — Еще.

Тот кивнул и скрылся в кухне, принес новый, который я тоже опустошил залпом.

— Как Ринат? Звонил в больницу? — спросил я, стараясь говорить тихо, боль в голове была адская.

— Как вчера, без изменений, — ответил Денис. — Что делать будешь?

Вчера, когда друг приехал за мной, ему пришлось увидеть мои пьяные слезы, которые я заливал уже второй бутылкой вискаря, пока не отключился. Дальше смутно помню, как Денис тащил меня к своей машине, потом лифт, а дальше полный провал, но про мать я ему успел рассказать.

— Что делать? Моих денег не хватит, тем более на срочную транспортировку, визы и все остальное.

— Н-да… — произнес Денис. — Сколько нужно?

Я пожал плечами. Даже не считая стоимости операции, все остальное стоило столько, что у меня таких денег точно не было.

— У меня есть тысяч пять евро, этого мало? — спросил друг.

— Мало, раза в три мало, — ухмыльнулся я, чувствуя, как отступает боль в голове.

На тумбочке ожил мой телефон, схватил его, вглядываясь в незнакомый номер. Сразу полоснуло болью по груди, первая мысль — все. Мать…

— Слушаю, — хрипло ответил я, собираясь с силами, чтобы услышать приговор.

— Никита Смирнов? — мужской голос в трубке не обещал мне хороших новостей. — Ночью вы вылетаете в Берлин, врачи примут вас завтра утром, сразу проведут операцию. Будьте готовы сопровождать вашу мать, с ней должен лететь родственник.

— Что?! — удивленно дышу в трубку.

— К часу ночи в аэропорту, — отключился мужик.

Первая мысль — это какие-то шутки? За это и убить можно! Посмотрел на Дениса.

— Ничего не понимаю, мать ночью отправляют на операцию. Что это, Денисыч? — друг как-то странно смотрел на меня и молчал, а потом встал и направился к выходу из комнаты.

— Думаю, поймешь когда-нибудь, — бросил он загадочную фразу и вышел, прикрыв дверь.

Дальше все так закрутилось — завертелось, что очнулся уже в реанимационной машине, что мчалась в аэропорт с мигающими сигналами. Мать лежала под кислородной маской на носилках белее простыни. Взял ее за руку, пытаясь немного согреть, кожа ледяная, бледная. Грудь поднимается с трудом, будто каждый вздох, как последний. Смотрит на меня. А из глаз слезы катятся.

— Не плачь, мама, тебе нельзя волноваться, — наклоняюсь к ней, чтобы поправить одеяло. Хочет что-то сказать, но мешает маска. — Не говори ничего, сейчас полетим в Берлин. Все будет хорошо, обещаю, — а сам думаю: — Что я могу обещать сейчас?

Попову днем позвонил, матюков наслушался от души — и про Рината, и про себя. Одной новостью обрадовал, что спонсоры согласие дали. Целый день одни чудеса — то ничего, то сразу все навалилось.

— Ты там, Никита, держись, немцы они вроде лечат, а не калечат. Не раскисай там. Я позже контакт тебе пришлю, договорюсь насчет тренировок, есть у меня там знакомые. Оттуда сразу на чемпионат поедешь. Мать твою как выпишут, встретим здесь, не переживай. Деньги есть? — как бабка причитал Попов.

— Есть, пока хватит. Вы Рината там не бросайте, — говорю, а сам понимаю, что хрень несу, не бросят они своего никогда.

— На замену тебе Славика утвердили, приедет через пару недель. Пока тут из него все жилы вытяну, — продолжает Попов, а я откидываюсь к корпусу «скорой», прикрываю глаза. Не до этого мне сейчас. Ох, не до этого всего. Попов отключается, а я снова Василину вспоминаю, надо бы позвонить, предупредить.

Набираю номер. Недоступна. Потом вспомнил, что она мне про отца и телефон сказала. Скрипнул зубами и нехотя набрал Вику. Та долго не берет трубку, но потом все же отвечает. Голос какой-то тихий, заспанный, что ли.

— Вик, привет. К Ринату не суйся больше, прошу, — говорю ей, в ответ слышу приглушенные всхлипы и рыдания.

— Я виновата, Ник, только я. А Васька меня предупреждала, говорила, что добром не кончится, — завывает в трубку Вика, а я сжимаю телефон, почти до хруста в руках. — Как он?

— Жить будет, — отвечаю хмуро. — У меня просьба к тебе есть, не могу до Василины дозвониться. Скажи ей, что я улетел с матерью в Берлин, а оттуда сразу на чемпионат. Скажешь? Как смогу, позвоню.

— Не звони ей больше, Никита, — шмыгая носом, отвечает Вика. — Не звони. Не даст ей отец с тобой встречаться, хуже только будет. Завтра день рождения у нее, все на прием придут, там попробую ей передать, но новый номер тебе не дам.

Еще немного и чувствую, что раздавлю телефон, в голове, будто туманом все заволокло, грудь камнем придавило.

— Понял, не дурак, но я сам решу, как поступить, поздравь ее от меня, — бросаю глухо в трубку и отключаюсь.

Машина уже остановилась у ворот охраны аэропорта, нас везут сразу к самолету. Снова набираю номер.

— Денисыч, просьбу мою выполни,

— Какую?

— Купи цветы, огромный такой букет, чтобы в руках еле держать. Отвези завтра Василине, поздравь ее от меня с днем рождения. Прием будет в замке Двин, сделаешь?

— Думаешь, это хорошая мысль? — огрызается друг. — Я тебе в больнице все сказал. Рвешь, значит, все!

— Сделай, — говорю тихо, но так, что друг прерывает свои ругательства.

— Ладно, делай, как хочешь. Мало тебе Рината, — и Денис бросает трубку. Ну вот и все, поругался со всеми, с кем мог. Отлично.

С утра моя комната похожа на салон красоты: визажист, парикмахер, стилист. Да кого только нет. Я всю ночь не спала и сейчас голова, будто налита свинцом, а в глазах — словно песка насыпали. Отец с утра поздравил. Вошел, когда еще в постели лежала и кофе пила, молча положил на тумбочку около меня золотую банковскую карту.

— Безлимитка, с днем рождения, — и вышел из комнаты.

Хотела кинуть вслед ему чашку с остатками кофе, но чудом сдержалась — обещала. Потом пришла мать, подарила серебристую коробку с белым бантом и лейблом известной ювелирной фирмы.

— С днем рождения, дочь, — поцеловала в щеку, обдав своими приторными духами. — Вечером комплект надень, — вышла из комнаты, что-то весело и фальшиво напевая. Им все равно, что происходит со мной, что я умираю медленно, разваливаюсь на куски.

Лучше бы телефон подарили. Хотя кому мне звонить? Отец оставил меня без любимого человека — всего, что мне было дорого. Я даже не могла узнать — как там Никита, как его мать. Хотя про мать отец отчитался, ночью вылетели в Берлин. Я прикрыла глаза, сухие со вчерашнего дня — их жгло, резало ярким светом. Хотелось закрыть лицо руками и плакать, но слез не было. Как и голоса, сорвала в больнице, теперь могла только хрипеть с большим усилием.

Часов в десять приехала эта группа из пяти человек, делать из меня красотку на сегодняшний прием. Платье заказывала мать, я его даже не видела. Меня усадили в кресло, где я благополучно уснула, пока мне делали маникюр, педикюр, прическу с макияжем. Вырубило так, что даже ничего не чувствовала. Когда закончили наводить мне красоту, все ушли, накрыв меня теплым пледом. Проспала почти до вечера, пока мать не разбудила, пришло время одеваться и ехать на прием.

Пока надевала длинное в пол платье из легкого атласа цвета шампанского и золотистые босоножки, на себя в зеркало даже не смотрела. Мать, захлебываясь восторгом, открыла свой подарок и достала комплект. Мельком глянула, красивый. На платине закреплен розовый жемчуг и бриллианты, длинные серьги до плеч, колье, такой же браслет. Мать все это надела на меня и заставила посмотреть в зеркало. Оттуда на меня смотрела красавица, светская львица, утонченная элегантность и богатство. Последнее так и сверкало бликами в ушах и на шее. Но глаза… Я сама испугалась своего взгляда, там было так пусто, будто в темное болото провалилась.