Не говори, что любишь... (СИ) - Страница 31

— Родители парня где? — спросил он.

— У него только мать, плохо ей, — буркнул я, вставая. — Что с Ринатом?

— Жить будет. Переломали всего — ноги, ребра, руки. Гематома на затылке серьезная. Пока побудет в реанимации пару ночей, понаблюдаем. Можете ехать домой, телефон реанимации возьмите в регистратуре, — врач развернулся и ушел. Я стоял, не зная, что делать. Идти убивать отца Василины?

— Никита, Ник, — встала рядом девчонка. — Поехали ко мне, прошу тебя, не принимай сейчас никакого решения. Пожалуйста, поехали. — снова сорвалась она на рыдания.

Хотелось свернуть ей шею, но я понимал, что не могу. И дело даже не в ее отце, а в ней самой. Что-то теплое проснулось, даже горячее. Сердце жгло так, что дышать стало тяжело. Смотреть в ее глаза тоже тяжело. Рвало на части, душу выворачивало, а что делать я не знал. Чувствую, еще немного и сорвусь, стены крушить начну, к дому ее поеду, разнесу все в пух и прах. Вместо этого сжал крепче кулаки и пошел, не оборачиваясь, оставляя ее в коридоре одну.

Никита уходил молча, закаменев спиной. Меня будто разрезало на части, никогда не было так больно. Сердце, казалось, остановилось, и в груди разрасталась большая кровавая рана. Он уходит!

— Ник! Никита-а-а! — закричала так, что стало больно в горле, не могла остановиться. Мой крик разнесся по всей больнице. Я продолжала кричать только его имя, одно его имя. — Никита!

Он остановился, обернулся, посмотрел на меня. Я сорвалась с места и побежала к нему, нелепо спотыкаясь, будто вся поломанная.

— Нет, нет! — кричала я, падая на его твердую грудь и молотя по ней кулачками. — Я ни при чем, я не виновата! Пожалуйста, Ник!

Мне показалось, что в какой-то момент я пробила его железный панцирь. Никита рвано вздохнул, поднял руки и прижал меня к себе. Я боялась, что умру, такое облегчение накатило на меня. Ноги еле держали, голоса не было, в горле нестерпимо болело.

— Пойдем, — сказал Никита и, обняв меня за плечи, вывел из больницы. Я шла, ничего и никого вокруг не видя. Думая только о том, что не оставлю его ни на секунду, иначе он не вернется. Как мы доехали до моего дома, как поднимались на этаж — все стерлось из памяти. Ночь провели вместе, просто обнялись и лежали на кровати, даже не раздеваясь. После всех рыданий мне стало по-настоящему плохо, и я могла лежать, только уткнувшись носом в грудь Никиты. Меня снова начинало трясти, стоило ему только отойти от меня. Заснули мы уже под утро, каким-то болезненным, чутким сном, который не принес облегчения.

Утром я открыла глаза и сразу встретилась со взглядом, который прошиб меня насквозь. Никита смотрел на меня задумчиво и мрачно, в глазах не было ничего, кроме усталости. Я попыталась что-то сказать, но не смогла, голос куда-то пропал. Слезы снова потекли из глаз горячими ручейками. А затем зазвонил его телефон. Никита выругался и потянулся к карману ветровки, которая висела на стуле.

— Слушаю, кто это? — встревоженно сказал он и слушал молча, затем сел на постели. — Когда? Где она? — выслушал ответ и резко встал. Отключил телефон и посмотрел на меня каким-то потерянным взглядом. — Мне нужно уехать, — мертвым голосом сказал он.

— Я с тобой!

— Собирайся, — как-то глухо ответил он, направляясь в прихожую. А что мне было собираться? Я вскочила и побежала за ним. Снова гонка на мотоцикле и снова мы в больнице, в кардиологии.

Никита сразу прошел к приемному покою и его пропустили, а я снова осталась сидеть в коридоре, вздрагивая от открывающейся двери. Прошло, наверное, часа два, пока Ник вернулся. На него было страшно смотреть.

— Что?!

— Мать… умирает… — сказал он и неожиданно шарахнул кулаком по стене, брызнула кровь, осыпалась штукатурка. — Я не успел! — заорал он.

— Что нужно сделать?

— Деньги! Чертовы деньги! — сейчас Никита был похож на разъяренного зверя. — Оставь меня, хотя бы на время, оставь меня! — закричал он и выбежал из больницы. Я метнулась было за ним, выскочила на крыльцо, но он уже отъезжал, бешено рванув на мотоцикле.

Я стояла на крыльце, прижимая руку к губам. Слез не было, можно ли рыдать на сухую? Оказывается, можно, только очень больно. Я поняла, что должна сделать.

Снова вернулась в больницу и прошла в туалет, где умылась и привела себя в относительный порядок. Спросила в приемном покое, кто врач у Смирновой. Меня провели к нему в кабинет, откуда я вышла спустя полчаса с договором в руках. Оставалось только одно.

У больницы остановила первое попавшееся такси и поехала домой. По дороге я все обдумала и решила. Я поступаю правильно, так и должно быть, когда ты любишь. Отец был у себя в кабинете и отвлекся от своих бумаг, откинувшись в кресле. Я молча подошла к его столу и положила перед ним бумаги из больницы.

— У меня есть только одно условие, и я сделаю так, как ты хочешь, — начала я, но отец перебил меня:

— Это у меня есть условия, и я тебе их озвучил. Ты нарушила, — сердито сказал он. — Завтра твой боксер окажется на улице, его уже отчислили из университета и готовят повестку из военкомата.

— Дослушай меня, пожалуйста, — попросила я и он замолчал. — Здесь бумаги на оплату операции пациентки Смирновой в Германии. Сегодня придет счет, ты его оплатишь, потом билеты, транспортировку и все остальное, что нужно. Ты распорядишься восстановить Никиту в университете, ни о какой армии речи быть не должно. Он должен обязательно участвовать и победить в чемпионате.

Отец снял свои золотые очки и засмеялся:

— Ты мне ставишь условия?

Я молча ждала, пока пройдет его приступ веселья. Когда смех стих, продолжила:

— Я оставлю Никиту, выйду замуж за Артура — сделаю все, что ты хочешь. Если ты откажешься, то я ухожу из дома. Я дождусь Никиту из армии, мы уедем, больше ты меня никогда не увидишь.

Отец слушал молча, гневно смотря на меня.

— Ты бизнесмен, папа, и политик, тебе ни к чему слава отца, от которого сбежала дочь после почти убийства одного из спонсируемых спортсменов.

— Дрянь, — прошипел отец. — Я могу его так закатать, что мокрого места не останется!

— Хорошо, тогда ты лишишься единственной дочери, — тихо ответила я.

— Я подумаю, — ответил отец, но мне этого было мало.

— Сейчас, решай сейчас, чтобы мать Никиты завтра уже летела на операцию.

— Это не делается так быстро.

— Сделаешь, ты можешь.

Мы замолчали, сверля друг друга глазами. Наконец, отец отвел взгляд и взял телефон, набрал номер.

— Илья Борисыч, здравствуй, дорогой. Извини, что поздно. Я сегодня немного погорячился там, насчет Смирнова. Да, ты уж восстанови его. Не успел подписать приказ на отчисление? Ну, добро, спасибо. Да, в субботу ждем.

Отец молча посмотрел на меня, и я вопросительно подняла бровь, указывая на документы из больницы. Снова звонок:

— Афанасий Михалыч, дело одно есть. Срочно нужно одну женщину на операцию в Берлин отправить, завтра. Оплата операции и транспортировка за мой счет. Да, да, реанимация и все, что нужно. Счет? Запроси у Берлина, вышлют. Смирнова, да, записал? Третья больница. Срочно, Афанасий, вопрос жизни и смерти, понял? Ну, спасибо, в субботу ждем. А как же и детей берите. Позвоню позже, бывай, — отец положил трубку, и я молча встала с дивана.

— На этом все? — сердито сказал он.

— Нет.

— Что еще?

— Ринат, полный восстановительный курс в одной из лучших клиник.

— Ты испытываешь мое терпение, — гневно ответил отец. — Хорошо. В субботу, чтобы ты и Артур, как влюбленные голубки, на приеме курлыкали, ты поняла меня? И чтобы ни слова о твоем спортсмене и потерянной девственности я не услышал, тебе ясно?!

— Ясно, папа. Я могу быть свободна?

— Иди.

Я вышла из комнаты, тихо прикрыв дверь кабинета, прислонилась к стене коридора и начала сползать по ней, ухватившись за голову.

— Никита… — шептала я, размазываясь по стене, чувствуя, что умираю.

Ехал, не разбирая дороги, как только сам не убился и никого не убил. Очнулся уже возле клуба, сижу и тупо смотрю на веселящуюся у входа толпу. В больнице врач сказал, что все, матери осталось пару дней. Или срочная операция или морг, а потом квартира под землей в виде могилы. Из меня будто вынули все чувства, хотелось напиться так, чтобы не то, что себя не помнить, света белого не видеть.