Не гламур. Страсти по Маргарите - Страница 29

Я снова покраснела, но уже – от удовольствия.

– Ты еще про детский онанизм напиши, – буркнула Рита.

– Правильно, напиши, Оля, – взвизгнула Ника.

– Вы что, сговорились? – опешила Лаппа. – Даже этот материал – провокация.

– Правильно, Рита, провокация. А доля провокации еще ни одному приличному журналу не помешала.

Я снова с благодарностью посмотрела на Стрельцову. Мне было бы приятно любое доброе слово, от любой из лапушек, но от Ники! Впрочем, мы знали друг о друге слишком мало. Судьба по имени Лаппа свела нас вместе, но, несмотря на то, что теперь мы гордо именовали себя журналистками, каждая из нас еще оставалась в плену своей прежней профессии. Мы все были бывшие: бывший следователь, бывшая учительница, бывшая стюардесса, бывшая медсестра, бывшая бухгалтер, бывшая баскетболистка, бывшая танцовщица. Рита еще на кас-тинге успела подружиться с Пчелкиной, а Асланова, которая вечно цапалась с Никой, по той же причине сошлась с Катей. Долговязую Машу с ее фольклорными прибаутками любили все, а я на положении самой младшей для всех была Оленькой, которая вечно спешит домой. «Оленька, детка, – спрашивала меня Лаппа, – ты-то зачем полезла в Маргариты?» Терпеть не могу, когда меня называют деткой. Под сверлящим взглядом бывшей следовательницы я чувствовала себя если не преступницей, то маленькой дурочкой, которая искусно умеет притворяться.

И дернул же меня черт в тот день послушаться Настю.

Я сидела на посту, занимаясь обычными послеобеденными делами – вклеивала в истории болезней результаты анализов, заполняла журнал размораживания холодильника в процедурной, слушала принесенную из дома кассету Кашина. В ближайшие два часа все должно быть спокойно. Тихий час. Девчонки в сестринской пьют чай и сплетничают о врачах. По понятным причинам я в этих разговорах не участвую: все знают, что у меня есть сын, но никто не знает, что его отец работает в нашей больнице двумя этажами ниже. Насладиться Кашиным мне не дали.

– Доченька, мне бы обезболивающее… Опять дедок из 405-ой.

– Сейчас.

Два кубика анальгина, один димедрол, ватка со спиртом. Поправляйтесь, дедушка!

– Оля, будь другом, сгоняй в ОПК, я не успеваю! – просунул голову в двери дежурный хирург.

Не успевает, ха! Все они такие хитрые. Кому охота связываться с чокнутой Людмилой Степановной…

– Сколько?

– Литр и литр. Всего ничего!

– Эпикриз есть?

– А то как же.

Сам бы и шел в таком случае. Теперь мне предстоит выслушать, что хирурги – недоумки, им бы только человека на стол взгромоздить, крови не хватает, а плазма – тоже не ослиная моча, и где ей, несчастной, летом взять два литра тройки минус…

– Ладно, схожу.

– Олечка, ты супер!

Супер, как же. Сейчас потащится в сестринскую чаи гонять, а я бегай…

Вернувшись с вожделенными пакетами, вижу на посту напарницу – совершенно бестолковую новенькую Ирку. Глаза – как плошки.

– Ну что еще?

– Капельница…

Это значит, она опять проткнула вену очередному несчастному.

– Пошли. Когда я тебя только научу?

– Ну, Оля.

– Ладно, не ной. Смотри лучше.

Сегодня я не в настроении. Мне не до дедков, не до заведующей отделением переливания крови, не до капельниц. Егорка с утра куксился, мама ругалась, и всю ночь снился Андрей, с которым было неприлично хорошо. В этот день мне особенно надоела стойка с искусственными цветами, за которой надо торчать еще половину суток, и все больные, взятые вместе. Вот тут и появилась Настя, с которой мы дружим еще с медучилища.

– Олька! Бросай свои дурацкие анализы, смотри, что я нашла!!

Еще не легче. Моя подруга всегда полна идей, одна другой лучше.

– Анализы, между прочим, не только мои.

– Не злись, читай лучше! – верещала она, размахивая какой-то газетой и оставляя без внимания мой тонкий намек.

– Объясни толком. Что за очередная желтая пресса?

– И вовсе не желтая – «Явка с повинной»! Зайцев из 210-ой, который утром выписался, оставил.

– О, Господи, а мы-то тут при чем? Вроде никого не убивали.

– Режиссер Вортко собирается снимать «Мастера и Маргариту».

– Ну и что с того?

– А то, что он ищет исполнительницу на роль Маргариты. Неужели тебе не надоела эта больница?

Конечно, надоела. Не далее как полчаса назад. Но Маргарита…

– Всего-то и надо – сфотографироваться и отослать снимки, – не отставала от меня Настя. – Давай попробуем. Неужели тебе не хочется хоть на минуточку стать актрисой.

– Да ты совсем сдурела. Какие из нас Маргариты? Ты роман-то читала? Помнишь хотя бы, сколько ей было лет?

Настя на минуту смутилась, но тут же нашлась:

– Ну и что? Зато мы красивые. Посмотри на себя – у тебя зеленые глаза, а волосы похожи на дорогой мех.

Лесть – великая сила. Я начинаю сомневаться. А вдруг повезет? Стану знаменитой, востребованной. Он еще пожалеет… Чувствуя мое душевное смятение, Настя подливает масла в огонь:

– Учти, Клюева, может, это наш шанс. А не то так и просидим на отделении весь век с этим валежником – клизмы, уколы, капельницы.

И мы послали фотографии в «Явку с повинной» и чрезвычайно гордились тем, что они были опубликованы. Когда Настя принесла газету в больницу, мы с ней превратились в героинь дня. Оставалось только надеяться на то, что слух о нашей славе докатится до доктора Бахтина, который наконец поймет, какую жар-птицу он упустил.

Через две недели я получила приглашение на кастинг. Не знаю уж, какими критериями руководствовались его организаторы, но Насте такое приглашение не пришло. Моя подруга была убеждена в том, что все дело в сексапильности, которой она якобы не обладала.

– Глупости! – утешала ее я. – Ты гораздо сексапильнее меня. Вспомни, какими глазами смотрит на тебя новый ординатор с хирургии. Просто они там все дураки.

– Тебя-то вот выбрали, – расстроенно вздыхала Настя.

– Ну, хочешь, я не пойду?

– И не вздумай даже, расскажешь мне потом, как все прошло.

Рассказывать было особенно нечего. В узком коридоре толкалось множество молодых женщин, которые по очереди заходили в комнату с табличкой «Фотостудия». Оттуда они вылетали со смутной улыбкой посвященных и тут же попадали в плотное кольцо претенденток, жаждущих узнать, как проходила съемка и нужно ли при этом раздеваться. Как выяснялось – нужно: от будущих Маргарит требовался максимум раскрепощенности. Оказавшись в просторном помещении, где было множество осветительных приборов, я сто раз пожалела о том, что отправилась на этот кастинг. «Какая из меня Маргарита», – с ужасом думала я, глядя на свое отражение в зеркале, откуда на меня смотрела девчонка с испуганными глазами, смущенно прикрывающая руками голую грудь. Съемки проходили как во сне. «Свободнее, чувственнее, – командовал фотограф. – Ногу чуть-чуть вперед, улыбнись, распусти волосы, представь, что ты на балу у Сатаны».

Домой я летела, как угорелая, проклиная себя, Настю, режиссера Вортко и Зайцева из 410-ой палаты с его газетой. Хорошо еще, что у меня хватило ума не рассказать о кастинге матери, которая относилась к булгаковскому роману с некоей мистической опаской, считая его гениальным, но запредельным произведением. В ту пору, когда она пыталась привить мне эстетические воззрения, необходимые, по ее мнению, каждому культурному человеку, о «Мастере и Маргарите» было сказано следующее: «Эту книгу необходимо прочитать, но необязательно перечитывать».

Роман произвел на меня странное впечатление. Как только я добралась до главы, где «в белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана…», остальные герои перестали для меня существовать. Вся эта фантасмагория не имела никакого отношения к тем главным событиям, которые происходили между Иешуа и Пилатом. Наверное, и здесь не обошлось без влияния матери. Она много раз рассказывала мне о том, как читатели Публичной библиотеки с утра занимали очередь, чтобы получить журнал «Москва», в котором был напечатан роман Булгакова, а какая-то сотрудница от руки переписывала его.