Не будите спящую тайгу - Страница 38

Женя, впрочем, на идею сбежать только покрутила у виска: «Совсем ошалел…». Но трудно было не заметить, что в этот раз ублажала она Простатитова куда активнее, чем даже обычно, крутила не только пальцем, и не только у виска. И вообще была нежнее и внимательней обычного, хотя пожаловаться было грех.

С тех пор Простатитов начал замечать у Женьки какой-то хмурый и в то же время очень внимательный, протыкающий насквозь какой-то взгляд. Девочка явно ждала, а что еще отчебучит этот непонятный, не по делу влюбившийся дядечка? Чего еще он может отколоть?

Лето и осень они еще встречались в «Кедрах». С ноября, как выпал снег, он стал встречаться с Женей на даче у приятеля, художника Лоха. Федька Лох работал еще при первом секретаре Карского обкома, товарище Дрянных. Потрудившись несколько лет в Карске, товарищ Дрянных перебрался в Москву, увезя с собой, как говорили не боящиеся КГБ остряки, «карский миллиард».

А Федька Лох сменил старого покровителя на нового, тоже первого секретаря, товарища Дырку, и вовсю отражал в своих монументальных полотнах красоты Карской области, и показывал, каких успехов достигли трудящиеся, строящие здесь социализм. Верный ученик Абрахама Циммермана, он получил полное одобрение Карского обкома своими творениями «Покорение Кары товарищем нашей партии Дыркой» и «Борьба партячейки Козлодоевского райкома с самогоноварением». Многие его полотна были куплены для украшения стен этого богоспасаемого заведения. Самое монументальное полотно, 9 на 6 метров, «Трудящиеся пишут письмо поджигателям войны и китайским ревизионистам», получило даже Государственную премию и было приобретено уже ЦК для украшения Дома Советов.

Впрочем, Федька Лох писал и портреты. Лирические, задушевные портреты самих строителей и созидателей: колхозного пасечника деда Агафона, знатного свиновода Козолупова и, конечно же, создал серию портретов самых строительных строителей — товарищей Дрянных, Дырки и их приближенных.

Он много ездил по области, выступал перед трудящимися и постепенно сделал превосходное состояние пушниной и золотом. И еще при Дырке, среди прочего, построил эту дачу, — в общем-то, ему практически не нужную.

Ване нравилась эта обстановка тайны. Как человек наивный и крайне далекий от тайн разведки и контрразведки, он даже думал, что об этой его тайне никто ничего толком не знает. Федька Лох знал, конечно, что Простатитов встречается с кем-то на его даче. Могли догадываться приближенные — зачем пропадает их шеф. Но и только.

Простатитов созванивался с ним, уточнял, когда на даче никого не будет. Звонил Женькиной подружке, передавал сроки. Федьке Лоху даже лестно было, что его дачей для свиданий пользуется сам губернатор. Но Простатитов был уверен — он не знает ничего. Был уверен, что и подружка Евгении, Маринка, тоже не знает, с кем встречается Женька. Вообще-то, трудно себе представить, чтобы девушка не похвасталась. Но что-то подсказывало Простатитову, что и в этом отношении Женька не слишком обычна.

На дачу он приезжал всегда один, меняя машины. За город он ехал на «Жигулях». Мотор «шестерки» заводится даже в двадцать пять градусов мороза, это раз. Такая машина в дачном поселке неприметна — это два! Поселок-то был огромный, на несколько тысяч участков. В конце 70 — начале 80-х годов получить участок, построить или купить дачу стало несложно. Вдоль полотна железной дороги выросли целые дачные городки, и по воскресеньям с мая по сентябрь человеческий фактор стоя ломился в битком набитые вагоны. На каждой станции с электричек стекали ручейки людей, несших лопаты, корзины с провизией, домашних собачек, детей, доски и обшивку для халупок. Но, конечно же, зимой в будние дни все было не так, и часами можно было бродить меж дач, не встречая ни одной души.

Последние годы стали по дачам шалить, и садоводства нанимали сторожей. Сторожа жили всю зиму, приходили смотреть на приехавших. Один из них запился так, что сам себя уже не узнавал, куда ему было узнать губернатора. Сказали ему, чтобы не трогал этого мужика, приезжающего на дачу, он и не трогал, разве что клянчил на выпивку. Другой был молодой, из литераторов. Сидел здесь и от нечего делать писал какой-то бесконечный роман, современный вариант то ли «Войны и мира», то ли «Архипелага ГУЛАГ». Этот напрашивался на знакомство, лез общаться, но приструнить его было несложно.

Простатитов любил приезжать первым. Он даже изучил расписание электричек, чтобы знать, на какой из них может приехать Женя, и опередить. Было что-то необычное в том, чтобы войти в этот пустой дом, затопить печь, пройтись по комнатам, пока не запотеют стекла и можно будет снять пальто, потом пиджак, сесть в еще совсем холодное кресло. Было во всем этом что-то пришедшее из совсем другого века.

И обстановка тишины и пустоты; этого дома, зимнего покоя и отрешенности, долгого заката за окном. И возможность вырваться из круговерти — пусть ненадолго. И само свидание. Целоваться с этой совсем молодой девочкой, с детскими перетяжечками, на фоне лимонно-желтого февральского заката, когда с картин смотрят приятели Федьки Лоха, — это все составляло словно бы букет благородного старого вина.

Бывало, он приезжал позже, чем Женька. И, справедливости ради, никаких проблем с растапливанием печи, с отпиранием скрипучего замка никогда не возникало у девицы. Обычно Женька привозила с собой что-то поесть, и он входил в уже теплый дом, с сервированной едой на столе. Как он ни пытался отучать Евгению от лишних трат, ко всяческой твердой колбаске и копченой рыбке она обязательно добавляла маринованные огурчики, соленое сало и бифштексы с кровью. Иван Валерьевич чуть не упал от изумления, узнав, что все это готовила она сама: его Галина даже яичницу превратила бы в нечто принципиально несъедобное.

Судьба позаботилась, чтобы Простатитов особенно запомнил два таких свидания. Одно — в самом конце февраля, когда он еще раз спросил, а если они все-таки убегут? И Женя, покрутив в руке хрустальную ножку бокала, тихо спросила, как он хочет убежать? И когда?

Ответ был готов, и давно. Счет, о котором шла речь, в Англии. Женя едет в Москву, приходит по адресу, который дает Простатитов. Там выправляют документы на Ваню Передонта, едущего в Британию отдыхать, и узнает, когда надо его ждать. Там же делают документы и на нее, и сама Женя едет себе в Лондон, по своему настоящему имени и по почти настоящим документам. В Москве ему бывать приходится часто, и он скажет, когда его ждать. А уж как ему исчезнуть в одном месте и появиться в другом, это уж он решит сам.

— А почему в Аргентину?

— А потому что дальше всего, милая. И наши дела их не интересуют.

— Ага… Как и нас ихние.

— Примерно.

С тех пор прошли два свидания, во время которых Ваня приезжал на дачу первым. И во время этих свиданий идея обретала плоть и обрастала множеством деталей. Ум у Женьки был цепкий, практичный. Для Вани, хоть он сам это все придумал, до последних свиданий было так, словно убежит и начнет новую жизнь в Аргентине вовсе не он, а какой-то совсем другой человек, пусть на него очень похожий. Теперь, обсуждая детали, он вдруг почувствовал, что игры кончились, это он убежит, он!

Это он будет рассекать широченные авеню на спортивной открытой машине; это он будет держать контору в небоскребах цвета слоновой кости. Это у него будет эстансия в плоской, как стол, ровной пампе, заросшей по пояс ломкой желтоватой травой. Он, он — вот этот, лежащий на кровати возле тронутого изморозью окна, немолодой и некрасивый, будет сидеть у тихой речки под незнакомыми деревьями.

А потом было свидание, на которое он должен был приехать почти что на час позже Женьки, и, уже разворачивая машину, он удивлялся, что совсем не запотели стекла. И дом не был открыт. Длиннющий ключ, вроде гаражного, лежал на обычном месте, под стрехой крыши. Свежий снежок запорошил крыльцо, на котором не было следов. И на этом же снежке были видны следы, ведущие за дом. Следы не одного, а двух людей. Глубоко вдавленные в снег следы с упором на пятку, наверное, тащили что-то тяжелое. Иван Валерьевич двинулся по следу. Расчищенная тропинка возле дома, сугробы, в которые сгребли лопатой снег… А чуть в стороне, в сугробе, знакомая коричневая ткань. «Это пальто», — мелькнула догадка в голове Простатитова. Ваня уже знал, что он увидит, и порадовался — лицо мертвой Женьки было спокойным, немного насмешливым. Было видно, что умерла она сразу, без страданий, наверное, даже не очень понимая, что случилось. Налетел порыв ветра, намел снежка на ее лицо, лег на открытые глаза. Ваня ждал, что стает снег, а он не таял.