Наземные броненосцы (ЛП) - Страница 3

Вторая линия возвышалась над первой и, по мере прибывания дня, корреспондент смог разглядеть защитников — они расступались перед машинами и скучивались за поперечными насыпями — защитой траншей от анфиладного огня. Вблизи от машин не осталось никого — валялись лишь раненые и мёртвые останки; обороняющиеся раздались направо и налево от сокрушившего бруствер носа наземного броненосца. Репортёр достал бинокль и немедленно оказался среди солдатских расспросов.

Они хотели видеть и знать; сначала корреспондент объяснял, что люди за валами не могут ни сопротивляться, ни отступать и ищут спасения, а не боя; затем счёл за лучшее отдать бинокль дюжему и недоверчивому капралу. Позади раздался скрипучий голос — тощий солдат болезненного вида беседовал с баталистом:

— Эти парни, внизу, в ловушке. Если отступят — попадут под огонь, их перебьют начисто…

— Они стреляют не часто, но каждый раз в цель.

— Кто?

— Люди в этой штуке. Когда ребята поднимутся…

— Куда?

— Мы уведём их из траншей, когда сможем. Наши парни уйдут к нам, наверх, зигзагами… Кто-то уцелеет… И когда все уйдут, придёт наш черёд. Обязательно! Эти штуки не могут пересечь траншеи или войти в них, они повернут назад и тогда их разобьёт артиллерия. Непременно разобьёт. Понимаете?

Уверенность вернулась к солдату.

— А потом мы сам пойдём к этим хитрецам.

Корреспондент обдумывал идею несколько минут, затем отобрал бинокль у дюжего капрала.

День разгорался. Низкие облака рассеивались, место солнечного восхода засветилось лимонно-жёлтым пятном. Репортёр смотрел на броненосец. Теперь блеклый свет серых утренних сумерек осветил склон и дополз ровно до линии передовой траншеи. Корреспондент нашёл, что сухопутный корабль вовсе не собирается поворачивать. Он был длиною в восемьдесят, а то и сто ярдов — расстояние в двести пятьдесят ярдов скрадывало размеры — с крышей в форме плоского черепашьего панциря. Сплошные, гладкие стенки доходили до десяти футов; выше, под самым козырьком крыши, поверхность была устроена сложным образом — там теснились пушечные порты, выглядывали стволы винтовок и трубы телескопов — частью фальшивые, но неотличимые от настоящих. Машина заняла подобающую позицию и вела продольный обстрел траншеи — в ней, насколько мог видеть корреспондент, повсюду валялись мёртвые, немногие солдаты оставшиеся в живых скучились в две-три группки. Травяное поле перед траншеей осталось размечено цепочками вмятин — так морское животное оставляет на пляже прерывистые следы. Справа и слева от линий следов-цепочек валялись мёртвые тела и шевелились раненые — солдаты попали под огонь, убегая с выдвинутых вперёд позиций в свете вражеских прожекторов. Машина свесила голову в траншею и замерла, как будто мыслящее существо размышляло над планом дальнейшей атаки.

Корреспондент опустил бинокль; теперь многое прояснилось, он получил пищу для размышлений. Ночные твари, очевидно, выиграли первую линию; теперь в сражении наступила пауза. Возможно, враг увидел — случайно, или узнал загодя — о второй и третьей линиях обороны вверх по склону. В траншеях залегли густые цепи стрелков, изгибы верхних линий предоставляли возможность для перекрёстного огня. Рядом говорили о пушках.

— Сейчас мы на линии огня тяжёлых орудий на холме, но скоро их передвинут и тогда пушки сотрут эти штуки в порошок, — успокоительно объяснял тощий солдат.

— На мелкие куски, — отозвался капрал.

«Банг! Банг! Банг! Виииииир!» — звук ударил по нервам, стрелки непроизвольно опорожнили магазины. Корреспондент обнаружил, что лишь он и художник остались позади и без занятия; перед ними вдруг выстроился ряд прилежно дёргающихся от неустанной стрельбы спин.

Чудище двинулось и двигалось под градом выстрелов; потоки пуль высекали искры из металлической шкуры. Оно запыхтело — туф-туф-туф — и выпустило за собою маленькие струйки пара, затем подобралось, подобно моллюску перед движением, подняло подол и, по всей длине монстра, бахромою появились — ноги! Короткие, толстые конечности, нечто вроде бородавок или кнопок, толстенькие, с плоской пяткой — так выглядят ноги слона и, одновременно, ножки гусеницы. Юбка чудовища задиралась всё выше, корреспондент внимательно пригляделся в бинокль — так и есть; ножки прикреплены к ободьям колёс. Мысль прыгнула в прошлое время: безмятежный мир, Виктория-Стрит, Вестминстер, интервью с мистером, мистером…

— Мистер Диплок — вспомнил корреспондент. — Он назвал это «системой Педрэйл». Какая неожиданная встреча!

Один из стрелков оторвался от ружья и поднял голову чтобы получше разглядеть умозрительный результат — шквальный огонь, по всем соображениям, должен был смутить монстра и остановить его у траншеи — но тотчас получил пулю в шею, рухнул и исчез из виду. Военный корреспондент присел пониже, но после беглого взгляда назад и некоторой — короткой и мучительной — заминки вновь направил бинокль на устройство, выпускавшее из себя ножки — одну за другой. Желание видеть вытягивало его из траншеи. Казалось, лишь пуля в голову способна пресечь репортёрское любопытство…

Тощий стрелок со скрипучим голосом бросил стрелять и обернулся, чтобы ещё раз настоять на своём. «Они не смогут перейти — выкрикнул он. — Они…»

— Банг! Банг! Банг! — гремело кругом.

Тощий проскрипел ещё пару слов, затем оставил разговор, резюмировал совершенную невозможность никому перейти траншею энергичным мотанием головы и вернулся к стрельбе.

В те самые минуты увесистый аппарат пересекал траншею. Когда корреспондент вновь обратился к биноклю, машина уже стояла над препятствием и ощупывала чудными ножками противоположный борт в попытках найти опору. Опора нашлась, и чудище поползло, пока большая часть его туши — вот уже и вся туша — не оказалась на другой стороне. Аппарат на мгновение помедлил, опустил юбку чуть пониже, нервно вздохнул — «тут, тут!» — и вдруг зашагал прямо на холм, на наблюдателя со скоростью шесть миль в час.

Любопытствующий баталист толкал корреспондента под локоть.

Некоторое время солдаты держали позицию и отзывались яростным огнём. Затем настроение тощего солдата переменилось, и он заспешил от места боя. «За ними» — сказал художнику репортёр и, не оглядываясь, двинулся по траншее.

Только что он наблюдал, как десяток жирных тараканов рвутся на склон, перерезанный траншеями; теперь внешний мир остался за бруствером и репортёр видел только узкий, наводнённый людьми проход. Большая часть спешила уйти, лишь несколько пробирались навстречу или оставались на месте. Ему не пришло в голову обернуться и посмотреть, как нос чудовища переползает траншею; он даже не проверил — успевает ли следом рисовальщик. Рядом посвистывали пули; солдат впереди шатнулся и упал; затем журналист стал частью толпы, отчаянно дерущейся за вход в поперечный коридор — один из зигзагообразных ходов сообщения, они позволяли обороняющимся подниматься и спускаться по склону, не выходя на поверхность холма. Это было похоже на панику в театре. По жестам и обрывкам фраз корреспондент понял, что чудища овладели и второй линией.

Репортёр потерял всякий интерес к общему ходу сражения, теперь его заботила одна лишь собственная персона; он стал дерзновенно труслив, старался уйти от боя подальше; разрозненные, дезорганизованные толпы стрелков вокруг занимались ровно тем же. Он пробирался по сети траншей; время от времени собирал волю в кулак и перебегал участок открытой местности, испытал мгновения паники, чуть ли ни животной и минуты стыда — тогда он останавливался и пытался разглядеть рисунок боя. В то утро он вёл себя ровно так же как многие тысячи людей вокруг. Разум вернулся к нему на самой вершине холма. Он стал в кустарнике и огляделся.