Назад в Вермонт - Страница 1

Когда я начинаю размышлять, где я больше всего хотел бы жить, мне в первую очередь приходят в голову многочисленные «если», но в конце концов с этого же слова начинаются все проекты Всеобщего мира, Счастливого брака и Идеальной диеты. Если бы мне это было по карману, если бы я мог вместе с семьей мгновенно переноситься из одной страны в другую, избегая тягот переездов, если бы не надо было каждый раз укладывать, а потом разбирать чемоданы и если бы на свете не существовало столько интереснейших разновидностей подоходного налога, — тогда все было бы очень просто.

С 15 октября по 1 января я бы жил в Нью-Йорке — по двум причинам: во-первых, это самый интересный, содержательный и красочный город на свете, за исключением разве что Москвы, и язык, на котором в нем говорят — по крайней мере некоторые из языков, на которых в нем говорят, — известен мне лучше, чем московское наречие. Во-вторых, когда в долгожданный первый день нового года я сбегу от его пьяной истерии, любое место на земном шаре, любое — даже Аддис-Абеба — покажется мне исполненным блаженной тишины и покоя.

Потом до середины февраля я жил бы на Бермудских островах; розовый коттедж, золотые пески, неторопливая езда по белым дорогам и даже — если не слишком много ньюйоркцев сбежит на Бермуды одновременно со мной — работа. Потом — в Калифорнию; там можно прожить до апреля, только не вблизи Лос-Анжелоса — ни в коем случае: где-нибудь на Монтерейском полуострове, навевающем воспоминания о Роберте Луи Стивенсоне, Герберте Гувере, Джеке Лондоне, Эми Макферсон и тому подобных романтиках, на полуострове, где кипарисы перешептываются с просторами Тихого океана, а игроки в поло перешептываются с трактирщиком Дель Монте.

А теперь пора переместиться в другое полушарие — надо успеть застать апрель в Венеции, единственном городе мира, который, несмотря на прогулочные катера, табльдоты и американские газеты в киосках, оказывается и при ближайшем знакомстве столь же очаровательным, как на холстах художников. Все авторы хороших путевых заметок пишут о Большом каньоне и Венеции: «Кто найдет слова, чтобы описать это чудо?»- после чего находят довольно много слов — и иногда даже весьма неплохих — для описания этих чудес. Я до сих пор не знаю, что мне больше нравится — сидеть в Сан-Франциско на Пойнт-Лобосе и поверх заколдованных и насмешливых каменных глыб глядеть в сторону Японии или сидеть в Венеции на площади Святого Марка и поверх бокала с вермутом глядеть на собор.

Май я пробыл бы в Англии, две недели в Лондоне и две недели в любом из двадцати знаменитых своими жаворонками графств: Девоншире, Кенте, Суссексе или Норфолке, где я недавно плавал по озерам на славной лодчонке, которая, не дожидаясь, чтобы я повернул руль, сама сворачивала к каждому прибрежному кабачку.

А впрочем, я не стал бы придерживаться какого — нибудь жесткого расписания и согласился бы на Англию или Венецию в любом месяце, кроме зимних — с середины ноября до середины марта. Вместо перечисленных очаровательных мест я готов соблазниться Парижем, Стокгольмом, Капри, Флоренцией, ранчо Доброй надежды на Ямайке или Тринидадом; а осень мне хотелось бы проводить в Миннесоте, когда уцелевшие луговые тетерева кормятся на золотистой стерне.

Но при всем своем непостоянстве лето и раннюю осень, с первого июня до середины октября, я хочу проводить — и обычно провожу — на своей вермонтской ферме.

Лет семь тому назад мы с женой поехали в Вермонт посмотреть, что он собой представляет. Мы долго жили за границей и вернулись в Америку с весьма неопределенным намерением купить ферму где-нибудь не очень далеко от Нью-Йорка, в котором по странной случайности жили почти все наши друзья. В Вермонте мы почти никого не знали; нас ничто с ним не связывало — до тех пор, пока мы не увидели его приветливые, неброские, умиротворенные холмы, после чего нам сразу показалось, что нас связывают с ним прочные узы — прошлого, настоящего и будущего. Здесь царил мир — не обволакивающе-приторный мир итальянской долины, но мир ясного, прохладного воздуха и легкой, невымученной бодрости. С тех пор, не спрашивая ни у кого разрешения, мы присоединили нью-гемпширские и беркширские горы, а также весь Массачусетс к тому гористому царству, где на крутых тропинках среди зарослей кустарникового клена и разрисованных лишайником скал все еще пасутся овцы, а у людей все еще есть время сидеть на ступенях сельских магазинов и где, если вам понадобилось молоко, доят корову, а не открывают консервную банку… Чаще всего!

Во время поисков земли, на которой можно было бы осесть, — издревле присущих человечеству поисков, забытых Америкой на одно поколение, но за последние десять лет возродившихся с новой силой, — нам встречались такие же задумчивые холмы и долины в Коннектикуте и Массачусетсе, но участки там стоили тогда (в 1928 году) очень дорого. (С тех пор они невероятно подешевели.)

Миссис Фишер, Кит Морли и старик Роуленд Э. Робинсон более пространно поведают вам о прелестях нашего несравненного Вермонта… О скрытых от человеческого глаза прозрачных ручейках, которые проскальзывают под старую каменную ограду, пробираются через заброшенный пастухами горный выпас, коричневато-золотистый в августе, через воздушную и стройную березовую рощу — так мне представляется древнегреческий храм в ту пору, когда его только что построили и в нем действительно обитало божество, умершее вместе с камнем, — и, наконец, прошуршав по палым иголкам в строгом сосновом лесу, с тихим плеском спадают крошечным водопадом… О горах, которые с наступлением сумерек начинают расти, но все же не настолько огромны, чтобы, подобно Скалистым горам, наводить ужас. Нет, я расскажу вам об этой стране языком земельного агента (не подумайте только, что я хочу продать вам участок, и, слава богу, покупать мне тоже ничего не надо!).

Для человека, живущего к западу от Буффало или к югу от Вашингтона, иметь дачу в Вермонте, конечно, неудобно: слишком далеко. Не подойдет Вермонт — кроме, пожалуй, его южной части — и тому жителю Нью — Йорка, который намерен проводить на даче лишь субботу и воскресенье, а остальное время жить в этом неповторимом городе. От моей фермы до Нью-Йорка триста миль — добрых восемь часов езды на машине; поездом ехать не советую.

Но для писателя, учителя, отошедшего от дел бизнесмена, для человека, который может получить двухмесячный отпуск, это место предназначено самой судьбой, и я лишь потому до сих пор не занялся рекламой земельных участков в Вермонте, что в последнее время несколько перегружен различными другими видами миссионерской деятельности.

Если вы не поленитесь хорошенько поискать, то за полторы — три тысячи долларов (часть сразу, остальное в рассрочку) вы найдете участок в сто акров с прочным старым домом из восьми-десяти комнат. Может быть, в нем будет водопровод; в нем, конечно, не будет ванны, электричества и телефона. Кроме того, вы получите один — два великолепных сарая из цельных бревен, где можно оборудовать такую мастерскую или концертный зал, что сам Кристофер Рен[1] позеленеет от зависти. Дом будет стоять высоко на склоне горы, защищенный деревьями от резких ветров, а внизу на десять-двадцать миль будет открываться долина и гряды холмов, где желтоватые пятна выпасов перемежаются зелеными пятнами кленовых, сосновых и тополевых рощ. Если вам повезет, поблизости будет протекать ручей, в котором водится форель. К ферме будет вести узкая и извилистая грунтовая дорога — две-три мили до шоссе, — вполне приличная летом, почти непроходимая ранней весной и поздней осенью. Миль за пять-десять будет находиться деревня, не уступающая по очарованию Личфильду или Шарону. Истратив тридцать долларов на усовершенствования: пятнадцать на керосиновые лампы и пятнадцать на прекрасную жестяную ванну, в которой вы будете купаться, — вы обретете уютное и удобное жилище, настоящий собственный дом, где можно прожить остаток своих дней.