Назад дороги нет (СИ) - Страница 11

— Может быть, тебе нужно просто трахнуться хорошенько? Сколько у тебя уже бабы не было?

Отмахиваюсь и делаю новый глоток. Говорить о своей личной жизни не хочется, но, наверное, придётся, чтобы, проговаривая, что-то для себя самого понять.

— Давно. А нормальной бабы у меня, наверное, вообще никогда не было.

— Так в чём проблема?

У Карла всё очень просто — захотел, переспал и нет повода париться. Он вообще очень просто относится ко многим вещам, не позволяя чему-то слишком сильно пустить корни в душе.

— Во многом, Карл, во многом.

Карл молчит, а я собираюсь с духом и пересказываю события сегодняшнего вечера. Об Асе, о том, как учил её стрелять, а потом поцеловал.

Не знаю, на черта эта сиропная хрень нужна Карлу, но он же сам сказал, что готов слушать. Теперь пусть не жалуется.

— Ну так? Трахнулись бы и дело с концом.

— Что-то тебя вообще жизнь испортила, брат, — усмехаюсь, а Карл надсадно смеётся. Ворон-альбинос, не иначе.

— Да ладно тебе, усложняешь только. Она тебе понравилась, ты ей понравился. Не вижу проблем.

— Я тоже не видел, пока она не сказала, что замужем.

— А что же эта счастливая жена тогда с тобой обжималась? — усмехается Карл и делает большой глоток виски. — Подумал бы над этим на досуге. Вдруг, что-то бы для себя и понял.

— На шалаву она не похожа… — размышляю, потирая подбородок.

— Тем более. Значит, что-то там не так, — говорит и закуривает новую сигарету.

И мне до чёртиков хочется ему верить, его почти дьявольской интуиции, но, мать их, как же не хочется быть идиотом, который упорно прыгает на одних и тех же блондинистых граблях. И пусть ситуации тогда и сейчас немного разные, но доверчивым придурком с распахнутым сердцем я уже был однажды, на всю жизнь запомнил.

Вдруг дверь открывается, и на пороге появляется полуголая девица с подносом в руках. Абсолютно молча, сияя обворожительной улыбкой, расставляет на столе тарелку с мясной нарезкой, блюдце с маслинами, ещё одну бутылку виски и меняет пепельницу. И так же уходит, сопровождаемая лишь стуком собственных каблуков по паркету.

— Красивые у тебя бабы здесь работают, — замечаю, чтобы немного отвлечься от темы беседы.

— Ну, зачем мне страшные? — улыбается и накалывает маслину на вилку. — Придумаешь тоже...

Молчим, допивая виски, ещё плещущийся на дне стаканов.

— Она мне, кстати, свой номер телефона дала, — говорю, снова возвращаясь в мыслях к событиям вечера, потому что никак не могу выбросить их из головы. — На хрена только, я так и не понял.

Карл бросает на меня насмешливый взгляд и поддевает вилкой тонкий ломтик балыка.

— Вик, ты же не тупой, зачем прикидываешься?

В самом деле.

— Да, вроде, нет.

Пожимаю плечами, сжимаю пальцами переносицу, вдруг ощутив, насколько сильно устал.

— Значит, позвони ей. Если бы она была гулящая, то дала бы тебе там, прямо в кабинете. Согласен? А так, может, порядочная баба.

Задумываюсь над его словами, но что-то внутри сопротивляется такому повороту событий.

— Ты же помнишь, что я не ищу никого. Тем более, порядочных.

— Ага, ты же у нас — убеждённый одинокий волк, принципиальный, — хмыкает, прожигая меня снисходительным взглядом, словно у меня мозги набекрень съехали. — Яйца ещё не лопнули?

— Всё с ними в порядке, я ж не монах. И вообще, ты что-то слишком много внимания стал уделять моей половой системе.

— Ну-ну, — хмыкает и переводит на меня тяжёлый взгляд.

— Что?

— Ничего. Просто думаю, куда делся весёлый мальчик Витя, от которого все бабы в восторге трусы выжимали. Не видел его?

— Сдох он, Карл, давно сдох.

Мы молчим, а я размышляю о том, что мальчик Витя слишком рано понял, что такое предательство. Хлебнул бабской подлости по маковку, чуть не захлебнулся однажды. И спасибо, больше не хочется.

— Знаешь, Вик, я вот часто думаю о том, какими мы были когда-то. Старость, наверное, на пороге, сентиментальным стал.

— Были да сплыли, Карл. Чего об этом горевать?

— Да я-то не горюю, — ухмыляется и постукивает пальцами по бедру в кожаных брюках. — Тебе тоже не мешает иногда вспоминать, каким ты был.

Молчу, потягивая виски, и думаю о том, что моя жизнь однажды поделилась на до и после. А между "до" и "после" — период горького счастья, когда во всём мире был только я, мой сын и друзья. А потом из этой цепи выпало самое важное звено — сын, — и всё рухнуло. Жизнь стала бессмысленной чередой дней, когда сам факт существования превратился в муку, а покончить с собой не хватило сил. Или силы воли.

И я плавал в липкой тоске, нарезая извечные круги в алкогольном тумане, пытаясь занавеситься от всего мира. Чтобы не трогали, не мешали скорбеть. Я винил себя — не доглядел, не уберёг, профукал. Вина давила мраморным надгробием, и сколько бы ни пытался избавиться, не выходило. Просто, потеряв его, не знал как жить дальше, не умел, не помнил.

Похоронить своего ребёнка — страшнее разве можно что-то придумать? Ребёнка, которого долгих шестнадцать лет растил сам, когда его мамаша — блондинистая сука — свалила в туман, не оглядываясь. И эта тварь даже не пришла на похороны, хотя я и сообщил.

Наверное, ненависть к ней и помогла не сдохнуть. Хоть какая-то эмоция, почему нет? Потом всё кое-как устаканилось, утряслось, но боль — вот она, всегда со мной. И в каждом проходящем мимо парне, ребёнке, взрослом мужчине я ещё долго искал черты Яна, словно это смогло бы хоть на миг, но вернуть его. Потому и запретил себе однажды вглядываться в лица, чтобы не будоражить память лишний раз.

От воспоминаний отвлекает Карл, снова разливающий виски по стаканам. Молча пьём, поглядывая через стекло на посетителей "Магнолии", а я думаю о том, что нужно уезжать отсюда, пока ещё хоть что-то могу соображать, хоть и с перебоями. Давно я так не напивался, даже забыл, каково это, когда мир вокруг идёт рябью. Зато не лезут лишние мысли в голову.

Поднимаюсь на ноги, ощущая в голове шум, а перед глазами слегка плывёт. По части алкоголя всегда был выносливым, но сегодня у меня, наверное, особенно тоскливое настроение, вот и пробрало. Карл следит за мной взглядом и молчит. Мы и так слишком многое сегодня друг другу сказали, можно и побыть в тишине.

— Вик, найди себе кого-то. Трахни и все дела.

— Озабоченный придурок.

— Я старая мудрая птица, я херни не посоветую.

Хрипло смеюсь и растираю лицо ладонями. Кожу покалывает, а перед глазами стоит образ Аси, когда ко мне грудью прижималась, кусая губы, постанывая, а я почти взял её, не думая о последствиях, впервые наплевав на все правила и табу.

Да что это за хрень такая?! Она же обычная баба, чего у меня мозг заклинило? Может, правда, найти кого-нибудь, спустить пар и тогда полегчает?

Выхожу из комнаты, закрываю за собой дверь и спускаюсь по винтовой лестнице в зал. Запахи алкоголя, кальяна и чужих тел сливаются, а я осматриваюсь по сторонам. Посетителей, кажется, стало ещё больше, и основная масса сосредоточилась у невысокого помоста, на котором извивается блондинка. Стройная, почти голая, красивая. Длинными ногами обхватила пилон и повисла вниз головой, медленно сползая вдоль шеста. Подхожу ближе, по пути отпихнув кого-то.

Складываю руки на груди и слежу за её движениями — плавными, выверенными и отрепетированными до малейшей мелочи, и размышляю о том, что вполне мог бы её вот даже сейчас трахнуть. Залезть на сцену, схватить в охапку и утащить в приватный кабинет. Сопротивлялась бы она? Возможно. Я не насильник, не моральный урод, но вариант почти кажется заманчивым. Может быть, трахнув кого-то, перестану загоняться о белокурой валькирии?

Чёрт знает что, в самом деле. Я давно уже не верю в любовь — лет двадцать как. Особенно с первого взгляда. Это всё гармоны, длительное воздержание, стресс, её отказ. Всё вместе дало такой эффект, когда в мыслях только она и никак не избавиться.

Меня толкают в плечо, а оборачиваюсь и замечаю Карла.