Навсегда (СИ) - Страница 2

— Это не у меня сломан нос, — со злостью выплёвывает Крис, мазнув по заалевшей щеке Вальтерсена. Проклятые Якудзы. Они не знают, с кем связались.

— Ничего смертельного не случилось, — Исак выдавливает слабую улыбку, касаясь пятерней его взлохмаченных волос. Приглаживает, греет, оберегает. Всё будто с точностью наоборот. — Один слабый удар и несколько царапин.

— Исак, я не хочу тебя потерять, понимаешь? — Крис крепко уцепляется за его руку, сжав пальцами запястье, и вглядывается в глаза. Такая шаткая грань между дружбой и влюблённостью, которую никто не решается порвать уже несколько лет. Будто идут навстречу друг другу по канатам судьбы, норовя сорваться вниз, прямиком в гибельную пропасть, но надежда не позволяет опустить руки.

— Понимаю, — Вальтерсен грустно вздыхает и опускается на скамейку рядом с Крисом.

На расстоянии нескольких сантиметров — тягуче-острых, царапающих, толкающих друг к другу. О н и привыкли быть друзьями. Которые вместе ходят в школу и обедают за одним столом. Которые ежедневно заваливаются друг к другу в гости. Которые во всех подробностях обсуждают неприличные наряды одноклассниц (утаивая мысли о приглянувшемся соседском пареньке). Которые знают друг о друге всё — каждую деталь, каждую привычку, каждый взгляд, каждый миллиметр. Потому что забыть, потерять или отпустить — это значит оторвать кусок самого себя, отдать сердце на съедение собакам. Но в другое «вместе» верится с трудом, его принимать в сотни раз опаснее. Потому что это «вместе» будет навсегда.

— Тогда зачем ты полез в драку? — Шистад склоняется над его головой, удерживая за подбородок. Отвечай смело, иначе одним синяком станет больше. — Мы бы без тебя разобрались. Я не могу трезво мыслить, когда на тебя налетает какой-то полоумный придурок.

— Я люблю тебя, — Исак поднимает на него свои блестящие ореховые глаза, глотая едкую слюну. Он уже не помнит, сколько времени живёт с этими словами, как долго переваривает их и принимает. Но пути назад нет, уже давно, и Крис должен знать. — Помнишь, как в детстве? — глаза сверкают ярче, голос — тише. — Куда ты пойдёшь, туда и я пойду. Куда ты смотришь, туда и я смотрю. Если ты падаешь, я падаю вслед за тобой.

— Малыш, мы были детьми, — таким уютным теплом веет от этого короткого «малыш», что у Вальтерсена сердце сжимается. — Тогда я даже не думал, что мы будем вместе.

— Но мы вместе, — ласковым взглядом за плечи обнимает, и Крис забавно морщит нос, чувствуя на плече его ладонь. — Я хочу, чтобы так было всегда.

Вместо «Я буду любить тебя всегда». Раньше Шистад был готов удавиться или сигануть с лестницы вниз головой после таких сопливых признаний. Но сейчас он думает о чём-то другом и улыбается выразительно-нежно, сладко, расслабленно.

— Свадьба, дети и любовь до гроба? — Крис подушечками пальцев поглаживает его щеки, и от Исаковой улыбки грудину пламенем трескучим затапливает доверху. Заживо сгорать и чувствовать себя счастливым. Похоже на удачный план.

Пачкает ладони в липких разводах крови на лице Вальтерсена, выцеловывает каждую царапину на его щеке. Потому что запачкан любовью уже давно. Необъяснимой, кипучей, бесконтрольной. Крис не верит, что ему хватило сил продержаться так долго.

— Нет, — Исак насмешливо качает головой, пододвигаясь как можно ближе, прямо в губы выдыхает. — Ты, я и целая жизнь.

Шистаду будет мало этой жизни.

========== 3. Идеальный день рождения (Тарьей/Герман) ==========

— Куда ты меня привёз? — Тарьей жмурится от слепящего солнца, опуская на нос черные очки, и с опаской оглядывается по сторонам.

Сандвик не переваривает душное лето. Под ногами плавится грязно-серый асфальт, и вокруг даже лёгкий ветерок не шелохнёт. Загустелая тишина и плотные ряды сосен, подпирающие дорогу. Сандвику кажется, что нога человека не ступала здесь несколько месяцев, да и машины проезжают крайне редко. Беспросветная глушь, и ни единого намёка на обещанное сказочное свидание. Если бы Тарьей не знал Германа и не доверял бы ему, как самому себе, грешным делом подумал бы, что над ним открыто издеваются или жаждут поквитаться.

— Это должно было быть незабываемое свидание, — Томмераас растерянно вертит в руках карту, водит указательным пальцем по разноцветным линиям, точкам. Видимо, в географии он такой же профан, как и в отношениях. Они с Тарьеем встречаются меньше года, а Герману с каждым днём всё труднее становится отряхиваться от трудностей. Снежной лавиной валятся на него со всех сторон.

— Где, в лесу? — Тарьей гневно ударяет по дорожной сумке, и она с грохотом валится на асфальт. У Германа сердце в пятки проваливается, с треском обрывая жилы и ткани в груди.

— Подумаешь, застряли, — Томмераас нервно пожимает плечами, бросая на Тарьея умоляющий взгляд. Пытается найти в миндально-зелёных глазах хоть капельку понимания, но там лишь черные океаны злости бушуют. — Сейчас быстренько посмотрим по карте и поедем дальше.

— Мы заблудились, а не застряли, — Сандвик внезапно повышает голос, забираясь на капот повыше. Отворачивается, отгораживается, отодвигается подальше от Германа, будто боится заразить его исступлённой злостью, закипающей в груди. — Так что у нас есть два варианта, где мы проведём эту ночь, — на голой трассе или в лесу под присмотром диких животных.

Герман мечтал провести эту ночь вдвоём. Устроить романтический ужин под звёздами, как описывают в любовных романах. Искупаться голышом в бассейне, распивая дорогое шампанское. Завалиться вместе на кровать и целоваться до рассвета. Вспоминать смешные истории со съёмок, когда они усиленно, но безуспешно пытались скрывать то, что их чертовски тянет друг к другу. Притянуло спустя год, намертво связало и до сих пор не отпускает.

— Ти, сегодня твой день рождения, — Герман тянет виновато, взволнованно, смахивая со лба мокрую чёлку. — Мы не виделись целую неделю, и я хотел порадовать тебя.

— Это будет «самый лучший» день рождения в истории, — Тарьей ехидно фыркает в ответ, спускаясь с капота на землю. Ему жутко хочется уехать отсюда как можно скорее, чтобы даже не вспоминать об этом дне. О его девятнадцатом дне рождения, который хотел провести со своим парнем наедине.

— Когда мы доберёмся до этого загородного коттеджа, — Томмераас сердито сминает в кулаке карту, спрыгивая с капота, — ты пожалеешь о своих словах.

Герман не выдерживает. Он понимает, что должен был продумать дорогу до мелких деталей, в особенности проложить маршрут, чтобы не блудить потом лесными тропинками. Должен был позаботиться о Тарьее, чтобы его день рождения не обернулся кошмарным сном, в котором они ночуют в машине на окраине дороги, задыхаясь от жары и отбиваясь от комаров. Должен был доказать, что любит по-настоящему, что хочет сделать своего мальчика счастливым. Теперь остаётся смиренно принимать хлёсткое недовольство, тонущее в каждом слове, в каждом коротком взгляде, уклоняясь от болезненных ударов совести.

— Герман, куда ты? — Сандвик захлопывают дверцу машины прямо у него перед носом.

— В машину пойду изучать карту, — Герман не силится прятать усталость, разливающуюся грязью по венам, не пытается избегать внимательного взгляда зелёных глаз. Он никогда не врал Тарьею и начинать не собирается.

— Ты злишься?

— Нет, просто не хочу кормить комаров.

Их руки на расстоянии считанных миллиметров, и дышать становится тяжело уже не от жары. Смотреть друг на друга не в силах коснуться, потому что в горле до сих пор горчит осадок непрошенных слов. Тех слов, в которых сквозит мимолётное разочарование и усталость. Так много они теряют в мелких ссорах, ругани и обидах. Нежность, любовь, время. Но они всё ещё нужны друг другу, всё ещё вместе.

— Прости меня, — Сандвик смущёно опускает глаза, цепляясь пальчиками за край его ладони. — Я знаю, что ты хотел сделать мне сюрприз, а я, как последний мудак, начал жаловаться и психовать.

— Я так хотел подарить тебе идеальный праздник, — Герман винит во всём только себя, и ощущать это — самое паршивое чувство на свете. Тарьею не хочется смотреть ему в глаза.