Научиться не тонуть (ЛП) - Страница 33

  Он не поднимался в комнату. Каким-то образом, я все таки уснула.

  Утром я нашла Люка, развалившегося на диване. Все еще одетого, с ботинками и всем. Громко храпящего. Запах мочи, пива и чего-то прокисшего наполнял гостиную.

  Пакет сахара лежал на тумбочке на кухне. Вместе с одним долларом сдачи. Все лишь одним долларом. И никакой курицы. Проверив грузовик, я успокоилась, что хотя бы бак полон. Когда я вернулась в гостиную, Мама, Бабушка и Скелет стояли рядом с диваном, смотря с опаской, как кто-нибудь смотрел бы на обрыв.

  Бабушка сказала, «Нам стоит молиться за него.»

  Скелет толкнул Люка.

  «Стоит ли разбудить его?» Я хотела помочь. Я дала ему взять деньги. Я даже дала их ему. Мне стоило послать его в сарай работать, сказать, что нам ничего не нужно. Но. Я хотела верить ему. Я хотела, чтобы он вернулся с полным баком газа, и сахаром, и курицей, и сдачей, и со всем этим до ужина. Я хотела, чтобы он показал мне, что он вновь не опустится.

  «Не надо,» предупредила Мама. «Дай ему выспаться.»

  Ему надо вставать. Чтобы доказать, что он не повторит этого вновь. Не поступит больше с нами так. Я наклонилась, чтобы потрясти его за плече.

  Мама поймала меня за руку. Круто сказала, «Клэр. Люк опьянен. Не буди его. Это опасно.» Потом она сменила тему. «Мы хорошо поработали здесь, заботясь о Бабушке, но мне  понадобится сегодня твоя помощь в покраске сарая.»

  Краска ложилась, плотная как мед, но однородная как масло. Люк хорошо поработал, хорошо отшлифовав дерево. Работая против солнца, мы покрасили сторону в тени, переходя к другой, когда на той становилось слишком солнечно, с запада на восток.

  Бабушка сделала сэндвичи и принесла их нам, когда церковные колокола прозвонили полдень. Мы тихо жевали в тени, сидя на траве и игнорируя тварь, спящую на диване, как мы его и оставили этим утром.

  В конце дня, я собрала мусор, чтобы добавит его к куче. Мама легла, солнечные лучи на ее спине, освещающие окружающие поля. Она зажгла кучу в одном угле, ее руки, к удивлению, дрожали.

  «Весь мусор,» она прошептала. «Мой отец использовал каждую маленькую вещь, пока она не испортится или не сломается… и даже потом он не избавлялся от нее, потому что он верил, что может сделать из нее еще что-то.» Ее маленькое пламя переходило от газет к деревянным доскам, быстро охватывая всю кучу.

  Пара рук легли на мои плечи. Руки Люка.

  Мама тихо посмотрела на него, ее челюсти были сжаты, глаза наполнены истощением.

  «Мам, Птенчик. Бабушка и я закончили готовить ужин. Идите в дом есть. Я присмотрю за огнем.»

  Мама всего лишь кивнула и направилась к задней двери, ее шаги были медленными и твердыми.

  «Люк, мы можем поговорить?» Я ждала объяснений. Извинения.

  «О чем, Птенчик?» О чем? Будто он не знает.

  «Мы все волновались за тебя этим утром,» начала я.

  «Ох, да. Это. Извини. Я увлекся вчера. Я был в магазине и встретился в одним из парней из бара, и он пригласил меня на вечеринку. Я просто сошел с пути, это все.» Люк обнял меня рукой и сжал. «Не волнуйся за меня.»

  «Но я ничего не могу с этим поделать. То, как ты спал, будто ты и не проснешься.» Мой разум представил кому, вызванную наркотиками. Как его рвет и он захлебывается этим.

  «Я в порядке, Клэр. Не волнуйся за меня.» Он сложил руки на груди.

  «Но я волнуюсь.»

  «Не стоит.» Его голос внезапно стал резче.

  «Эй, знаешь, может тебе стоит остаться с нами сегодня. Не уходить с твоими друзьями.» Предложение. Просто предложение.

  «Может, тебе стоит оставить меня в покое.» Он отвернулся и зажег сигарету, сделав долгую затяжку, долго выпуская дым, управляя им.  Его глаза стали строгими. Строгими и стеклянными, налитые кровью с прошлой ночи.

  «Я люблю тебя,» сказала я. Прошу, услышь меня, Люк. Прошу.

  Тишина.

  Я оставила его одного с его огнем.

  Он ушел раньше, чем мы покончили с ужином.

ТОГДА: Возраст Четырнадцать

 В конце восьмого класса школы, мой ужасный класс по английскому организовал поход на мюзикл Les Misérables. Продавая сладости, мы заслужили билеты и школьный автобус для поездки до театра.

  В начале пьесы – это была первая или вторая сцена? – главный герой вышел из тюрьмы, его обвинили в краже хлеба, чтобы семья его могла поесть. Вся публика жалела его – жалела, что его семья голодала, жалела, что ему проходилось красть, жалела, что ему пришлось отсидеть срок. Я чувствовала сочувствие публики. Это было нечестно. Должна ли кража хлеба, когда твои дети умирают от голода, считаться преступлением?

  Выйдя из тюрьмы, он основал храм со священником, который принял его, накормил и позаботился о нем. Посреди ночи главный герой решил украсть у этого доброго человека. Его поймали, но когда полиция привела его обратно к епископу, епископ не только не выдвинул обвинения, но и отдал ему украденное и дал еще и другие вещи.

  С этого момента главный герой сменил направление, стал негативным персонажем. Сострадание спасло его.

  Я ушла с пьесы, проигрывая вновь и вновь эти сцены в моей голове, думая, Может, все, что нужно Люку, это сострадание. Может, я могу обеспечит его состраданием, которое спасет его.

СЕЙЧАС

 Сочувствие спасет его. Эта мысль прокручивалась у меня в голове, когда я сидела на церковной скамье, пока священник пел о блудном сыне и о прощении. Это одна из любимых Маминых проповедей. Может, потому что это оправдывает все шансы, которые она дала Люку. Иносказание заканчивается приветствием сына дома, который растратил все наследство. Но я хотела знать, что же случилось потом. После пира. Провел ли он остаток своей жизни, тяжело работая и держась подальше от неприятностей? Спасло ли его сострадание отца? Или его отец доверился ему лишь чтобы понять, что его сын не может измениться? Я посмотрела на Люка. Он смешался с церковной толпой, в его футболке цвета хаки. Смотря на него, никто бы не сказал, что он гулял всю ночь почти каждый день. Я не знала, куда он ходил, и хотела бы я, чтобы мне было все равно. По крайне мере, он просыпается каждое утро со всеми нами, готовый к работе.

  Я передвинулась от неудобства. Еще три дня и мы поедем домой. А что потом? Мы всего лишь вернем Люка обратно к Дену.

 * * *

С задних сидений грузовика я могла видеть сарай с расстояния. Черт, он хорошо выглядит. Он стоял высоко и прямо, никакого мусора или травы, портящих вид, новый слой краски делал его сияющим на солнце. В близи я знала, какой он шаткий на самом деле, как он скрипит, каждый раз как дует ветер, и как никто из нас не решался зайти на этот определенно смертельный сеновал. Но теперь, по крайней мере, кто-нибудь захочет поработать над ним еще немного. Дать ему еще один шанс.

  На мгновение я почувствовала себя счастливой. Гордой за работу, которую Люк, Мама и я сделали вместе – нечто хорошее. Но потом Люк сказал что-то, что разрушило все.

  «Ну что, Птенчик. Я решил остаться в Теннесси.»

  «Что?» Он не поедет домой с нами? «Почему?»

  «Я нашел работу в Чаттануге. У этого парня, которого я встретил, есть брат, который живет здесь рядом, так что я поживу на его диване,» сказал Люк. «Они даже ищут сварщика. А я брал уроки по металлу, так что, может быть, они наймут меня. Уверен, что они там и неплохо платят.»

  Мои эмоции раскалывались в миллион разных направлений. Он покидает нас? Без нас не будет никого, кто бы мог присмотреть за ним. Ничего, что могло бы не дать ему пить, употреблять, погружаться все глубже в его старые привычки.

  Потом была и другая часть меня, эгоистичная часть. Часть, которая была немного облегчена. Рада, что, когда он уедет в Калифорнию, он будет также хорошо себя вести; он не сделает ничего, что приведет вновь к сплетням. Или хотя бы, если он и сделает, его не поймают.