Наталья Гончарова. Жизнь с Пушкиным и без - Страница 4

Так и вышло, проценты по закладным старший сын Натальи Ивановны Дмитрий Николаевич выплачивал до тех самых пор, пока император в качестве подарка ко второму замужеству Натальи Николаевны с Ланским не распорядился очистить имение Гончаровых от долга. Но тогда до этого было еще очень и очень далеко…

С горя Наталья Ивановна тоже временами попивала, но в руках себя держала. И не только себя, прежде всего детей. Дмитрий, Екатерина, Иван, Александра, Наталья и Сергей очень боялись строгой матери. Особенно девочки. Младшей Наташе, которую дома все называли Ташей, повезло немного больше сестер. Она так полюбилась деду, что Афанасий Николаевич оставил внучку у себя в имении до шести лет, страшно ее балуя.

Все в Полотняном Заводе крутилось вокруг маленькой Таши – ей заказывались платьица и шляпки из Парижа, оттуда же привозили безумно дорогих и красивых кукол, мячики, книги и прочую прелесть. Три года до своих шести Таша купалась в обожании и роскоши, а потом наступило отрезвление, потому что мать решила, что баловать девочку ни к чему, и забрала ее в Москву. Но Гончаров не желал ничего давать нелюбимой снохе, и Таша стала жить как все.

Она была застенчива до болезненности, чем страшно злила мать, бойкая Наталья Ивановна терпеть не могла тихонь, хотя требовала, чтобы дочери подчинялись ей в самых мелочах. Но именно это же Ташино подчинение вызывало материнское раздражение. У Загряжских вообще были весьма тяжелые характеры, а у Натальи Ивановны особенно. На тяжелый нрав наложились жизненные обстоятельства, и маменька Гончаровых превратилась в очень неуживчивого человека.

И все же детей она любила и старалась дать им образование (на какое хватило денег) и вывести в свет. А строгости еще никому не помешали…

Особенно это касалось дочерей, они были воспитаны в строгих религиозных правилах и почитании семейных ценностей. Это тем удивительнее, что сама маменька в молодости скромностью не отличалась.

Наталья Ивановна опустила руку с листком и долго задумчиво смотрела просто в стену. Присланное Пушкиным письмо открывало его с неожиданной стороны. Неужели это действительно любовь, та самая, которая бывает раз в жизни, да и то не у всякого?

Ну не любила она этого петербургского ловеласа, не верила ему. Как можно поверить тому, кто столько написал в чужие альбомы слов о любви? Это Таша верит, она девчонка совсем, ей простительно… Но Наталья Ивановна вспоминала поведение Пушкина у них дома и дивилась: может, сын Сергей прав и поэт действительно влюблен? Везде до невозможности боек и речист, а у них молчит и смущается не меньше самой Таши, которая всем известная скромница. Вот тебе и Пушкин, расскажи кому, так и не поверят.

До сего дня она вовсе не о его любви думала, ненадежен поэт – вот что главное. Ни в отношении правительства, ни денежно. Что за доход от стихов? Как семью-то содержать станет? Влезть в долги и дать за Наташей приданое, чтоб зять его тут же за карточный долг отдал?

Шила в мешке не утаишь, знала Наталья Ивановна о недавнем проступке своего возможного зятя – проигрался он совсем недавно, да так, что 25 000 должен теперь. Это большущие деньги, целым домом полгода жить можно. А отдавать с чего? Не с жениного приданого ли? Может, в надежде на него так со свадьбой торопит? Только зря Александр Сергеевич на приданое надеется, нет его, совсем нет. Ни имениями, ни деньгами, ни полными сундуками за Ташей нечего дать. Полотняный Завод – имение майоратное, делить нельзя по закону, а на доходы с него рассчитывать смешно, скоро уж не доходы, а одни расходы на содержание останутся. Рассчитывать Пушкину не на что, но тут вдруг такое письмо…

«…Только привычка и длительная близость могли бы помочь мне заслужить расположение вашей дочери; я могу надеяться возбудить со временем ее привязанность, но ничем не могу ей понравиться; если она согласится отдать мне свою руку, я увижу в этом лишь доказательство спокойного безразличия ее сердца. Но будучи всегда окружена восхищением, поклонением, соблазнами, надолго ли сохранит она это спокойствие? Ей станут говорить, что лишь несчастная судьба помешала ей заключить другой, более равный, более блестящий, более достойный ее союз… Не возникнут ли у нее сожаления? Не будет ли она тогда смотреть на меня как на помеху, как на коварного похитителя? Не почувствует ли она ко мне отвращение?»

Хотелось крикнуть: если столько сомнений, к чему жениться?

Но он согласился на все: предоставил письмо от Бенкендорфа, что государь не имеет к нему претензий, не настаивал на приданом, хотя внезапно расщедрившийся дед Наташи Афанасий Николаевич объявил, что дает за внучками по трети одного из сел в Нижегородской губернии! Это был весьма щедрый подарок, но Наталья Ивановна хорошо знала то, чего не ведал Пушкин: дарить нечего, все заложено-перезаложено. Подарок так и остался на бумаге…

Но еще нелепей был другой подарок Афанасия Николаевича в виде… огромной бронзовой статуи Екатерины Великой! Сначала Пушкин и в толк взять не мог, что за приданое такое: «медная бабушка», отлитая в давние времена дедом Афанасия Николаевича в память о посещении Полотняного Завода императрицей. Статуя была тяжелой – в сотни пудов бронзы, стоила некогда дорого, но, когда предлагали, хозяин продавать отказывался, а вот теперь надумал, чтобы отдать внучке на свадьбу, но, только почувствовав интерес хозяина, заводчики цену немыслимо сбросили. Из-за 7000, которые за нее нынче давали, и возиться не стоило, дороже встанет вытащить из подвала и очистить от зеленой патины.

Пушкину и на это оказалось наплевать, как посватался и получил согласие (как сейчас Наталья Ивановна себя за это согласие корила!), так и не отставал. Но Гончарова не теряла надежды помолвку все же расторгнуть, мало ли их расторгалось по Москве? Ташина матушка принялась кочевряжиться, – мол, не могу дочь отдать без приданого, шить которое не на что!

То, что сделал Пушкин в ответ, не укладывалось ни в какое понимание: он поинтересовался, сколько будущей теще нужно на спешное шитье приданого? Наталья Ивановна бодро загнула сумму, которая должна бы отвратить неугодного ей зятя:

– Одиннадцать тысяч.

Видно, тогда он и сел за карточный стол в надежде на везение. Только какое может быть везение у влюбленного поэта, играющего с профессиональными картежниками? В результате долг в 25 000 рублей на два года.

И все равно не отступил, заложил все, что можно, долг не погасил, но хоть на женитьбу наскреб. С одной стороны, настойчивость жениха матери невесты была приятна, с другой – надежду все же отвязаться от нежелательного зятя Наталья Ивановна не оставляла.

Екатерина Ивановна Загряжская, фрейлина императрицы, жила одна, а потому снимать дачу только себе было нелепо, в тот год она проводила лето на даче у княгини Полье. Дамы сидели, обсуждая вести из Москвы.

В Москве у Екатерины Ивановны младшая сводная сестра Наталья со своим семейством. Они уж не первый год в ссоре, Наталье Ивановне не понравилось, как поделили отцовское, а потом и братово наследство, она разобиделась и больше с петербургской родней не зналась. Но в общем имении Загряжских Кариане жила с удовольствием. Еще у Гончаровых было имение Полотняный Завод, но там хозяйничал свекор Натальи Ивановны Афанасий Николаевич Гончаров, а со свекром она уживалась еще меньше, чем с сестрами.

Екатерина Ивановна была фрейлиной с многолетним стажем, жила зимой во дворце, потому что съемные квартиры не любила, а дом одной не нужен совершенно, а летом гостила у кого-нибудь на даче. Дамой она была веселой, общительной, симпатичной, но очень властной. Все сестры Загряжские явно удались в отца, который над поступками долго не размышлял, делал, как считал нужным.

Екатерина Ивановна не была стара, едва перевалило за пятьдесят, но танцевать на балах давно перестала, сама себя относила к старшему поколению и довольствовалась тем, что критиковала неугомонную молодежь, словно забыв, что сама не так уж давно вышла из их возраста. Очаровательная родинка над верхней губой справа приковывала к себе внимание и в молодости, видно, была предметом обожания ее кавалеров. Большие серо-голубые глаза искрились весельем и легкой насмешкой.