Наталья Гончарова против Пушкина? Война любви и ревности - Страница 4

Обстоятельства жизни Николая Афанасьевича складывались так, чтобы беспощадно терзать напряженный ум и наболевшую душу, подготавливая взрыв рокового неизлечимого недуга, который, в свою очередь, не мог не отразиться на самочувствии всех членов его собственной семьи. Начало болезни Николая Афанасьевича относят к концу 1814 года. Сведения о недуге весьма противоречивы. Его считали «повредившимся в уме» – то ли вследствие падения с лошади, то ли благодаря наследственности со стороны матери. Скорее всего, он не был психически ненормальным. В юности мать не дала ему сделать военной карьеры, теперь, в его зрелые года, по воле отца оборвалась так прекрасно начавшаяся карьера преуспевающего промышленника. Надо полагать, что Николай Афанасьевич мог бы достичь высоких степеней на любом поприще, но разрыв с отцом послужил причиной к тому, что он запил. Жизнь надломилась.

Наталья Николаевна Гончарова родилась 27 августа 1812 года – на следующий день после Бородинского сражения. Ее семейство, спасаясь от французов, уже оставило Полотняный Завод и переселилось к близким родственникам Натальи Ивановны в богатое родовое поместье Загряжских Кариан, «в одно из лучших дворянских гнезд на Тамбовщине». Здесь и родился младенец женского пола и крещен в местной Знаменской церкви с именем Наталья.

После победоносного окончания Отечественной войны семья вернулась в Полотняный Завод. Однако болезнь Николая Афанасьевича вынудила семейство переехать в Москву, в собственный дом на Никитской. Родители не взяли с собой маленькую Наташу, потому что старик Гончаров сильно привязался к внучке и настоятельно требовал отдать девочку на его попечение. Наталья Ивановна скрепя сердце согласилась на это, чтобы хоть как-то приспособиться к новым обстоятельствам жизни. Молодая тридцатилетняя женщина вынуждена была взять на себя заботы о больном муже и малолетних детях.

Дед души не чаял в маленькой внучке. Наташа росла подобно сказочной принцессе в волшебном царстве. Зная отношение деда к ребенку, все прихлебатели и приживальщики Полотняного Завода старались угадать ее наималейшее желание. Самые дорогие и затейливые игрушки выписывались на смену тех, что не успели еще надоесть, от нарядов ломились сундуки, на каждом шагу предлагались разнообразные и изысканные лакомства, так что от них совершенно пропадал аппетит. Любимым развлечением в имении стало придумывать новые забавы для общей любимицы.

В одно мгновение все переменилось. На шестом году Наташу вернули в родное гнездо. Событие, связанное с переменой участи, навсегда врезалось в ее память. Стояла зима. Девочку, укутанную в драгоценную соболью шубку, на руках вынесли из возка и доставили прямо в гостиную. Братья и сестры с любопытством разглядывали забытое лицо. Мать сдержанно поцеловала девочку и, с неудовольствием оглядывая дорогой наряд, сказала: «Это преступление – приучать ребенка к неслыханной роскоши!» Нянюшкам было приказано строго: от всего привитого в дедовом доме ребенка без сожаления отучить. Не прошло и двух дней, как дорогая шуба, предмет общего восхищения детей, была изрезана на муфточки и палантинки для трех сестер.

Дедушкино баловство ничуть не испортило мягкого характера Наташи. Внезапная перемена отношения к ней взрослых не озлобила ее, она безропотно подчинилась суровому режиму, заведенному в доме, и выносила его гораздо легче своих сестер.

Надо сказать, что Наташа Гончарова никогда не переставала любить своего дедушку Афанасия Николаевича, хотя наверняка знала, что он – виновник разорения семьи, болезни отца, человек, уличенный во множестве других грехов. В шестнадцать лет она писала деду: «Любезный Дединька! Я воспользоваюсь сим случаем, дабы осведомиться о вашем здоровии и поблагодарить вас за милость, которую вы оказали нам, позволив нам провести лето в Ильицыно. Я очень жалею, любезный Дединька, что не имею щастия провести с вами несколько времени, подобно Митиньки. Но в надежде скоро вас видеть, целую ваши ручки и остаюсь навсегда ваша покорная внучка Наталья Гончарова». Поистине – трогательное признание.

Дедушка Афанасий Николаевич, видимо, сознавая свою вину перед сыном, старался поддерживать добрые отношения с внуками. Он посылал им небольшие подарки, приглашал иногда к себе. К старшему Дмитрию, наследнику майората, было особое благоволение: дед часто писал к нему и, бывало, присылал значительные суммы «для профессоров и наук». В письмах Афанасий Николаевич слово «деньги» всегда пишет с большой буквы в знак преклонения перед главным своим кумиром.

В Москве Наталья Ивановна старалась обустроить жизнь семьи так, как полагалось богатым помещикам. Но это было лишь внешнее впечатление: денег на такой образ жизни не хватало, видимость создавалась за счет строжайшей экономии внутренней жизни. Об обновках думать не приходилось. Младшие дети донашивали то, что становилось мало старшим. Не только выражение какого-либо желания, но необдуманная ссылка на привольную жизнь в прошлом становилась в вину. Детский каприз, шумное веселье строго преследовались. Да и не до того было при той тяжелой обстановке, в которой протекало детство Гончаровых.

Наталья Ивановна неоднократно жаловалась свекру на враждебность мужа во время запоев. «Все его расстройство происходит лишь от большого употребления вина, как он сам мне в оном признался, что выпивал до семи стаканов простого вина». «Николай Афанасьевич, кажется, стал лучше, заходит в детскую, на Ташины проказы иногда улыбается» (из писем Н.И. Гончаровой свекру 1818–19 годов). После запоев наступали сильнейшие депрессии, которые, надо полагать, и принимали за «психическую» болезнь. Бывали времена просветления, когда отношения между супругами становились нормальными, о чем также сообщала Наталья Ивановна в письмах к свекру, рассказывая, что каждый день навещает мужа во флигеле, где он живет отдельно от остального семейства.

В доме временами разыгрывались дикие сцены, подобные той, которую Наташа Гончарова запомнила на всю жизнь. Дело было так. Николай Афанасьевич временами выходил из своего флигеля к назначенному часу и обедал за столом вместе с семьей и домочадцами. Поспешно убиралась водка и вино, потому что капли алкоголя было достаточно, чтобы вызвать возбуждение. Если же ему удавалось перехватить рюмку, то трапеза неминуемо заканчивалась бурным инцидентом. По заведенному порядку никто не смел выйти из-за стола, пока мать не делала условного знака своей салфеткой. Однажды близорукая Наташа не заметила, как Наталья Ивановна взмахнула салфеткой, и все, покинув стол, устремились наверх, в мезонин, за тяжелые железные двери, а замешкавшаяся Наташа осталась с разъяренным отцом один на один. Он вдруг схватил со стола нож и бросился вслед за девочкой. Лестница наверх казалась бесконечной, отец с ножом почти настигал беглянку: достаточно одного неверного шага и… трудно предположить, чем могло кончиться это происшествие. Сверху из-за чуть приоткрытой железной двери за сценой с ужасом в глазах следили домочадцы, не в состоянии что-либо предпринять. Еще прыжок – и Наташа в безопасности, но каково было ребенку видеть отца в припадке безумия и спасаться от того, кого она не могла не любить.

После подобных сцен Наталья Ивановна решалась на крайние меры. Для ограждения детей она пыталась добиться признания мужа сумасшедшим, чтобы поместить его в лечебницу. Но каждый раз при появлении комиссии врачей он, на удивление всех домашних, проявлял такое самообладание, что в течение нескольких часов с его уст не слетало ни единого неразумного слова. Николай Афанасьевич толково отвечал на самые замысловатые вопросы и в конце концов с затаенной грустью намекал на затаенную вражду жены, которая ради корысти преследовала его. Его поведение всегда вызывало сострадание, а Наталье Ивановне решительно отказывали в ее ходатайстве. Так постепенно стало складываться предубежденное мнение современников: «суровая и властная, неуравновешенная и несдержанная» – говорили о ней. А ведь в сущности это была глубоко страдающая душа. Блестящая фрейлина императрицы, выходя замуж по любви за искреннего человека, надеялась, что всю жизнь будет с ним счастлива, но уже к тридцати годам эти надежды рухнули. Дом разорялся, сводные сестры Натальи Ивановны София и Екатерина не только не сочувствовали несчастью, но делали попытки лишить ее, как незаконную дочь Загряжского, доли наследства после смерти брата и дяди.