Насвистывая в темноте - Страница 2

– Сестры О’Мэлли, подойдите-ка. Мне нужно сказать вам кое-что.

И конечно, я позволила Тру усесться поближе к маме на каменной скамье у клумбы с розовыми пионами, которые прямо из кожи вон лезли, – потому что два лета тому назад я кое-что пообещала своему папе. Самое первое, что вам нужно знать обо мне: я ни за что не нарушу данного слова, даже под страхом смерти.

Солнце как раз пряталось за деревья, когда папа выгнал всех из больничной палаты и попросил меня прилечь к нему на кровать, которую можно было поднимать и опускать, когда захочется.

– Салли? – Из него торчали все эти трубки, а рядышком пик-пик-пикал какой-то приборчик, совсем как подводная лодка в фильме «20 000 лье под водой», мы с Тру смотрели его в кинотеатре «На окраине».

– Да?

А он уже не очень-то был похож на моего папу. Лицо распухло, вокруг рта ссадины и кровь, которая, видно, не хотела оттираться. А на груди здоровенный круглый синяк от руля. Там, внутри, у него что-то лопнуло, так сказала мне старенькая нянечка.

– Тебе придется заботиться о Тру, – тихонько сказал папа. Его обычно пушистые волосы цвета красных осенних листьев собрались в колючие сосульки на лбу. – Пообещай мне.

Я похлопала его по руке, гладкой на ощупь из-за крема, которым ее намазала медсестра.

– Обещаю. Позабочусь о Тру. Чтоб мне провалиться. Но я хочу сказать тебе что-то очень важное, я…

– Передай Тру, что все нормально, – перебил меня папа. – Скажи, она не виновата в аварии.

Тру тоже лежала в этой больнице, дальше по коридору, они вместе с папой ехали в машине, которая врезалась в громадный вяз на обочине Холли-роуд. Тру сидела на заднем сиденье и покалечилась не так сильно, как папа и дядюшка Пол, всего-то руку сломала; она у нее и сейчас болит иногда, перед дождем.

Папа глубоко-глубоко вдохнул, словно собираясь сказать что-то ужасно важное, и, выдохнув, проговорил:

– И передай своей матери, я прощаю ее за то, что она сделала. Передашь?

И закашлялся, так сильно, что на губах розовая пена выступила.

– Я буду приглядывать за тобой, Салли. Помни… порой происходит такое, чего совсем не ждешь, так что лучше будь начеку. И обращай внимание на мелочи. Дьявол прячется в мелочах.

Потом папа уснул на минутку, но опять проснулся и сказал:

– А знаешь, Нелл – не самая худшая сестра на свете. Бывают и похуже.

И тут в палату вошла та нянечка и объявила, что у папы то ли спячка, то ли горячка. Я не совсем уловила, потому что у нее был странный такой говор.

Тру виновата в том, что папа угодил в больницу? Это все из-за Тру? Да она и машину-то водить не умеет, ей семь лет всего! Ох, папочка… И я понятия не имела, за что он хочет простить маму и почему сам ей не скажет, – хотя это, наверное, оттого, что она обезумела от горя, как выразился доктор.

Папа уже уснул, но я все равно шепнула ему: «Вас понял, выполняю, конец связи». Мы с ним все время так прощались. В точности как Пенни прощалась со своим дядей Небесным Королем, когда тот уже мчался по чистому синему небу в своем самолете «Певчая пташка»[2]. Мы с папой просто обожали этот сериал, смотрели его каждое утро по субботам, потому что папа тоже был когда-то летчиком.

А потом нянечка сказала:

– Время посещений истекло.

– Но мне еще нужно… – начала было я, но старушка так замотала головой, что мне сразу сделалось ясно: никаких «но». Все, что я хотела сказать, потерпит до завтра.

Я взяла папу за колючий подбородок и повернула папино лицо к себе, чтобы чмокнуть в щеку, легонько, как бабочка (его любимый поцелуй), а потом – в кончик носа, на манер эскимосов (это уже мой любимый).

Я дала ему свои обещания, а через три дня папу похоронили. Извиниться я так и не успела.

Прошлым летом, когда мне стали сниться жуткие кошмары про Тварь из Черной Лагуны[3], мама отправила меня на прием к доктору Салливану. Это кино про джунгли Амазонки, там глубоко-глубоко в реке жило чудище, которое выныривало со своей глубины, как проголодается, и цапало людей. Когда папа умер, я только и думала, что о Твари, которая явится за мной, или Тру, или Нелл, или мамой, и что мы тогда станем делать? Мы ведь вовсе не такие сильные, как папа. Так уж получилось. И что совсем меня доконало: выяснилось, что наш дом всего-то в трех кварталах от лагуны Вашингтон-парка. Как раз где нашли бездыханную Джуни Пяцковски. А человека, который оставил ее одну-одинешеньку у красных лодок напрокат, не нашли. Я только диву давалась, отчего никому и в голову не придет, что Джуни вполне могла убить Тварь, ведь чего-чего, а на-стыр-ства у Твари было в избытке. Вы гляньте только, как она хотела добраться до той актрисы, Джулии Адамс!

Но, сидя в кабинете, пропахшем уколами, я еще немного подумала обо всем этом и сказала доктору Салливану:

– Ладно, может, это и не Тварь была. Может, не она убила Джуни.

Доктор заулыбался и закивал.

– Это из-за розовых трусиков на шее, – объяснила я. – У Твари лапы толстенные, а ведь нужны очень ловкие, тонкие пальцы, чтобы повязать трусики на шею девочке, верно?

Док Салливан заставил меня проглотить немного рыбьего жира и наклонился поближе – так близко, что поры на его носу стали похожи на ячейки в картонке из-под яиц.

– Салли О’Мэлли, у тебя, что называется, «сверхактивное воображение». – Дыхание доктора было мокрым и вонючим, прямо джунгли Амазонки. – Это не очень хорошо. По правде сказать, – тут он оглянулся на мою маму, – это лишь подтверждает старую пословицу: пустая голова – мастерская дьявола. Вы регулярно ходите к мессе?

От этих слов веры в доктора Салливана у меня не прибавилось. Потому что он ошибся – хуже не бывает. Моя голова в жизни не пустовала. Никогда-никогда.

– Салли! Ты меня слушаешь? – спросила мама тем тоном, что сразу дает понять: у нее полно дел и поважнее.

– Прости.

Доктор Салливан обозвал мои рассуждения про Тварь «полетами воображения», и эти полеты, наверное, достались мне в наследство от моего Небесного Короля, потому что мама наши с папой полеты не шибко одобряла.

А мама вздохнула этаким долгим вздохом и говорит:

– Завтра мне нужно быть в больнице, у меня операция. Попрощаюсь с желчным пузырем. – И положила руку на живот справа. – И пока меня не будет, – тут она уперла палец в Тру, – я хочу, чтобы ты занялась благими делами, а ты, – и палец уперся в меня, – обуздала воображение, или я снова отведу тебя к доктору.

Потом она уставилась на свои руки и покрутила обручальное кольцо, которое подарил ей Холл, и это, наверное, было больно, потому что у нее лицо покривилось. Учитывая, как ей не везло с мужьями, мы с Тру решили, что мама вышла за Холла только потому, что он не похож на человека, который вот-вот испустит дух, с этими его мускулами, волнистой шевелюрой и татуировкой на бицепсе – mama. Нелл объявила, что татуировка, должно быть, проняла нашу маму до самого нутра. Может, и так, стоило папе умереть. Но в итоге мама осталась с Холлом, поскольку католики считают, что развод прямиком ведет в геенну огненную, где придется гореть всю вечность до остатка. Бабуля говорила, если человек католик, единственное, что можно сделать, коли не хочешь быть замужем за подонком, – это молиться со всей мочи, чтобы этого ублюдочного торговца башмаками по пути на работу переехал автобус.

Мама встала и сказала самым неумолимым своим голосом:

– Пока меня нет, сестрам О’Мэлли лучше бы не высовываться выше травы, потому как если я вернусь и услышу, что вы доставили хоть кому-то хоть какие-то неприятности, то обеих поколочу так, что в жизнь не забудете.

И ушла, будто вдруг вспомнила про какое-то дико важное дело.

Я подождала, пока за нею не захлопнется дверь-сетка, а потом спросила:

– Думаешь, она умрет? Как папа?

Раньше я не особо переживала, но после смерти папы только переживаниями и занималась. Потому что… ну, видели бы вы моего папу… такой он был сильный и храбрый, с большими руками, и черными волосками на бицепсах, и широкими плечами. Он даже ничем никогда не болел, мой Небесный Король. И это лишний раз показывает, что может случиться, когда ничего подобного не ждешь.