Наследство в глухой провинции - Страница 13

Может, назваться Изабеллой? Или Матильдой? Или Эсмеральдой? Победила врожденная честность.

— Лариса.

— Красивое имя.

Имя как имя. Но почему-то хвалить имена приглянувшихся женщин считается у мужчин признаком хорошего тона. Мужчине нравится ее имя — ах, какая прелесть! Что на это скажешь? Ага, угу, спасибо за комплимент, хотя эта похвала вовсе не мне, а моим родителям. Я сказала:

— Мне и самой нравится.

На самом деле я об этом не задумывалась. Лариса в переводе с греческого — чайка. В литературе символ красивой гордой птицы, а в натуре в приморских городах эти гордячки вовсю шарятся по помойкам. Хорошо, свой экскурс в этимологию я произвела мысленно, потому что пришла пора реагировать на имя моего партнера.

— А меня зовут Герман.

Елки с палками, и ол райт! «Уж полночь близится, а Германна все нет!» У меня открылась какая-то болезненная страсть к ассоциациям. Только разве мог быть таким пушкинский герой? Хоть и красавец, но есть в нем что-то мною ощущаемое как негатив. И полное отсутствие именно аристократичности, которая в истинных ее носителях ощущается сама собой.

Человек не напрягается, чтобы ее излучать, он просто ведет себя как обычно, но другие сразу понимают: это порода!

А в Германе словно некая червоточинка. Несоответствие внешнего вида внутреннему содержанию. Как если бы яркая внешность досталась Герману по ошибке. Может, и вправду его далекий предок переспал однажды с тупой, но красивой дворовой девкой и потом уже никто из их рода дворовых не удостаивался внимания господ?

На лице местного Германа, однако, написано полное довольство собой, как и уверенность в том, что меня подобно тысячам других женщин, он сбил своей красотой прямо на лету. А скажи, что не все женщины от его красы впадают в ступор, ни за что не поверит. Только усмехнется: мол, говорите себе, говорите, а отличный товар — вот он!

— Вы, Лариса, в наших местах в командировке, по личному вопросу или, как говорится, на постоянное жительство?

В довершение ко всему он еще и шпарит вопросами из гостиничной анкеты.

— По личному. Но вам могу сказать: я оформляю наследство.

— Наследство? И кто же вам его оставил?

— Двоюродная тетка. Представляете, умерла в расцвете лет. Говорят, в проруби утонула. Вы много знаете подобных случаев?

Как раз в этот момент он смотрел мне в глаза, но от моих слов в его лице что-то изменилось. Исчезла безмятежность. Он подобрался, как зверь перед прыжком. И при этом старался изображать равнодушие.

— Много, не много, но в наших краях случается и не такое. Страсти кипят не только в столицах. Наш поселок лишь производит сонное впечатление.

Это что, намек? В их краях случается! Не слишком ли я поторопилась занести Германа в разряд людей недалеких? Раз он заметил и пригласил на танец такую яркую женщину, как Лариса Киреева…

Я шутила сама с собой, чтобы отогнать от себя тревогу. В какой-то момент мне показалось, что Герман пригласил меня неспроста. Но тут же я опровергла собственную версию. Если учесть, что, кроме его компании из четырех мужчин, в зале есть еще одна — из двух пар. Скорее всего семейных. Так что, если и мог он кого-то на танец пригласить, то только меня.

Но вот смотрел он на меня странным взглядом. Вовсе не таким смотрит мужчина на понравившуюся женщину. А что, если Ольга права и тете Липе кто-то помог утонуть? Только представить себе, что я танцую с ее убийцей…

Нет, подозрительность заразна. Особенно среди дилетантов. Я никогда детективами не увлекалась, и то стала думать, будто… Знал бы бедный «ариец», в чем я его подозреваю!

— Везет же некоторым, наследство получают, а тут… мой партнер нарочито обиженно поджал губы, — ни одного завалящего дядьки при смерти, да еще хоть с каким-нибудь, пусть крохотным, состоянием.

Но тут музыка кончилась, и партнер расстался со мной с видимым сожалением. Потрусил к столику, за которым сидели еще трое мужчин.

Ела я неторопливо. Что ждет меня в моем холодном номере, кроме удовольствия спать одетой, а перед сном почитать книгу, которую я прихватила в гостиничном киоске.

Вообще неторопливо есть у меня всегда плохо получалось. Я привыкла поглощать пищу на бегу. Так что теперь мне приходилось буквально держать себя за руку, чтобы не подносить ее так часто ко рту.

В неторопливом поглощении пищи, оказывается, уйма преимуществ. Например, я смогла, откровенно не пялясь, спокойно разглядеть присутствующих. В том числе и за столиком, где сидел мой новый знакомый Герман. А выделялся среди четверых мужчин вовсе не этот ослепительный блондин, а темноволосый мужчина лет сорока пяти с благородной сединой на висках и безукоризненной прической. В Германе было все слишком, а в седеющем брюнете — все в меру.

Он не склонял голову к своим собеседникам, как делал это Герман, а сидел, слегка откинувшись назад, и едва заметно кивал своим товарищам, если они спрашивали его о чем-то.

Впрочем, мне было абсолютно все равно, кто и как к кому относится в этом ресторане. Я была уверена, что дождусь своего куриного шницеля, съем его и никогда никого из них больше не увижу.

— Можно присесть за ваш столик?

Опять я увлеклась своими мыслями и не заметила, как кто-то подошел. Мужчина, но совсем не похожий на Германа ни статью, ни одеждой. Очень странный тип. Высокий, тощий, с полубезумным взглядом — он смотрел так, словно его лихорадило. И глаза его при этом бегали, как если бы он собирался сотворить нечто противное его натуре.

От него за версту пахло скандалом, потому я не согласилась:

— Рядом пустует столик, а я хотела бы поужинать в одиночестве.

Рядом и в самом деле был свободный столик, а я свое одиночество хотела бы разделить с кем угодно, только не с таким типом.

Он неохотно сел на свободное место, через стол от моего, но занял его, оказывается, вовсе не для того, чтобы составить кому-то компанию или, например, приставать с любезностями к такой женщине, как я.

На меня он больше и не взглянул ни разу, зато все свое внимание сосредоточил на столике, за которым сидели мой новый приятель Герман и его друзья во главе с седеющим брюнетом.

«Голубой, что ли?» — грешным делом подумала я. Вдруг этот субъект с лихорадочным взглядом встал и направился к мужской компании. По пути его сильно бросило в сторону, и я решила, что он сильно пьян.

Теперь и те, к кому он шел, обратили на него внимание. Седеющий брюнет — он до этого что-то назидательно втолковывал своим товарищам — сделал нетерпеливый жест в сторону идущего. Мол, уберите прочь этот хлам.

Из-за столика поднялся уже известный мне красавец блондин и резким ударом кулака отправил нетрезвого субъекта в нокаут. Тот упал и так гулко стукнулся об пол, будто у него раскололся череп.

Я невольно содрогнулась.

Из ресторанной подсобки выскочили двое мужиков и волоком утащили упавшего из зала.

Это мимолетно разыгравшееся действо произвело на меня неприятное впечатление. Тот, кого ударили, и тот, кто ударил, находились явно в разных весовых категориях. К тому же блондин ударил человека, который вовсе не собирался на него нападать.

Но больше всего меня поразила реакция людей, сидевших в зале. Будто ничего не случилось. Так, упала со стола нечаянно задетая тарелка…

Умолкнувшие на время инцидента музыканты опять заиграли, а я подозвала официанта, рассчиталась и пошла к себе в номер. Там было холодно, но не так противно.

По пути из ресторана к входу в гостиницу в огромном холле я опять увидела мужчину, который пытался подойти к столику крутых парней.

Первую помощь ему уже оказали, и теперь он сидел в кресле перед стойкой портье. Его бледность из-за бинтов, охватывающих голову, казалась мертвенной.

Портье, перегнувшись через стойку, громким шепотом втолковывал ему:

— Ты куда полез, глупый? К самому Жоре-Быку! Тебе жить надоело? Знаешь ведь, он не терпит, когда ему докучают.

— Но он должен мне сказать, где Таня!