Наследство Пибоди - Страница 7
Статья эта и сам ее стиль показались мне не совсем искренними, словно автор чего-то недоговаривал. Но все же я узнал из нее достаточно много, пожалуй, даже больше, чем хотел бы узнать. Люди считали черного кота Эзафа Пибоди его подручным, так сказать, младшим бесом — ибо у каждого колдуна или ведьмы имеется свой младший бес, обычно принимающий образ какого-нибудь животного. Неудивительно, что те, кто приписывал моему прадеду колдовские способности, относили сюда же и кота — очевидно, при жизни старика кот был с ним так же неразлучен, как и в моих сновидениях. Но сильнее всего меня потрясло описание похорон Эзафа Пибоди, ибо я знал то, что не было известно редактору, а именно — что тело действительно было положено в гроб лицом вниз. Более того, я знал, что покой его был нарушен, хотя этого делать не следовало. И последнее — я имел все основания подозревать, что кто-то еще, кроме меня, обитает в усадьбе Пибоди, выходя из моих снов и перемещаясь по комнатам дома, по окружающей местности и по воздуху над ней!
IV
Этой ночью опять пришли сны, и вновь они сопровождались голосами, звучавшими столь близко и пронзительно, словно они проникали в меня одновременно как изнутри, так и снаружи. Вновь мой прадед был занят своим страшным делом, а спутник его, черный кот, время от времени останавливался, поворачивал голову и смотрел как будто в упор на меня, при этом на морде его всякий раз возникало выражение злобного торжества. Я видел, как старик в островерхой шляпе и длинных черных одеждах появился со стороны леса и, пройдя сквозь стену дома и через темную комнату, очутился перед мрачным алтарем, за которым, ожидая жертвоприношения, стоял Черный Человек. Видеть весь дальнейший ужас было невыносимо, но я не мог уклониться от зрелища, как не мог избавиться и от дьявольских звуков, ибо находился во власти сна. Потом я увидел его, кота и Черного Человека уже среди густого леса далеко от Уилбрэхема, где в обществе прочих бесовских тварей они справляли черную мессу у алтаря под открытым небом; за этим последовала дикая оргия. На сей раз изображение было не столь четким; лишь иногда отдельные сцены прорывались мгновенными вспышками сквозь плотную пелену цветного тумана и жуткую какофонию звуков. Помню странное ощущение зыбкости и чужеродности окружавшего меня мира, который я воспринимал на подсознательном уровне, слыша и видя вещи, непереносимые для нормального человеческого рассудка. До меня постоянно доносились леденящие кровь песнопения, крики умирающего ребенка, нестройное завывание труб, читаемые задом наперед молитвы, визг и хохот пирующих, которых я мог наблюдать лишь урывками. Так же, урывками, до сознания моего доходил смысл разговоров, короткие фразы, ничего не значившие каждая в отдельности, но все вместе создававшие смутную картину происходящего.
— Достоин ли он избрания?
— Именем Велиала, именем Вельзевула, именем Сатаны…
— От плоти и крови Джедедии, от плоти и крови Эзафа, прибывший сюда вместе с Бэлором…
— Подведите его к книге!
В следующем проблеске сновидений я увидел самого себя приближающимся в сопровождении моего прадеда и кота к огромной черной книге, со страниц которой мерцали начертанные горящими буквами имена, и под каждым стояла кровавая роспись. Я тоже был принужден расписаться, причем рукой моей водил Эзаф Пибоди, а кот, которого он называл Бэлором, полоснул острыми когтями по моему запястью; хлынула кровь, в которую и обмакнули перо, кот же при этом начал подпрыгивать и приплясывать, выделывая в воздухе дикие антраша.
В этом сне была одна подробность, особенно смутившая меня по пробуждении. Когда мы шли через лес к месту дьявольского шабаша, я хорошо запомнил тропу, проложенную краем болота; с одной стороны от нее поднимались заросли осоки, а с другой тянулась зловонная трясина, над которой тяжелым туманом плыли гнилостные испарения. Ноги мои при каждом шаге погружались в черную вязкую жижу, тогда как мои спутники, казалось, плавно летели над самой землей, не оставляя на ней ни малейших отпечатков.
И вот поутру, когда я очнулся — а это случилось много позднее обычного часа, — я обнаружил, что моя обувь, еще накануне вечером сиявшая чистотой, была теперь вся облеплена едва подсохшей черной грязью — несомненно той самой, что составляла лишь часть моего сна! Вскочив с кровати, я двинулся в обратном направлении по грязным следам собственных ботинок, поднялся по лестнице на второй этаж, вошел в потайную комнату и — следы обрывались все в том же неестественной формы углу, откуда вели в комнату столь озадачившие меня прежде отпечатки босых ног и кошачьих лап! Я долго отказывался верить собственным глазам, но безумный ночной кошмар упрямо оборачивался действительностью. Еще одним подтверждением тому были глубокие царапины, оставшиеся на моем запястье.
Пошатываясь и спотыкаясь, я выбрался из страшной комнаты. Только теперь я начал понимать своего отца, не пожелавшего продавать поместье Пибоди; он мог узнать что-то от моего деда, который, скорее всего, собственноручно уложил Эзафа в гроб лицом вниз. Как бы они оба ни презирали все эти суеверные легенды и предания, у них не хватило духу открыто пренебречь доставшимся им жутким наследством. Я понял также, почему отсюда так поспешно съезжали все арендаторы — вероятно, на этом доме фокусировались какие-то таинственные и недобрые силы, находящиеся за пределами знаний и власти человека, равно как и любого другого живого существа; и еще я понял, что сам уже попал в сферу притяжения этих неведомых сил, сделавшись, таким образом, пленником старого дома и его зловещего прошлого.
Только теперь я обратился к последнему еще не изученному мной свидетельству — рукописи, которая, как оказалось, представляла собой дневник моего прадеда. Не медля более ни секунды, я бросился к столу, раскрыл лежавший на нем манускрипт и углубился в чтение. Записи, сделанные беглым почерком Эзафа Пибоди, перемежались многочисленными вырезками из писем, газет, журналов и даже книг, не имевшими между собой непосредственной связи и интересовавшими его постольку, поскольку все они касались необъяснимых и сверхъестественных событий, отражая общепринятые представления о черной магии и колдовстве. Его собственные записи, нерегулярные и отрывистые, были, однако, на редкость красноречивы.
«Сегодня сделал то, что должен был сделать гораздо раньше. Дж. начал обрастать плотью — невероятно. Однако это только часть наследства.
Перевернутый в гробу, он возвращается к жизни. Снова приходит его младший бес, с каждой новой жертвой тело все более набирает плоти. Переворачивать его обратно теперь уже бессмысленно. Остается только огонь».
Далее:
«Кто-то все время присутствует в доме. Кот? Я его часто вижу, однако поймать не могу».
«Да, это черный кот. Не пойму, откуда он взялся. Беспокойная ночь.
Дважды снилась Черная Месса.
Видел во сне кота. Он подвел меня к Черной Книге. Я поставил свою подпись.
Приснился чертенок по имени Бэлор. Славный малый. Объяснил мне все.
Я связан клятвой».
И вскоре после того:
«Сегодня приходил Бэлор. Не сразу его узнал. Он столь же обаятелен в облике кота, сколь ранее — в образе черта. Я спросил его, в каком обличье он служил Дж. Он ответил: в этом же самом. Привел меня в комнату наверху, показал один из странных, преломляющих пространство углов, который является выходом наружу. Все это сделал своими руками Дж. Кот объяснил, как сквозь него проходить…»
Читать дальше я был уже не в силах. Я и так узнал более чем достаточно.
Я узнал теперь, что в действительности произошло с останками Джедедии Пибоди. И я знал, что следует сделать мне. Преодолевая страх и отвращение, я направился к склепу, вошел внутрь и медленно приблизился к гробу своего прадеда. Тут я впервые заметил бронзовую пластинку, прикрепленную под именем Эзафа Пибоди, на которой было выбито следующее: «Горе тому, кто потревожит его прах!»