Наследство из преисподней - Страница 5

Финал нашей дружбы был оглушительно-зубодробительный.

По окончании школы меня забрали в армию, в десантные войска. Я поступал в институт, но не добрал баллов, и мне, в отличие от Зямы, которого без особых проблем определили в ВУЗ сановные родители, пришлось тянуть армейскую лямку два мучительно длинных года.

Наверное, армейская служба могла быть для меня легче, не оставь я на гражданке свою любовь, одноклассницу Зойку Симонову. Мы даже хотели расписаться в ЗАГСе втайне от ее и моих стариков, чтобы скрепить наши чувства по всем правилам, но меня отговорил от этой дурацкой (как я потом понял) затеи дед Артюха.

"Если любит по-настоящему – будет ждать, – сказал он веско. – Заодно и проверишь бабу на вшивость.

Верная жена для мужика – большое счастье. Ошибешься – будешь маяться со слабой на передок курвой всю жизнь".

Дед как в воду глядел. Не прошло и года, как полноводный ручей писем от Зойки начал потихоньку иссякать, а когда нашу дивизию перебросили в Афганистан, и вовсе усох.

Трудно понять в зрелом возрасте муки неразделенной любви, терзающие молодого пацана. Я из кожи лез, лишь меня отправили в отпуск, но все мои геройства могли оказаться напрасными, не случись ранения, которое я схлопотал под Кандагаром.

Рана была пустяшной, – пуля навылет прошила плечо, не задев кости – но долгожданный отпуск я все-таки получил. И когда приехал в родной город, то попал, что называется, с корабля на бал – Зойка выходила замуж… за моего "сердечного друга" Зяму!

Удар оказался сильным – прямо в сердце. И я ничего другого не смог придумать, как накачаться спиртным до умопомрачения и начистить Зяме хлебальник.

Избиение Чиблошкина и некоторых его гостей, присутствующих на свадебном торжестве, могло закончиться для него весьма печально, но меня вовремя придержали.

А когда к вечеру того же дня я протрезвел, то умные люди посоветовали мне как можно быстрее покинуть город, потому что родители Зямы уже подняли на ноги и милицию, и прокуратуру, и вообще всех, кого только можно было.

Меня вывез из города батя на соседском "жигуле", под покровом темноты, и усадил в вагон поезда на железнодорожной станции, которая находилась за пределами не только нашего района, но и области.

Я был как бревно – ни мыслей, ни чувств, ни каких либо желаний. Перед моими глазами стоял туман, а на душе лежал камень размером с египетскую пирамиду.

Как я добрался до места службы, мне потом вспоминалось с трудом. Почти всю дорогу я пил горькую и время от времени ходил плакать в туалет, а однажды с кем-то подрался и меня забрал военный патруль.

На гарнизонной гауптвахте меня долго держать не стали – всего несколько часов, пока разбирались с моими документами. Наверное, решили, что большего наказания, чем Афган, придумать трудно. К тому же, я имел две боевые награды и не долеченную рану, что поневоле смягчило гарнизонных держиморд.

Когда вышел приказ о демобилизации, я долго раздумывать не стал и записался на сверхсрочную – в родном городе мне делать было нечего. Одна только мысль, что по приезду я встречу Зяму и Зойку приводила меня в бешенство.

В десантуре я не задержался – вскоре меня определили в армейскую элиту, спецназ ГРУ. Наверное, учли мои боевые заслуги и дурацкое бесстрашие. Я буквально лез на рожон, где надо было и где не надо. Видимо, подсознательно я хотел умереть, да только судьба распорядилась по-иному.

По окончании войны я еще добрых полгода шастал по горам Афганистана, выполняя спецзадания. А когда "меченый" Горби развалил армию и спецов моего профиля начали пачками выкидывать в никуда, я без особых сожалений и переживаний сменил форму на гражданский костюм и приехал в Москву – уж не знаю зачем, ведь меня там никто не ждал.

Мне повезло – после долгих и унизительных мытарств я получил не только московскую прописку, но даже однокомнатную квартиру в "спальном" районе. В этом вопросе мне здорово помогли сослуживцы, мой бывший командир, Герой Советского Союза (по окончании Академии генерального штаба он занял высокий пост в столице), а также мое фантастическое упрямство.

О своих скитаниях в поисках работы распространяться не хочется. Через это прошли многие отставники.

Учиться в ВУЗе я тоже не мог из-за отсутствия финансов. А потому перебивался случайными заработками и запоем читал все подряд, лежа на старом продавленном диване, подаренном мне сердобольными соседями.

Наверное, чтение и безысходность и подтолкнули меня заняться литературным трудом. Моя первая повесть об афганской войне прошла "на ура", затем были другие, опубликованные в Воениздате, а потом я начал писать детективные и приключенческие романы, которые поначалу приносили неплохие деньги; по крайней мере, на жизнь мне вполне хватало.

О событиях в родном городе я мало что знал. Родители, продав квартиру, переехали в Подмосковье – поближе ко мне, где купили дом. (Впрочем, долго они не зажились: отец в девяносто четвертом умер от инфаркта, а мать ушла в мир иной спустя два года после его смерти неизвестно от какой болезни; скорее всего, от тоски по бате, которого очень любила). А других постоянных источников информации я не имел.

Но кое-что мне все-таки было известно – в основном из газет и от друзей моих стариков, которые, приезжая в Москву, останавливались на постой у меня из-за дороговизны гостиниц.

Так я узнал, что Зяма сильно разбогател и стал шибко крутым, у Зойки родилась дочь, а в городе развелось мафиозных банд больше, чем у собаки блох.

С годами воспоминания, связанные с моим родным городом, отошли на задний план и стали казаться мне фабулой одного из моих романов, где выдумки было гораздо больше, чем житейской правды. Время все лечит, даже несчастную любовь.

И тут на тебе – завещание Зямы.

Я долго не мог поверить в реальность происходящего. И не будь я на финансовой мели, никакие разумные доводы не заставили бы меня отправиться в это дурацкое путешествие, которое, по моему глубокому убеждению, не могло быть ничем иным, как напрасной потерей времени и средств.

Но голод не тетка, а утопающий хватается и за соломинку. К тому же меня (наверное, с похмелья) вдруг прошибла ностальгия по родным местам, подтвердившая навеянную воспоминаниями мысль, что старость уже не за горами. (Правда, эта блажь прошла уже на следующий день).

Решив, что терять мне все равно нечего, я пошарил по сусекам (то есть, занял на дорогу немного денег у коллег по ремеслу и соседей) и отбыл в заграничный вояж как старый солдат – с минимум личных вещей, огнивом и кисетом махорки (а точнее, дешевой зажигалкой и блоком сигарет)…

Поезд замедлил ход. Приближалась пограничная станция, где на сонных пассажиров уже готовилась наброситься голодная саранча наглых таможенников, способная сожрать что угодно и сколько угодно.

Ступив на перрон, знакомый до сердечной боли, я огляделся по сторонам и скорчил кислую мину. Как же так, приехал богатый наследник, а фанфар и хлеба с солью почему-то не видать?

Увы, группы встречающих товарищей на вокзале не наблюдалось. Да и кто бы мог это сделать? Ведь я никому не говорил, что еду с визитом в родные пенаты.

Впрочем, это обстоятельство меня даже порадовало. Я никогда не любил шумихи вокруг своей скромной персоны, даже когда стал известным писателем, и уж тем более не желал ее в такой интригующей и загадочной ситуации, как получение весьма странного наследства, свалившегося, словно снег на голову.

Сердечно распрощавшись с Антоном, который едва не насильно всучил мне номер своего телефона, написанный на салфетке, я вышел на привокзальную площадь и на какое-то время застыл в полной неподвижности – меня словно хватил столбняк.

Черт возьми, что случилось с городом!? Где кудрявые красавцы каштаны, окружавшие площадь и облицованный коричневым мрамором фонтан в виде огромной резной чаши, установленный более сотни лет назад, куда девались благоухающие клумбы с розами и премиленький, ярко раскрашенный киоск "Горсправки", возле которого парни привокзального микрорайона назначали девушкам свидания?