Наследство Фостера - Страница 3

Это было стандартное вступление к деловым переговорам с клиентами. Но чего ждал от своих вложений он, одному Богу было известно. Явно не того, чего ждали все другие, — денег.

— Как вы скажете, — рассеянно проговорил Герберт. Он чем-то был расстроен и слушал меня не очень внимательно.

— Выслушайте же меня, Герберт. Вы должны понять одно: вы богатый человек. Вам надо обдумать — как выгоднее поместить ваше богатство.

— За этим я вас и пригласил. Чтобы не мне обдумывать, а вам. Не желаю я возиться со всякими налогами, закладами, перезакладами. Вы меня в эти дела не впутывайте.

— А ваши адвокаты перечисляли все дивиденды на ваш текущий счет?

— Да, там почти все цело. Я взял как-то тридцать два доллара на подарки к Рождеству и сто пожертвовал на церковь.

— Сколько же у вас на счету?

Он подал мне сберегательную книжку.

— Неплохо, — сказал я. Несмотря на безумную расточительность — подарки к Рождеству и щедрый дар церкви — он, худо-бедно, накопил пятьдесят тысяч двести двадцать семь долларов и тридцать три цента. — Разрешите спросить, отчего у человека с таким доходом может быть плохое настроение?

— Опять меня на работе ругали.

— Да вы купите всю их фирму и спалите к чертям.

— А я мог бы, верно? — Глаза у него вспыхнули, но сразу погасли.

— Герберт, да вы можете сделать все, что душе угодно.

— Да, вероятно… Зависит, как на это посмотреть.

Я наклонился к нему:

— А как именно вы на это смотрите, Герберт?

— Считаю, что каждый уважающий себя человек должен жить на свой заработок.

— Слушайте, Герберт…

— У меня прекрасная семья, жена, ребенок, у нас хороший дом, машина. И все заработано моими руками. Я свой долг по отношению к ним выполняю до конца. И я горжусь, что стал таким, каким меня хотела видеть моя мать, а не таким, как отец.

— Можно узнать — кем был ваш отец?

— Мне неприятно о нем говорить. Для него ни дома, ни семьи не существовало. Любил он по-настоящему только низкопробную музыку и всякие притоны, всякий сброд.

— Хороший он был музыкант, по-вашему?

— Хороший? — В его голосе зазвучало волнение, он весь напрягся, казалось, он сейчас выпалит что-то очень важное. Но тут же взял себя в руки:

— Хороший? — повторил он уже равнодушно. — Да, конечно, но грубоват. Техника у него, конечно, была неплохая.

— И это вы от него унаследовали?

— Да, его руки, его пальцы, пожалуй. Но упаси меня Бог от его характера.

— Но любовь к музыке у вас ведь тоже от него?

— Да, музыку я люблю, но никогда она не станет для меня наркотиком! — сказал он с ненужной горячностью.

— Угу… Ну, что ж…

— Никогда!

— Простите?

Глаза у него расширились:

— Я сказал, что никогда не допущу, чтобы музыка стала для меня наркотиком. Музыка мне нужна, но все же она мне подвластна, а не я ей.

Тема явно оказалась скользкой, и я перевел разговор на его финансы.

— Да, да, понятно. Но давайте поговорим о вашем капитале: как вы собираетесь его использовать?

— Часть нам с Альмой пойдет на старость лет, а большая часть достанется сыну.

— Но возьмите хотя бы немножко из сбережений, чтобы не работать по вечерам.

Он вдруг вскочил:

— Слушайте, я вас просил распоряжаться моими бумагами, а не моей жизнью. Бели без этого вы не можете, я поищу кого-нибудь другого.

— Что вы, Герберт, мистер Фостер. Прошу прощения, сэр. Я хотел только полностью охватить всю картину. Он сел, красный, как рак.

— Отлично, тогда уважайте мои убеждения. Я хочу жить на свои средства. Если мне надо брать вторую работу, чтоб свести концы с концами, что ж, это мой крест, и я должен его нести.

— Да, да, конечно. И вы совершенно правы, Герберт. Я вас за это уважаю.

— («В сумасшедшем доме ему место», — подумал я.) — С сегодняшнего дня я все возьму в свои руки, помещу ваши деньги повыгодней. — На минуту я отвлекся, мимо шла красивая блондинка, — и не слышал, что сказал Герберт.

— Что вы сказали? — переспросил я.

— Сказал: «Если правое твое око соблазнит тебя, вырви его и брось».

Я было рассмеялся на эти слова, но тут же оборвал себя; Герберт говорил совершенно серьезно.

— Ну, ладно, скоро вы окончательно выплатите взнос за машину и тогда воспользуетесь заслуженным отдыхом по вечерам. Будет у вас чем гордиться: целую машину заработали в поте лица, всю, до последнего винтика.

— Один взнос остался.

— Тогда прощай, ресторан?

— Нет, надо будет еще выплачивать подарок ко дню рождения Альмы — покупаю ей телевизор в рассрочку.

— И платить будете тоже из заработка?

— Но подумайте, насколько ценней будет подарок, если я на него сам заработаю!

— Да, сэр, тогда ей по вечерам скучать уже не придется.

— Что ж, если мне еще двадцать восемь месяцев придется по вечерам работать, так, ей-богу, ради нее и не то можно сделать.

Если биржевые операции пойдут тем же ходом, что и в последние три года, Герберт станет миллионером к тому времени, как выплатит последний взнос за телевизор для Альмы.

— Прекрасно, — сказал я.

— Я люблю свою семью, — сказал Герберт серьезно.

— Не сомневаюсь.

— Я свою жизнь ни на что не променяю.

— Вполне вас понимаю, — сказал я. У меня создалось впечатление, что он со мной спорит и что ему очень важно меня убедить.

— Когда я вспоминаю, чем был мой отец, а потом думаю — какую жизнь я для себя создал, то нет для меня в жизни большего удовольствия.

Мало же у Герберта было в жизни удовольствий, подумал я.

— Завидую вам, — сказал я. — Да, вы должны испытывать большое удовольствие.

— Очень большое, — сказал он решительно. — Да, очень, очень, очень…

Моя фирма занялась ценными бумагами Герберта, заменяя не очень прибыльные акции более прибыльными, выгодно помещая накопившиеся дивиденды, — словом, приводя его капитал в полный порядок. Я был восхищен тем, что сделала наша фирма с бумагами Герберта, но меня угнетала невозможность похвалиться нашей работой, даже перед ним самим.

Наконец я не выдержал и решил подстроить случайную встречу. Найду ресторан, где работает Герберт, и зайду туда перекусить, как любой гражданин. Доклад обо всех изменениях его капитала я как бы случайно захвачу с собой.

Я позвонил Альме, и она сказала адрес ресторана, — я о таком никогда и не слышал. Герберт ничего говорить не желал, так что я понял — место, как видно, неважное, да он так и сказал: «Надо нести этот крест».

Ресторанчик оказался куда хуже, чем я думал, — замызганный, темный, полный грохота и гула. Да, хорошее место выбрал Герберт, то ли желая искупить грехи блудного отца и проявить благодарные чувства к супруге, то ли поддержать собственное достоинство, зарабатывая хлеб в поте лица, — словом, сам выбрал, неважно зачем.

Я протолкался к бару между скучающими девицами и жучками с бегов. Пришлось орать, чтобы бармен услыхал меня сквозь оглушительный шум. Когда до него дошел мой вопрос, он заорал в ответ, что ни про какого Фостера он слыхом не слыхал. Видно, Герберт занимал самое что ни на есть ничтожное место в этом учреждении. Возился в грязи где-нибудь на кухне или в подвале. Характерно.

В кухне какая-то старая карга лепила подозрительные котлеты, прихлебывая пиво из огромной кружки.

— Я ищу Герберта Фостера.

— Нет тут никакого Герберта Фостера.

— Может, он в котельной?

— Нет тут никакой котельной.

— Слыхали такую фамилию — Фостер?

— Никакой такой фамилии не слыхала.

— Спасибо.

Я снова сел за столик — надо было все обдумать. Очевидно, Герберт взял адрес этого кабачка из телефонной книжки и сказал Альме, что там он работает по вечерам. Мне стало немного легче на душе. Наверно, у Герберта были более уважительные причины — держать под спудом восемьсот пятьдесят тысяч долларов, а вовсе не те, которые он мне изложил. Я вспомнил, что каждый раз, как я ему советовал бросить эту вторую службу, он морщился, как будто дантист подносил к нему иглу бормашины. Теперь я понял: как только он скажет Альме про свое богатство, у него пропадет возможность удирать от нее в свободные вечера.