Наследники Тимура - Страница 9

— Ничего не стоит! — устало заметил Демьянов. — До свиданья, Наташа.

Он протянул ей руку. Рука была не такая, как у Ромео. Крепкая, широкая и сильная рука спортсмена.

Наташка бегом спустилась с лестницы и выскочила на улицу. Но сразу, как только за ней захлопнулась входная дверь, почувствовала непривычную слабость во всем теле. Она села на скамейку и только тут увидела, что все еще держит в руках букет, предназначенный для Ромео. Впрочем, она не жалела, что не отдала цветы. Они были растрепаны, смяты, оборваны и имели очень жалкий вид.

Наташка рассказала как-то в минуту сердечной откровенности всю эту историю Ане и Тосе. Она, конечно, побаивалась, что девочки станут над ней смеяться, но тяжесть тайны, которую ей не под силу было хранить одной, требовала «облегчить душу» признанием. Она помнила торжественную клятву подружек — быть откровенными во всем и не прятать личных тайн и секретов. Наташка так и не пошла к руководителю драмкружка в ДПШ. А к своим «переживаниям» и встрече с Демьяновым вскоре относилась так, как будто все происходило не с ней, а с другой девочкой. Поэтому ее рассказ подругам был передан в таких спокойных, безразличных тонах, что девочки даже не поверили.

— Ох, и фантазия у тебя богатая! — покачала Тося с сомнением головой. — Не даром все твои сочинения написаны на пятерки.

— Она, наверно, станет писательницей, — поддержала Аня.

Наташка не стала разуверять и спорить. Признание «облегчило душу». Она выполнила клятвенное обещание. Больше ничего и не требовалось. Пускай, как хотят — верят или не верят, — это их дело!

Когда вечером Тося и Наташка, после очередных занятий с Людой Савченко, зашли к Ане посмотреть телевизионную передачу, Аня вспомнила о пустяковой Наташкиной тайне. Вот она — Аня Баранова — действительно скрывала от подруг неподдельную, настоящую тайну. Как же назвать иначе то, что происходило с ней за последние дни? Всю эту историю с охраной ее Буданцевым и его друзьями?

Аня расспросила подруг о Люде Савченко: успешно ли она занималась сегодня?

— Ничего! Подтягивается! — сказала Тося и рассмеялась.

— Ты чего? — спросила Аня.

— Смешно, понимаешь… Приходим, а Людка корпит над алгеброй. В ушах клочки ваты, а голова полотенцем обмотана. Как чалма. Словно какой-то турецкий султан сидит!

— Это почему же? — удивилась Аня.

— Чтоб не слышать от соседей ни радио, ни телевизора.

— Всё о тебе говорит, — сказала Наташка. — «Анечка, — говорит, — меня спасла кошмарной, черной ночью».

— Ну уж это она слишком! «Спасла»! — усмехнулась Аня.

— Подушку тебе вышивает в подарок, — добавила Тося. — Кажется, уж третью пробует — всё не нравится. Вчера до двух ночи сидела.

— До двух ночи! — всплеснула Аня руками. — Вот сумасшедшая! Опять с ней что-нибудь приключится. Вы бы хоть отговорили ее.

— Отговоришь, как же! Она ведь псих!

— Нет, она одинока, — сказала Аня и вздохнула в раздумье. — Это очень плохо. Мы ведь про нее ничего толком не знали. А что нам известно о других девочках? Как они живут? Что делают? Чем занимаются? Только в школе и встречаемся, да и то поговорить некогда. Вон посмотрите, на дворе мальчишки… У них большие, дружные компании. А мы всё только парочками…

— Это верно, — согласилась Тося. — А что делать?

— Ну, не знаю… Можем же мы встречаться и без школы…

— Стойте! Подождите! — захлопала радостно в ладоши Наташка. — Я придумала. Надо организовать кружок на дому, такой, чтоб всем девочкам было интересно, и встречаться, ну раза два в неделю, у кого побольше квартира.

— Мо-жет быть… — протянула Аня задумчиво, — Надо подумать.

— Надо подумать! — согласились с ней Тося и Наташка.

Девочки остались у Ани смотреть по телевизору кинохронику. Когда передача окончилась, Аня не могла вспомнить почти ни одного кадра. Занятая своими думами, она совсем не следила за экраном. Сегодня из Дворца пионеров ее никто не провожал. Она не видела ни Буданцева, ни его друга — музыканта. Гасан тоже не появлялся. По совету Буданцева, она ходила на занятия с портфелем. Видно, игра закончилась. Надо рассказать подругам — не догадаются ли они, в чем тут дело.

Ника уже спал. Мама в соседней комнате писала какие-то отчеты. Зазвонил телефон. Аня выбежала в переднюю и сняла трубку.

— Алло!

— Это Аня Баранова? — спросил размеренно спокойный голос.

— Да, это я…

— Говорит Буданцев. Такое дело, Аня… Если тебе не трудно, пришли мне, пожалуйста, сейчас твой этюдник. Я утром верну.

Аня очень удивилась:

— Этюдник? Пожалуйста! Но только…

Она оглянулась на дверь, опасаясь, что мама или девочки войдут в прихожую и услышат.

— Я ведь не могу выйти, — сказала она тихо. — Мама спросит: зачем?

— Тебе не надо выходить, — мягко прервал ее Буданцев. — Выставь этюдник за дверь. На площадке дежурит мой товарищ. За сохранность я отвечаю. Утром вернем. Спокойной ночи!

Аня ничего не успела сказать. Буданцев повесил трубку.

Раздумывать было некогда. Аня как можно тише открыла входную дверь и наклонилась, чтобы поставить этюдник на площадку. Но чья-то рука тотчас уверенно взяла его.

Аня не удержалась от любопытства и выглянула. При свете одинокой лампочки она увидела маленького мальчика. Он торопливо прятал под пальто ее этюдник. Это был Вася второй, по прозвищу «серый».

Холодный северный ветер оголил деревья. Только кое-где еще сухо шуршат липы последними листьями. В сквере пустынно и неуютно. Не видно даже маленьких ребятишек. Занята всего одна скамейка. Три подростка сидят на ней и оживлённо спорят. Они в кургузых, надвинутых на самые уши кепках.

— Я вам говорю, что вы обормоты! — замечает один из сидящих на скамейке сиплым, простуженным голосом. — Надо было пристать к ней сразу на лестнице. Хапнуть ящик и ходу через подвал, как условились…

— «Условились»! — передразнивает второй. — Брось ты, Боцман, трепаться! Сказано тебе: помешали — и всё! Гасанка шел наверх… А потом этот, ну, как его… Минька, ты его знаешь, — обращается он к своему соседу, худенькому, прыщеватому мальчику.

— Буданцев с дружком, — подсказывает тот.

— Вот!.. Чего им понадобилось на лестнице, шут их знает! Ладно! В другой раз! Не уйдет!

— «В другой! Не уйдет»! — хмыкает с досадой мясистым носом Боцман и сплевывает на землю. — Вон она уже два раза ходила во Дворец пионеров, и все без ящика, с портфелем… Жди теперь… Минька, ты записывал, — по каким дням она ходит во Дворец пионеров?

— Это Котька записывал, а не я…

Котька зевает, лезет лениво в карман штанов и извлекает грязную бумажку и начатую пачку дешевых сигарет. Тотчас к ней протягиваются с двух сторон руки приятелей. Закуривают.

— «По средам и субботам…» — читает Котька.

— Ну вот, в субботу и возьмем! — говорит Боцман, морщась от дыма. — Может, с ящиком пойдет… Быть всем на месте к семи часам, как из ружья. И кончено!

— К семи она домой в субботу не приходит, — возражает Котька. — Известно уж…

— Ничего, подождем, — замечает Боцман. — Вернее дело будет.

Все трое курят частыми затяжками, деловито и торопливо.

— А я так думаю, что в ящике ничего нет, — говорит после паузы Минька. — Набрехали нам — и всё! Зря девчонку напугаем.

— Ох ты! — сипит Боцман. — Какой жалостливый!

— Балда ты! — сердито обижается Минька. — Ну, кому известно, что картина до сих пор лежит в ящике?

— Ду-у-урень! Чу-у-чело! — примирительно тянет Боцман. — Тебе же говорят, что ящик с двойным дном. Кто догадается, если не знать?! Ясно?

— А может, мазня какая, а не картина! — скептически замечает Минька. — И что за картина, когда вся-то она с гулькин нос! Ящик-то во… — расставляет он на полметра одну руку от другой.