Наследники Скорби - Страница 8

Наконец отец оставил ложку, поймал обеспокоенный взгляд жены, кашлянул, что-то попытался сказать, да так и замолчал, не найдя за душой нужных слов. Тогда Млада Остриковна, отринув заветы предков, воспрещавших жене раскрывать рот поперед мужа, не выдержала:

– Дочка, как уж доехала-то ты? Нешто одна?

Лесана в ответ беззаботно кивнула:

– А с кем же? Одна. Хорошо в лесу! Спокойно. А звезды какие ночами…

Она осеклась, увидев, как испуганно переглянулись родители.

– Мама, да ты не пугайся. Я ж ратоборец. Мне с потемками в дому не нужно прятаться. Вот только… – девушка помрачнела лицом, – гостинцев не привезла. Побоялась не угадать. Давно вас не видела. Подумала, уж лучше вы сами…

На стол лег тяжелый кожаный кошель.

Отец, с удивлением глядя на дочь, ослабил кожаный шнурок, и по столу рассыпались тускло блестящие монеты. Столько денег зараз в Остриковом роду никогда в руках не держали.

– Откуда ж… – удивленно сглотнул Юрдон.

– То плата моя как выученицы – за обозы. – Лесана улыбнулась.

Все, что они с Клесхом зарабатывали, наставник делил пополам. Вот только тратить звонкую монету было не на что: две трети заработка шли на оброчные Цитадели, остальные ждали своего часа. На что их было пустить? Ни лент, ни бус, ни рубах вышитых не нужно. Все добро немудреное в двух седельных сумах умещается.

– А ты обозы уже водишь? – не утерпел тем временем Руська.

– Года два как, – ответила девушка.

– И Ходящих убивала? – подался вперед братишка.

– Доводилось, – ровно ответила сестра.

Мать и Стояна вздрогнули, отец только крякнул. Повисла гнетущая тишина. Лесана поторопилась ее развеять – пошарила в лежащем на лавке заплечнике и извлекла оттуда свиток с восковой печатью.

– Надо бы за дядькой Ерсеем послать, грамоту на деревню отдать, – сказала она, обращаясь к отцу.

– Дочка, дак Ерсей еще в прошлом годе по осени помер, – растерялся тот. – Яблоню старую рубил, а топор с топорища-то возьми да и соскочи. Прямехонько в переносицу. Нерун ныне староста.

Млада нарочито громко захлопотала у стола, боясь, что имя отца Мируты расстроит дочь. Однако девушка лишь пожала плечами:

– Ну, значит, ему передам. Да и сороку проверить надобно, а то мало ли…

Не услышав в ее голосе ни боли, ни досады, мать успокоилась, а Стояна, все это время сидевшая молча, осмелела и влезла в разговор:

– Поди, узнает староста, кем Лесана стала, локти себе сгрызет: такую сноху проворонил… – Она хотела добавить что-то еще, но под грозным взглядом отца осеклась и покраснела.

– Да ну их, – отмахнулась обережница и повернулась к матери: – Я бы в баню сходила.

– Иди, иди, отец затопил, – вновь засуетилась Млада и полезла в сундук за чистыми холстинами и одежой.

Отец тем временем тоже встал и с привычной властностью в голосе заговорил:

– Намоешься как – переодевайся. В порты, гляди, не рядись, чай не парень. А голову-то покрывалом укрой. Оно, конечно, не мужняя ты, да только без косы и вовсе срам. За полдень к Неруну пойдем. Только недолго плескайся, негоже старосту от дел отвлекать.

Под этими словами Лесана будто окаменела. Медленно поднялась из-за стола и прожгла родителя взглядом, в котором не было ни девичьей робости, ни дочерней покорности. Тяжелым был этот взгляд. Мужским. Юрдон под ним как-то сжался, осел обратно на скамью и побледнел. А дочь сухо проговорила:

– Это тебе он староста. Мне – никто. Надо мной только Глава Цитадели власть имеет. Вот к нему я на поклон хожу, когда надобно. А к Неруну твоему шага не сделаю. Чтоб, когда из бани вернусь, он тут вот сидел и ждал. Да передай: ежели узнаю, что сорока сгибла, а новой он не озаботился – за бороду на сосне подвешу.

С этими словами Лесана развернулась и направилась прочь из избы, однако у двери замерла и, не поворачивая головы, промолвила:

– И одежу я ношу ту, какая мне по уложению Цитадели означена. А ежели стыдишься, что дочь в портах да без косы – так к вечеру меня здесь не будет.

С этими словами она вышла, мягко прикрыв за собой дверь.

– Пойди отнеси сестре, – прошептала мать, кивая Стояне на позабытые Лесаной холстины.

Девка испуганно посмотрела на отца, на затаившегося в углу и пытавшегося слиться со стеной Руську и кинулась вон.

Млада же, когда дочь скрылась из виду, растерянно опустилась на лавку рядом с мужем:

– Ты уж поласковее с ней, Юрдон… Не девка она более. Ратоборец. Гляди уж, кабы не осерчала на нас.

Староста корчевал с сыновьями лес, освобождая землю под пашню, а заодно готовя бревна для нового дома. Младший из его парней должен был жениться по осени и ввести в род молодую жену – следовало справить новую избу. Топоры звенели, щепа разлеталась во все стороны, пахло смолой и деревом, когда на делянку примчался меньшой внучок, вспотевший, запыхавшийся.

Сверкая щербиной между передними зубами, мальчишка выпалил:

– Деда, к нам колдун из Цитадели приехал!

– Поблазнилось, поди, – воткнув топор в поваленную сосну, сказал средний из Неруновых сыновей. – Какой тебе колдун! Крефф по весне наведывался, обережным кругом тоже вот недавно деревню обнесли, вещунью в Цитадель не посылали, откуда тут кому взяться? Одежа-то хоть какая на нем?

– Черная. К Остриковичам на двор зашел.

Нерун озадаченно пригладил всклокоченную бороду. С чего это к Остриковичам ратоборцу пожаловать? Непонятно.

– Батя, – подал голос взопревший Мирута, – у них же Лесану в учение забирали…

– Вернулась никак девка, – озадачился старый кузнец. – Да разве ж может баба ратоборцем стать? Ладно там целителем, но чтоб воем?.. Не углядел, поди, малец-то.

– Слышь, Стрел, – повернулся дед к мальчишке. – Чужин-то – девка или парень?

– Парень, деда! Острижен коротко да в портах. И с мечом!

– Видать, весть привез, что сгибла девка, – покачал головой Нерун. – Жалко Остриковых, вторую дочь теряют.

С этими словами староста вытер потный лоб рукавом, махнул старшому сыну, мол, собирайтесь, а сам поспешил обратно к деревне.

Эх, не вовремя Встрешник принес вестника. Только вон хлысты заготовили, работа в разгаре, а теперь бросай все и беги. Но дело старосты – насельнику Цитадели почет и уважение оказать, обогреть, накормить, дать роздых да лошадь переменить, ежели потребуется. Все это промелькнуло в голове у деревенского головы, покуда он отряжал внучка бежать до дому с наказом топить баню и накрывать стол. Гостя знатного приветить по всей правде надобно.

Лесане, после просторных мыльней Цитадели, в деревенской бане показалось тесно и темно. Париться ей не хотелось, поэтому она распахнула дверь, плеснула в ушат воды и стала шарить по склизким лавкам, ища мыльный корень. Молодшая тем временем все возилась в предбаннике, раздеваясь да расплетая косу. Вот скрипнули мокрые половицы под легкими шагами, и сзади раздалось громкое: «Ой!»

Стояна вошла в баню и теперь с неприкрытым ужасом смотрела на спину сестры.

– Чего ты? – обернулась та.

Девушка подошла и кончиками подрагивающих пальцев нерешительно коснулась уродливого шрама на спине старшей. Будто выгрызли из живой плоти кусок мяса…

– Да не бойся, – мягко сказала Лесана, – зажило уж. Давно не болит. Это мне упырь на память оставил, чтобы навек запомнила: нежити спину казать нельзя.

– Как же вытерпела ты… – В синих глазах, обрамленных длинными ресницами, заблестели слезы.

– От такого не умирают, – пожала плечами девушка и начала намыливать стриженую голову.

– Давай помогу, – сунулась Стояна.

– Не надо, – отстранилась сестра, – я уж сама. Привыкла.

Младшая покорно отступила, прижав руки к высокой полной груди. У Лесаны сжалось сердце. Какая она была красивая! Стройная, юная, со сметанно-белым телом, округлыми бедрами и мягким животом. А волосы – тяжелой волной до самых колен… Старшая Юрдоновна опустила голову в ушат с водой, стараясь заглушить внезапно проснувшуюся в сердце тоску.