Наследники Чапека - Страница 10

– Вы же его друг – вам лучше знать, что его дядя барон фон Беккер один из самых богатых промышленников в Риге.

– Дядя? В Риге?

Андрей осекся. Еще мгновение, и он предаст друга. Конечно же, Коля, который так стесняется своей бедности, придумал для них красивую историю о богатом дяде и даже эту приставку – фон! Нет, он не будет раскрывать глаза Маргарите, но Ахмету он завтра же расскажет… фон Беккер! Надо же!

– Он лгал? – спросила проницательная Маргарита.

– Может быть, и есть дядя, – сказал Андрей, стараясь говорить естественно. – Я не знаю.

– Вы покрываете его.

– А какая разница? – сказал Андрей. – Неужели вы судите о человеке по его родственникам?

– Как вы наивны! – ответила Маргарита. – Я презираю титулы! Я жду восстания, которое сметет эту жалкую мишуру!

– Тогда я вам скажу, что у меня нет никакого богатого дяди в Риге. И вообще у меня никого нет, кроме моей тети, которая трудится на ниве филантропии, за что получает небольшое жалованье. И мне не на кого надеяться…

«Зачем я это говорю? – подумал Андрей. – Ведь это тоже ложь!» Сегодня днем он вместе с отчимом ползал по его кабинету и рассматривал коробочки с драгоценностями.

– Жаль, что вы бедный, – прервала филиппику Андрея Маргарита. – Иначе бы мы с вами каждый вечер пили шампанское на набережной. – Она аффектированно рассмеялась.

– Пойдемте, – сказал Андрей. – Я провожу вас. Уже поздно, и ваши родные будут беспокоиться.

– Простите, если я вас обидела. Это все мой вредный язык. Некрасивой девушке приходится быть умной.

Они шли на расстоянии шага друг от друга, Андрей стал насвистывать. Тетя всегда говорила, что свист – признак дурного воспитания. И Андрею хотелось, чтобы Маргарита убедилась в том, что он плохо воспитан. Как все пошло получилось! Весь мир построен на лжи и лицемерии, и за рождественской открыткой скрывается мушка, которая норовит попасть в сети богатенького паука…

Извозчики стояли у входа в «Ореанду». С моря потянуло подвальной сыростью, поднимался ветер и гнал перед собой волны – они бились в набережную, с каждой минутой все сильнее. Звезды заволокло мглой.

Маргарита остановилась, повернулась к Андрею. Глаза ее в полумраке были огромны и бездонны.

– Спасибо за чудесный вечер, – церемонно сказала она. Протянула ему руку, высоко, для поцелуя.

Андрей поцеловал руку.

– Я вас довезу, – сказал он.

– Прощайте, у меня есть полтинник, – сказала Маргарита.

Она легко вскочила в пролетку. Извозчик крикнул лошади по-татарски, и та легко взяла с места.

Андрей смотрел вслед Маргарите. Она не обернулась.

Настроение было испорчено окончательно. Андрей пошел было к морю, чтобы посмотреть на прибой, но тут увидел под светом далекого фонаря, что из парка идут под руку Беккер и Лида. Они были еще далеко и не могли его увидеть, тем более что были погружены в разговор. Но Андрея охватил страх, что они его заметят. Он подбежал к свободному извозчику, вскочил в пролетку и сказал адрес.

Последний рубль Андрей разменял, расплатившись с извозчиком. Извозчик ворчал, увидев, что ему придется пятиться под горку: площадка перед домом Сергея Серафимовича была занята. Там стояли три экипажа и длинное черное авто, которое Андрей видел на набережной.

«Ого, какие гости у дяди! – подумал он. – Жаль, что Коля Беккер не знал, а то бы бросил свою рождественскую Лидочку и примчался сюда». Может быть, Андрей был в тот момент несправедлив к другу, но обида и разочарование все еще владели им.

Не только дом был освещен – вдоль аллеи, что вела от ворот, горели гирляндой лампочки. Веранда второго этажа была пуста – значит, гости внизу, где в склоне вырублена широкая терраса, с которой открывается вид на бухту.

– Андрей, – послышалось из темноты. – Андрюша, друг мой!

– Ахмет? Ты что здесь делаешь?

Ахмет стоял возле забора, глядя внутрь сквозь живую изгородь.

В темноте голубым сверкнули его зубы.

– Я подглядываю, ваше превосходительство, – сказал он. – И заслуживаю самой суровой кары.

– В самом деле, скажи!

– Ты что, забыл, кто я? Я извозчик, татарский извозчик, которого, как ты знаешь, наняли высокие господа, потому что их собственный красивый, выписанный из Парижа экипаж приказал долго жить по причине неаккуратности привезенного из Петербурга пьяницы-кучера, каковой лежит в больнице со сломанной ногой.

Ахмет отрапортовал скороговоркой. Он, как всегда, кого-то изображал, но на этот раз Андрей не догадался кого.

– Черт побери, я же забыл, – сказал Андрей. – Они еще долго будут там?

– Куда им спешить?

– Тогда пошли ко мне.

– Ничего, мы здесь постоим, а вдруг господа рассердятся.

– Иногда я готов тебя убить, Керимов.

– Хорошо, пойдем, напоишь меня чаем на кухне.

– Скажи извозчикам, что ты у меня. Если нужно, тебя позовут.

Они вошли в калитку. Электрические лампочки придавали саду карнавальный вид. Со стороны террасы доносились голоса.

В прихожей горел электрический свет. Андрей отворил дверь к себе в комнату и тут же услышал голос Глаши:

– Андрюша, ты куда? Ты к гостям иди.

– Я друга встретил, – сказал Андрей. – Нам с ним поговорить надо.

Глаша держала в руках поднос с маленькими тарталетками.

– Если ты голодный, – сказал Андрей Ахмету, – угощайся.

Он взял с подноса несколько тарталеток, нарушив этим всю композицию. Ахмет не осмелился последовать его примеру.

– Кушайте, – сказала Глаша, – не стесняйтесь. Вы же, наверное, весь день за рулем?

Глаша приняла Ахмета за шоффэра.

– Ахмет, мой приятель по гимназии, – сказал Андрей строго, как бы извлекая этими словами друга из пучины, в которой пребывает прислуга.

Глаша тем временем поставила поднос на столик и привела в порядок горку тарталеток. Андрей протянул тарталетку Ахмету.

– Мы не одеты, – сказал он. – А там знатные гости.

– Что ты, там все попросту! Ты же знаешь, Сергей Серафимович не выносит церемоний.

Но Андрей отрицательно покачал головой, буквально втолкнул Ахмета в свою комнату и показал ему на плетеное кресло.

– Знаешь, что я придумал? Пойду на кухню, согрею чаю, а ты снимай сапоги и ложись поспи.

– Это дело, – согласился Ахмет. – Как хорошо встретить скромного друга в высших сферах российского общества.

Вошел Сергей Серафимович.

– Глафира сказала, что ты пришел с другом, – сказал он.

– Да, Сергей Серафимович, – сказал Андрей. – Мой друг, Ахмет Керимов, мы с ним вместе учились в гимназии.

– Очень приятно. – Сергей Серафимович протянул Ахмету руку, и тому пришлось переложить в левую только что снятый сапог. – Разумеется, если вы устали, я не могу заставлять вас сидеть с гостями.

– Не знаю. – Андрей обернулся к Ахмету.

Тот сказал:

– Я одет не как положено…

– Я наблюдателен, – сказал Сергей Серафимович. – Но советую, для вашего же удобства, – снимите эти кожаные латы, и ваши работодатели не смогут раскрыть ваше инкогнито.

Андрей ничего не сказал, потому что перехватил загоревшийся взгляд Ахмета и увидел, как рука его друга уже тянется к пуговицам кожаного пиджака.

– Мы скоро придем, – сказал Андрей.

На террасе, очерченной каменным парапетом, над которым виднелись острые вершинки растущих на крутом склоне кипарисов, Глаша обносила гостей, сидевших в соломенных креслах либо стоявших у парапета, подносом с тарталетками. Терраса была освещена такими же фонариками, как аллея в саду. И ощущение карнавала снова овладело Андреем.

– Прошу любить и жаловать, – сказал Сергей Серафимович, увидев Андрея и Ахмета. – Мой пасынок и его гимназический друг.

Гости встретили пришедших негромкими разрозненными возгласами приветствия, впрочем, особого внимания молодые люди не удостоились. Высокий, довольно молодой мужчина с мелкими незначительными чертами красивого лица продолжил свою речь.

– Порядок может быть дурным или хорошим, – говорил он, грассируя. – Но это в любом случае порядок. Александр Михайлович, – кивок в сторону высокого мужчины в белом морском кителе, – говорил здесь о несправедливости нашего строя. Да, я согласен – он несправедлив. Он во многом порочен и требует исправления. Но исправления, господа, а не гибели. Потому что в нашем обществе нет иной силы, кроме самодержавия, которая смогла бы удержать наш народ от бунта. Помните, как сказал Пушкин: «Избави нас, Боже, от русского бунта – кровавого и страшного».