Наслаждение и боль - Страница 8

Вскоре она услышала, как открывается кухонная дверь.

— Мэнди? — позвал Грэм.

— Я здесь.

Слышно было, как он шагает сначала по выложенному плиткой полу кухни, потом по деревянному полу в холле. У арки, ведущей в гостиную, шаги замерли.

— С тобой все в порядке? — спросил он с такой добротой и лаской, что ее глаза наполнились слезами.

— Угу.

— Хочешь чаю?

— Нет, спасибо.

Аманда протянула руку. Он взял ее, поднес к губам и опустился на диван рядом с женой.

— Ты работал? — спросила она, прижимаясь к нему, чувствуя его тепло.

Он положил ее голову себе на грудь и вытянул ноги.

— Пытался. Но у меня ничего не вышло. И я решил прогуляться по лесу. Шел через кладбище, но привидений не встретил.

Лес начинался сразу за участком Танненвалдов и был частью заповедника. Там росли ели, дубы, березы, клены, болиголов и всевозможные виды мхов и папоротников. Заповедник мог похвастать не только богатой растительностью, но и богатой историей — в лесу лежали могильные плиты, такие старые, что надписи на них почти стерлись.

Когда-то в лесу тоже стояли дома, и беспечный турист мог легко свалиться в старый каменный погреб. Хуже того, безрассудный турист мог попытаться залезть на единственное оставшееся с былых времен строение — двенадцатиметровую башню из дикого камня. Ступени внутри давно обрушились, и башня превратилась в мрачное вместилище гниющей палой листвы.

Никто не знал, кто построил башню: индейцы или первые белые поселенцы. О башне было известно лишь одно: на нее можно влезть, но нельзя спуститься. Командам спасателей не раз приходилось приезжать к башне с пожарными лестницами. Каждое восхождение все сильнее расшатывало камни. После недавнего слабого землетрясения несколько камней упало вниз, и место сделалось еще опаснее. Однако на все предложения городских властей снести башню жители неизменно отвечали отказом.

При упоминании о привидениях Аманда слабо улыбнулась:

— По лесу опасно ходить ночью.

— Не опаснее, чем тебе ходить в школу. Все уладилось?

— Да — в том, что касается наказания Куинна. Нет — в том, что касается его проблем. Сегодня вечером передо мной сидел несчастный парень. Я сказала родителям, что хотела бы с ним поговорить.

— Они отказались?

— Категорически.

Он сильнее прижал ее к себе, и она почувствовала, что снова влюбляется в него — в его тепло, в его запах, в то, что он понимает ее.

— У тебя усталый голос.

— Я на самом деле устала.

— Порой мне кажется, что ты устала от меня.

— Почему ты так говоришь?

— Ты могла бы позвонить мне днем. Я ждал. — Голос Грэма оставался мягким, но слова были жесткими. — Ты не единственный участник этого мероприятия.

Аманда отодвинулась, чтобы взглянуть на него, но его лицо скрывала темнота.

— Мероприятие, какое казенное слово.

— Но точное. Мы делаем что-то безличное. Выполняем проект. Я никогда не ожидал, что это займет столько времени.

Резко поднявшись, Грэм подошел к окну. Некоторое время он смотрел в темноту, потом снова сел, в этот раз на диван напротив. Упершись локтями в колени, Грэм подался вперед.

Аманду от него отделяли два метра восточного ковра и журнальный столик.

— Что будем делать дальше? — спросил он.

Она не отвечала. Мысль о том, чтобы начать заново — еще целый месяц пить «кломид», чертить графики, брать мазки и замирать от страха, — была ей отвратительна.

— Врачи сказали, нужно сделать три попытки искусственного оплодотворения, — проговорил Грэм. — У нас в запасе еще одна.

— Нет, — тихо произнесла она. — Мне нужно отдохнуть.

— Сейчас? Аманда, нам нельзя останавливаться.

— Всего на месяц, Грэм. На один месяц. Это не нарушит общей схемы. Возможно, даже поможет.

Он не ответил. Аманда скрестила руки на груди.

— Между прочим, Гретхен беременна. Карен заходила к ней и спросила.

Грэм по-прежнему молчал.

— Я не вижу твоего лица, — сказала Аманда. — Ты удивлен? Испуган? Встревожен?

— Встревожен? С какой стати?

— Кто-нибудь может подумать, что это твой ребенок.

— О чем ты говоришь?

— Гретхен на восьмом месяце. Значит, она забеременела в октябре. Тогда ты работал у нее.

— Я планировал участок.

— Ты бывал у нее дома.

Настала тишина, потом Грэм тихо произнес:

— Не понимаю, на что ты намекаешь.

Разозлившись от того, что он не вышел из себя и не стал оправдываться, она проговорила:

— Но если все сходится…

Грэм вскочил с дивана.

— Я постараюсь забыть твои слова, — сказал он, направляясь к двери. — Я понимаю, почему ты их произнесла. Ты выросла в доме, где родители изменяли друг другу. В тебе сейчас говорит твоя мать.

— Гретхен беременна, — повторила Аманда, не в силах остановиться. — Она же не могла забеременеть сама по себе. Откуда взялся ребенок?

— Понятия не имею. Мне не известно, с кем она встречалась.

— Она ни с кем не встречалась.

— Для того чтобы забеременеть, не обязательно заводить роман. Это могло быть вспышкой страсти.

— Вот именно.

В воздухе повисла ледяная тишина. Потом Грэм раздраженно произнес:

— Ты ничего не знаешь, Аманда. Быть может, это ребенок Бена. Быть может, он поместил свою сперму в банк. Быть может, Гретхен искусственно оплодотворили.

Он вышел. Аманда не двигалась. Услыхав отзвук собственных слов, она поняла, что Грэм прав. В ней говорила ее мать. Аманда выросла в атмосфере взаимных обвинений, большинство из которых были справедливыми. И мать, и отец постоянно заводили любовников, чтобы отомстить друг другу за неверность.

Будь Аманда психотерапевтом своих родителей, она посоветовала бы им разойтись. Когда доверие между ними было окончательно разрушено, развеялись и все надежды на любовь. А вот она сама обвиняет мужа в неверности, хотя Грэм был одним из самых преданных людей на свете. До нее он знал всего одну женщину, с которой долго жил в браке. Меган была его соседкой, они дружили с детства, и Грэм был верен ей, пока они были женаты. Он до сих пор оставался бы мужем Меган, если бы та сама не ушла.

Аманда никогда прежде не сомневалась в любви Грэма, не сомневалась и сейчас. В поисках Грэма Аманда зашла на кухню. Его не было ни там, ни в спальне.

С одной стороны, ей хотелось найти его. С другой — защититься от его холодности. Войдя в кабинет около спальни, она легла на диван, натянула до подбородка плед, закрыла глаза и постаралась ни о чем не думать.

Карен Коттер пекла на завтрак оладьи. К тесту она добавила чашку свежей голубики, не столько потому, что ее любили дети, а потому, что ее терпеть не мог Ли.

— А где мордашка? — спросила Джули, разочарованно глядя на жарившиеся оладьи.

— Сегодня обойдемся без мордашек, — ответила Карен. — Мне некогда.

— Тебе всегда некогда.

— Неправда.

Времени Карен хватало. Не хватало терпения воткнуть в оладушек ягоды, чтобы получилась веселая мордашка с глазами, носом и ртом.

— Ты в прошлый раз тоже не делала мордашек. Можно я попробую?

— Ну ладно. Давай. — Взяв ручонку своей шестилетней дочери, она помогла ей воткнуть несколько ягод. — Отлично! Теперь ешь. Оладьи остынут. Мальчики, что вы делаете? — спросила она восьмилетних близнецов, тянувших перепачканные сиропом руки друг другу в тарелку.

— Меняемся ягодами, — ответил Джаред. — У него они голубей.

— А у него сочней, — добавил Джон.

— Осторожно, вы все перепачкаете. Ах! — воскликнула Карен, когда перевернулся стакан с соком.

Схватив посудное полотенце, она промокнула лужицу. Потом посмотрела на Джорди. Тот уткнулся в спортивный раздел газеты.

— Что-нибудь интересное? — спросила она.

В ответ он пробурчал нечто невразумительное. Карен со вздохом вернулась к плите. Через несколько секунд на кухне появился Ли, он был одет для работы: в спортивную рубашку и брюки цвета хаки.

Опустившись на стул, Ли отнял у Джорди газету. Тот взял тарелку, положил в раковину и ушел.