Наши в космосе - Страница 7

Цвет лица лейтенанта опять возвращался к нормальному - цвету тертой моркови. Картины рая, которые он только что рисовал, должно быть, подействовали и на него. Наверное, ему стало жаль себя, не имеющего угла, где голову приклонить, и мотающегося по пространству, как безымянный неприкаянный астероид. Но он сдержался, и скупая слеза так и не покатилась по его мужественной щеке.

Лейтенант выдержал положенную по инструкции паузу. На лицо он сейчас был сами милость и доброта. Однако косматого урода ни милость, ни доброта не брали. Наконец Давыденко решил: хватит. С милостью пора кончать. Время переходить к делу. Еще минута, и все. Надо бородатого брать. Такова программа контакта. Пункт пять.

- Эй... - начал он и осекся.

Потому что с местным творилось что-то уж очень неладное. Вроде как он стал короче.

Лейтенант плохо соображал. Он протер рукавом глаза, и, пока протирал, дед заметно укоротился.

- Черт! - сказал Давыденко и повернулся к своим товарищам. А вдруг они что-нибудь понимают в творящемся безобразии? Но те смотрели сквозь главного такими детскими безоблачными глазами, что лейтенант понял: эти ему не советчики.

Он вновь посмотрел на Пахаря. Но не тут-то было. Взгляд его пролетел мимо цели, цель ушла, сильно сместившись к земле.

- Елки-моталки...

От деда оставались буквально плечи, руки и борода. Да на земле перед ним стояла, прикрывая его, словно парижская баррикада, та безлошадная дедова соха, на которую он давеча опирался.

- Куда? Эй! - Давыденко уже приходил в себя. - Стой! Куда ты, дедок? Погоди.

Из-за спины лейтенанта высунул голову некто худой, щуплый, в очках и с лаковой бороденкой.

- Я знаю, я знаю... - Голос его срывался, как у всякого выскочки, стремящегося опередить других.

- Сам знаю, - сказал лейтенант, как отсек. Очочки враз стали тусклыми и погасли за бугристой лейтенантской спиной.

Давыденко скомандовал:

- Рябый, Гершток, Сенюшкин. Быстро. С лопатами. Дед под землю уходит. Вон, одна плешь торчит. Скорей. Почему заминка? Рябый, Сенюшкин. Ибрагимов - на помощь. Черт, весь ушел. Быстро. Копать. Ибрагимов, чурка безмозглая! Да не причиндатором, а лопатой! Отставить причиндаторы, кому говорю!

За спиной лейтенанта стало просторно, там загулял ветерок.

Впереди над полем взлетали и падали белые черенки лопат. Локти копающих ходили мерно, как рычаги. Повалил пар.

Пришельцы копали планету. Планета не сопротивлялась. Планета была умна. Пахарь, Рыхлитель почвы, продолжал делать дело руками пришлых людей.

Ком земли, прошитый белыми волосками корней, откатился к бахилам старшего лейтенанта. Лейтенант вдавил свой каблук в эту зыбкую земляную плоть, и на земле отпечатались мелкие паучки звезд, забранных в контур пятиугольника, эмблема Космофлота.

- Пусто, - сказал лейтенант, заглядывая за спины землекопов. - Никого. Неужто в глубину ушел?

Опять засверкали стекла давешнего очкастого выскочки.

- Товарищ лейтенант, я, кажется, понимаю...

- Во-первых, старший лейтенант, а во-вторых - как тебя там... штаб... штуб?..

- Космозоолог Герштейн.

- Так вот, зоотехник Горшков, понимать - это моя забота, а твоя - молчать в тряпочку и копать.

Тут острие лопаты бортинженера Сенюшкина и его запотевшее от труда лицо повернулись в сторону леса.

- Холмик, товарищ старший лейтенант. Там. Левее того пенька. Раньше вроде бы не было.

- Говоришь, не было? - Давыденко надавил пальцем на правый глаз. Пожалуй, и правда не было. Ах, дед! Ах, зараза! Мы, как гады, копаем вглубь, а он, падла, по горизонтали чешет. Сенюшкин. Ибрагимов. И ты, зоотехник. Всем к тому холмику. Быстро. Копать.

Солнце планеты стояло в воздухе неподвижно. Казалось, оно забыло, что существуют законы движения. Тень от ракеты, как упала когда-то, развернувшись на земле мутной пепельной полосой, так и продолжала лежать. Она чувствовала себя здесь хозяйкой.

Холмик скоро исчез, превратившись в могильную яму.

По черенкам лопат, по их зазубренным лезвиям скатывались желтые горошины пота. Люди трудились. Солнце стояло. Поляна превращалась во вспаханное поле. Земля знала, что делает.

- Вот он. Всем туда. Гершток. Ибрагимов. И опять: пот, труд, могила.

- Ушел. Ну, ловкач. - Давыденко сплюнул в очередную вырытую траншею. Нет, так дело не пойдет.

Плевок еще не впитался в землю, а лейтенант зигзагами, как положено, уже ковылял к ракете. Подойдя к самому борту, он снял с ремня стереотрубу и с размаху ударил ею по обгорелой обшивке. Потом ударил еще. Второй удар был короче. Сделав два условных удара, лейтенант задрал голову вверх и заорал что было мочи:

- Там, на борту! Срочно спускайте экскаватор. Закопался чертов экспонат, без экскаватора не отроешь.

- Спускаем, - послышалось с высоты.

- А вы... - Лейтенант оглянулся на расслабившихся без дела работников. - А вам...

Договорить он не успел. Хорошо, вовремя отскочил в сторону. Запрошенная машина уже дрожала с ним рядом, оправляясь после скоростного падения.

Где-то вверху, на стреле грузового крана, завивался мелкими кольцами лопнувший от натуги трос.

Это был малогабаритный землеройный автомат типа "Урал", управляемый голосом.

- Слушай мою команду. - Лейтенант взял власть над машиной.

Экскаватор его команду почему-то не слушал. Он стоял как стоял, даже дрожь прошла.

Давыденко не стал смущаться. Смущаться лейтенант не любил. Решив, что машина, может быть, слегка глуховата, он добавил голосу грома:

- Слушай мою команду... Глухонемой экскаватор стоял без движения. Сенюшкин, бортинженер, тихонько, как бы разговаривая с лопатой, сказал:

- Белая кнопка на пульте. Питание.

- Ага, - вдруг прокричал Давыденко, хлопнув раструбом причиндатора о бедную стереотрубу, - а питание? Идиоты! А питание кто подключать будет? Пушкин? Белая кнопка на пульте. Совсем отупели, бездельники.

Он кулаком пригрозил переминающейся от смущения команде.

Через пару минут машина уже тарахтела, раскладывая по полю ровные кучи земли.

Время шло незаметно. Азарт поисков несколько поутих, но приказ есть приказ - без экспоната на орбиту не возвращаться. И хотя начальство находилось там, на орбите, распивая чаи на флагманском корабле, и генеральский голос был не самим голосом, а всего лишь радиослепком, усиленным для пущего трепета, все равно - лейтенант в службе был тверд и спуску подчиненным не давал.