Наши будни - Страница 19

Ровно 13 лет прошло с тех пор, как я впервые сел в тюрьму за подпольное распространение листовок, разъясняющих суть ленинского учения о государстве и партии, и за попытку создания подпольного "Союза борьбы за возрождение ленинизма". Не правда ли, странное "преступление"? В стране, руководители которой без устали твердят о своей приверженности принципам ленинизма, кто-то пытается защищать эти принципы путем подпольной борьбы, а не в открытой дискуссии.

Предысторией этой моей деятельности является мое выступление на партийной конференции Ленинского района г. Москвы 7 сентября 1961 года. Мне удалось путем прямого обращения к делегатам конференции получить слово и высказаться по вопросам начинавшегося в то время насаждаться культа Хрущева. Выступление, принятое конференцией весьма благоприятно, встретило безоговорочное осуждение со стороны руководства конференции, особенно представителя ЦК КПСС Б.Н. Пономарева. И вот я увидел воочию, как партийный аппарат, организовав "выкручивание рук" делегатам, за 4 часа добился того, что конференция, одобрявшая до этого мое выступление, радикально изменила свое мнение и осудила его. Характерно, что при этом никто ничего не доказывал. Наклеили на мое выступление ярлык "политически незрелое" и на этом основании осудили.

Затем началась аппаратная расправа со мной, в ходе которой я понял, что член партии, даже не рядовой, совершенно бессилен перед аппаратом. У него нет никаких прав, его некому защитить, и ему не на кого опереться. Оказалось, что "ленинские принципы" - это слова, ничего не значащие для партийных чиновников. Устав партии - документ, не ограждающий прав члена партии. Отсюда и родилась идея разъяснить сие коммунистам. Если этого не сделать, аппарат превратит в культ Хрущева или кого угодно другого, и все пойдет по проторенному сталинскому пути. Разъяснить. Но как? Нет ни одного печатного органа в стране, который бы опубликовал то, что не угодно аппарату. Отсюда и родилась идея подполья. Прошлый опыт большевистской партии тоже толкал на этот путь. Но на первой же распространенной листовке провалилась эта затея (остальные 8, заготовленные для печатания и распространения, изъяты при обыске) и еще не оформившийся "Союз".

Меня после месяца следствия направили на психиатрическую экспертизу. К другим членам несостоявшегося "Союза" применили "гуманные" наказания (без лишения свободы) - кого из армии уволили, кого, наоборот, в армию забрали, исключив из институтов. Большинство заставили "раскаяться". Меня тоже уговаривали, избрав основным аргументом: "Ну что Вы один сделаете?"

Когда я вошел в экспертное отделение (для политических) Института судебной психиатрии им. Сербского, ко мне бросились все находившиеся там 11 человек, и все в один голос выкрикнули - статья?

- 70-я, - удивленно ответил я.

Раздался хохот. Стоявший почти вплотную ко мне высокий молодой брюнет - парень с очень умными, добрыми глазами - спросил:

- И Вам тоже говорили: "Ну что Вы один сделаете?"

Я еще больше удивился и растерянно сказал:

- Да...

Раздался еще больший хохот, и я пришел в еще большее замешательство. Брюнет, видимо, поняв причину моего замешательства, сказал:

- Да Вы не думайте плохого. Здесь все такие, как Вы. Поэтому мы и смеемся. Видим, что нашего полку все прибывает. А сумасшедших здесь нет. Не бойтесь.

Это был Юра Гримм - машинист строительного крана, который вдвоем с товарищем изготовил, размножил и распространил антихрущевские листовки. Мы с ним крепко подружились, и эта дружба сохраняется до сегодняшнего дня; теперь мы уже дружим семьями. И я думаю, что не все родные дети так заботятся о своих родителях, как Юра и его жена Соня о нас с женой. Юра был самым большим моим приобретением периода пребывания в Институте Сербского. Тогда я посоветовал ему, как вести себя, чтоб не попасть в спецпсихбольницу. Он совет мой выполнил ("раскаялся" в содеянном), был признан вменяемым и получил три года лагеря строгого режима. Специальная психиатрическая больница искалечила бы ему всю жизнь.

Уже во время экспертизы я понял ошибочность своего поведения. Уходить в подполье для борьбы против беззакония и произвола - непростительная ошибка. В подполье идут для низвержения существующего строя, вместе с его законами, а идти в подполье, чтобы добиваться своих законных (конституционных) прав, - это давать возможность властям изображать тебя уголовником, чуть ли не бандитом, и душить втайне от народа, перетаскивая тебя без шума из подпола, куда ты сам забрался, в КГБистские застенки. Нет, надо, как у Евтушенко, когда он был еще поэтом:

Не сгибаясь, у всех на виду,

Безоружный иду за оружием,

Без друзей за друзьями иду.

Я твердо решил, что больше не повторю своей ошибки. Когда я освобожусь, в подпол не полезу. Наоборот, буду выступать против нарушений законов, только гласно и, возможно, громче, а конституционными правами стану пользоваться явочным порядком, не испрашивая ни у кого разрешения на это. Только так можно найти своих единомышленников. А в подполье лишь с крысами можно встретиться. И в капкан влететь вместе с ними или кошке в зубы попасть.

Очевидно, что с такими мыслями я не погрешил бы против истины, если бы заявил на экспертизе, что искренне раскаиваюсь в содеянном и больше так поступать не буду. Но я считал недостойным человека раскаиваться под ножом гильотины. Я не раскаялся и нераскаянный угодил в специальную психиатрическую больницу в Ленинград. И не жалею, что так случилось. Там я встретил Владимира Буковского. Правда, поговорить тогда нам не удалось. Это произошло после того, как весной 1965 года мы оба освободились из спецпсихбольницы, - сначала он, потом и я. На первой же нашей встрече я задал ему вопрос: какой характер действий он предпочитает? Открытую борьбу или хорошо законспирированное подполье?

- Только открытую! - воскликнул он твердо и решительно.

- Чего нам прятаться. На нашей стороне закон. Да и потом, открытые выступления люди увидят и услышат: честные и смелые придут к нам. А каким методом вы будете подбирать для подполья? При нашей развращенности нравов, уверен, с первых же шагов натолкнетесь на провокатора.