Наша восемнадцатая осень - Страница 8

– Вот он!- и вытянул руку, показывая направление.

И тогда его увидели почти все разом. Крохотный серебряный крестик плыл в темной голубизне, прерывисто рокоча, как будто с усилием ввинчиваясь в густой воздух.

– "Рама", – сказал Лева Перелыгин.

Он не ошибся. Это действительно была "рама", немецкий двухфюзеляжный разведчик "фокке-вульф", похожий на два самолета, накрытые одним крылом. Двигатели наших машин никогда не работали с таким странным, задыхающимся гулом. Они ревели мерно и мощно, а у стремительных "ишачков" – И-16 – звенели, как туго натянутая басовая струна.

"Рамы" начали появляться над нашим городом с тех пор, как фашисты заняли Армавир и Ставрополь. Они прилетали со стороны Минвод, на большой высоте делали.широкий круг, будто осматривали окрестные горы, и снова уходили на север. Иногда по ним открывали огонь зенитки, установленные у кондитерской фабрики и у вокзала, но то ли эти проклятые "фокке-вульфы" были защищены хорошей броней, то ли снаряды их не доставали – они всегда оставались невредимыми.

Однажды на перехват "рамы" поднялись истребители, но бой разгорелся за городом, и чем он окончился, мы не видели. Ходили слухи, что "раму" все-таки сбили и она упала где-то в районе Докшукина.

Сначала "рам" боялись, считали, что такой мощный по виду самолет должен быть очень опасным. Но "рамы" ни разу не сбросили на город ни одной бомбы, и к ним постепенно привыкли.

Так и сейчас; мы совершенно равнодушно смотрели на эту "раму".

Когда она опустилась пониже, где-то в районе вокзала и элеватора, захлопали, зачастили зенитки и в небе расцвели белые парашютики взрывов.

Из штабного домика выскочил Цыбенко. Он взглянул в сторону плывущей к горам "рамы" и подбежал к строю.

– Распоряжение идти на Старый Лескен! Швыдче, хлопчики, швыдче! Слухай мою команду…

Но команду старшего сержанта нам так и не довелось услышать. Из-за гор, со стороны заходящего солнца выпрыгнули, именно выпрыгнули, а не вылетели, черные ревущие тени и ринулись на город. Это произошло с такой быстротой, что я не успел ни о чем подумать. Я даже не успел заметить, сколько их было. Превратившись в грохочущие черные кресты, они промчались на небольшой высоте, над самыми вершинами тополей, и на крыльях у них что-то ярко и трепетно вспыхивало.

– Ложись! – неестественно тонким голосом закричал Цыбенко и плашмя бросился на землю,

Я метнулся в сторону, споткнулся обо что-то и упал, крепко стукнувшись лицом о вывернувшийся вперед приклад карабина. Рядом со мной, больно придавив мою руку к земле, упал Витя Денисов.

"Налет! Вот что!… – вспыхнуло в голове. – Сейчас начнется!…"

Но вой, треск и грохот уже пронеслись над нами и замерли где-то вдали,

И тогда снова стали слышны истерические хлопки зениток, а потом со стороны вокзала докатился до городка тяжелый удар, и земля подо мной приподнялась и осела.

Я прижался лицом плотнее к траве и зажмурил глаза, но Цыбенко все тем же тонким срывающимся голосом крикнул:

– А ну вставайть!… Да ховайтесь скорее!… Бо воны сейчас вернутся!

Мы вскочили и бросились к кирпичной ограде.

На бегу я успел заметить, что у сержанта в руках откуда-то появился ручной пулемет и он пристраивает его на перила крыльца штабного домика. Лицо у сержанта было багровым, пилотка насажена на самые уши, как у Гены Яньковского, гимнастерка горбом вздулась на спине.

Не успели мы залечь у стены, как они появились снова,

Их было три, Они летели, все хищно упав на одно крыло, будто подрезая воздух, и струящимися кровавыми полосами обдавали землю впереди себя. Только сейчас я сообразил, что это трассирующие пули и что значат эти трепетные вспышки на крыльях,

Я увидел, как одна красная строчка задела черепичную крышу казармы и крыша треснула по всей длине, окуталась розоватым дымком и провалилась несколькими безобразными дырами, открыв черное нутро чердака. Я увидел бегущих от пушек на футбольном поле красноармейцев в зеленых фуражках, увидел, как двое из них странно споткнулись, упали ничком на траву и уже больше не поднялись,

И тут громко ударил пулемет Цыбенко,

Присев на корточки у перил, дергаясь от отдачи, сержант что-то кричал, широко открывая рот, и поворачивал вздрагивающий ствол ДП следом за самолетами. Длинная очередь прошла над нашими головами, обрубая ветви тополей, осыпая наши спины сбитыми листьями, и все кончилось. Неожиданно наступила резкая тишина. Штурмовики исчезли с такой же быстротой, с какой появились.

Сержант вскочил, отшвырнул на площадку крыльца пулемет и погрозил в сторону улетавших самолетов кулаком:

– До побачення!…

От его неторопливости и обстоятельности не осталось следа, Сейчас он был похож на человека, которого смертельно оскорбили и который собирается жестоко мстить за это оскорбление. Оглядев двор, над которым висела пыль, взбитая пулями, он вдруг увидел нас, и лицо у него стало тревожным.

– Встать! – крикнул он.

Мы поднялись и сбились в кучу около беленой кирпичной стены.

Убедившись, что все на ногах, он успокоился и отдал команду строиться.

Мы построились быстро и молча. Только тихо звякали карабины за нашими спинами да шумели тополя под свежим вечерним ветром. Солнце уже зашло, не земле лежали синие тени сумерек.

Около упавших красноармейцев суетились гарнизонные санитары с носилками, Дверь штабного домика непрерывно хлопала, из окна доносился монотонный голос радиста:

– Вы меня поняли?., Как слышимость? Как слышимость? Перехожу на прием… Перехожу на прием…

По двору по двое, по трое пробегали вооруженные бойцы, наверное из нарядов внутренней службы.

На нас уже никто не обращал внимания. Гарнизонный механизм работал по раз навсегда заведенному порядку и прекрасно обходился без нашего взвода. Мы, кажется, даже мешали его размеренному ходу.

– До утра мы должны буть у Старом Лескене, бо воны можуть перехватить дорогу, – сказал сержант.

"…В состав Северо-Кавказского фронта вошли 24, 9, 37, 12, 18, 51 и 47-я армии, 1-й отдельным стрелковый и 17-й кавалерийский корпуса. Однако 9-я и 24-я армии отводились в тыл на переформирование, Таким образом, на фронте протяженностью около 1000 км действовали пять армий, один стрелковый и один кавалерийский корпуса, В составе этих армий насчитывалось 23 стрелковые, 5 кавалерийских дивизий и 9 стрелковых бригад,

…В состав военно-воздушных сил фронта входили 4-я и 5-я воздушные армии, в которых насчитывалось 230 исправных самолетов всех систем."

(Из архива Министерства обороны СССР, фонд 319, оп, 4798, д, 4)

Тьма, тьма, черная сплошная тьма.

Над головой слабый, паутинный свет звезд, а здесь, внизу, все залито густой, жирной тьмой. По сторонам кусты, Их не видно, но когда колонна сбивается с середины дороги, упругие колючие ветви начинают хлестать по головам и плечам, И тогда кто-то чертыхается, кто-то кого-то толкает в спину, лязгает металл и рокочут негодующие голоса.

Дорога то сбегает в лощины, где застоявшийся влажный воздух пахнет погребом, то взбирается на какие-то высоты, где вольно гуляет ветер, приятно освежая потное тело и пересохшие губы.

Времени нет. Время остановилось во тьме. И кажется, никогда не кончится этот наш первый в жизни марш-бросок. Но это только кажется, когда отдаешься однообразному ритму шагов, настолько однообразному, что даже мысли застывают в мозгу. А потом снова встряхиваешься и вспоминаешь: Аушигер.

Где-то там, впереди, дорога должна упереться в селение под названием Аушигер. В Аушигере у нас должен быть получасовой привал. Там можно будет лечь на землю и вытянуть гудящие ноги. Можно будет переобуться, потому что ноги гудят не столько от усталости, сколько от боли. А боль эта от неправильно завернутых портянок. На всевобуче нас учили собирать и разбирать затвор трехлинейки, учили, как ликвидировать утыкание патрона в приемнике пулемета, как переползать открытую местность, как приветствовать старшего по званию. А вот как правильно оборачивать вокруг ноги портянку, нас не учили, У меня она на правой ноге съехала куда-то к самому носку, жгутом охватила пальцы и жмет, жмет так, будто затягивается мертвой петлей, Хочется остановиться, сдернуть с ноги этот проклятый сапог и идти босиком.