Наша светлость - Страница 13

А вот в балладах героини рыцарей с поля брани выволакивали… в доспехе причем.

Иногда и за конями возвращались.

И Тисса, наклонившись, мужественно перекинула руку их сиятельства через плечо. Запоздало подумалось о гневе, в который придет леди Льялл, увидев грязь на халате… и в этот момент рука ожила, как-то хитро обхватила шею Тиссы и сдавила.

Тисса хотела закричать и не смогла.

Сейчас шея хрустнет и… все.

– Гавин! – рявкнул их сиятельство, ослабляя хватку. – Какого хрена тут творится?

И сразу орать. Конечно. Именно Гавин виноват во всем, что с таном произошло.

Тисса потрогала шею. Та была на месте. Голова, что характерно, тоже. И дышать снова получалось. Все-таки надо было не стесняться с пощечинами. Когда еще такой случай выпадет?

– Доброй ночи. – Тисса на всякий случай отступила от кресла. – Гавин сказал, что вы… заболели. И нужна моя помощь. Вы можете встать?

А когда тан злится – она как-то сразу поняла, что их сиятельство и вправду очень-очень злы, – глаза его становятся серыми.

– Вы замерзли. И если не согреетесь, то умрете, – добавила она совсем тихо, испытывая одно желание – сбежать.

– А ты, значит, погреть пришла?

Вот как с этим человеком нормально разговаривать?

Надо успокоиться. Больные люди грубят, потому что им больно. Так мама говорила. А тану, судя по всему, больно постоянно. Наверное, это возрастное, он уже немолодой. Но Тисса потерпит. Ее долг – заботиться о муже.

Хотя он явно против.

– Греть будет ванна. И вино. Горячее.

Их сиятельство все-таки соизволили подняться. От помощи Тиссы отмахнулись, пробурчав:

– Ванна. Вино. Женщина. А я не в состоянии…

– Что «не в состоянии»?

– Ничего не в состоянии. Позор. Гавин!

К счастью, Гавин появился вовремя, чтобы удержать тана от падения. Ну не в одиночку… Все-таки зачем тан таким большим вырос? Это крайне непредусмотрительно с его стороны. Может, поэтому в балладах часто упоминают об изящном сложении героев? Таких, наверное, тащить легче. И коням в том числе.

Над ванной поднимался пар, и Тисса проверила воду. Ну конечно, оставалось их сиятельство только сварить. Ведь сказано же было – теплая, а не горячая. Мама предупреждала, что если вода будет слишком горячей, то сердце может не выдержать.

А у него и так слишком часто бьется.

Пришлось разбавлять холодной.

Их сиятельство стояли, упираясь руками и лбом в стену. Хорошо, что не говорили ничего под руку.

– У вас голова не кружится? – Тиссе, кажется, удалось достичь нужной температуры.

– Кружится.

– Тошнит?

– Уже нет. Ребенок, иди спать. Я сам управлюсь.

Во-первых, вряд ли управится, во-вторых, Тисса всерьез сомневалась, что сумеет заснуть.

– Вы ведете себя безответственно. – Говорить следовало уверенно, но голос предательски дрожал. – И если вы отказываетесь от помощи доктора, то терпите мою.

Вот у мамы получалось разговаривать с больными, ее все слушались, даже папа. Правда, он вечно ворчал, что сам разберется… а мама отвечала, что еще не готова стать вдовой.

– Раздевайтесь, – сглотнув, велела Тисса.

– Для тебя – с удовольствием.

Ох, это не только неприлично. Это недопустимо! Особенно если с удовольствием. Правда, оказалось, что руки их сиятельства не слушаются, и Гавину пришлось стаскивать грязную куртку, а потом и рубашку. Тисса поспешно отвернулась.

Однажды она видела папу без рубашки. Но это было давно! И папа – это же совсем-совсем другое… если бы не разбитый затылок тана, которым предстояло заняться, Тисса немедленно бы вышла.

А получалось, что уйти нельзя. Кто бросает дело недоделанным?

И температуру воды следует постепенно повышать.

Их сиятельство в ванну не забрались, рухнули, выплеснув половину воды на пол и на Тиссу, – ночная рубашка тотчас прилипла к ногам. А тан заорал:

– Горячо!

– Сидите. Вам так кажется. Вы просто промерзли насквозь.

Тиссе пришлось обернуться. Она пообещала, что смотреть будет только на затылок… ну некоторые обещания крайне сложно сдержать. Спину тана покрывали старые шрамы и свежие синяки темно-лилового, черного почти цвета. Густо. Плотно.

Страшно.

Как он вообще ходит-то?

И не просто ходит, но, упершись руками в борта, пытается вылезти из ванны.

– Пожалуйста, потерпите. – Тисса положила руки на плечи и поняла, что удержать его просто не сумеет. – Скоро жар пройдет. Вы должны прогреться. А я – осмотреть вашу голову.

Его трясло то мелкой, то крупной дрожью, переходившей в судорогу. Но это – хороший признак. Мышцы отходят. Всегда больно, когда мышцы отходят. Их надо бы растереть… Тисса пытается, но это то же самое, что растирать камень.

– Гавин, помоги, пожалуйста.

Помогает. Сосредоточенно, не обращая внимания на шипение их сиятельства. И лучше бы кричал в самом-то деле…

– Я добавлю горячей. Выдержите?

Кивок. А пульс еще ускорился, но не настолько, чтобы бояться за сердце.

– Ребенок…

– Что?

– Спасибо.

– Не за что. Сейчас посидите, пожалуйста, смирно.

Тиссе нужны были таз, тряпка и ножницы, потому как она подозревала, что просто расчесать слипшиеся волосы не выйдет. И оказалась права. Все спеклось в черно-бурый ком, который не желал размокать. Их сиятельство терпели молча. Лишь однажды попросили Гавина добавить горячей воды.

Волосы вокруг рваной раны Тисса выстригала аккуратно, а когда достригла, тан – ну неймется ему! – оттолкнул руку и сам ощупал затылок.

– Ты шить умеешь? – поинтересовался он.

– Я пробовала… на овцах.

К людям мама ее не допускала.

– Хорошо. Представь, что я овца.

– Скорее уж баран, – не удержалась Тисса и поспешно добавила: – Овца – девочка, а вы…

– Мальчик. Мальчик-баран. Примерно так себя и чувствую.

В кофре, который принес Гавин, имелся набор игл разной формы и толщины, шелковые нити, ножи и даже струнная пила – ее Тисса только на картинках и видела.

– Извини, но я буду ругаться.

И тан сдержал слово.

К счастью, рана была не такой и длинной, Тисса в пять стежков уложилась. Страшнее всего было прокалывать кожу в первый раз. И она все медлила, уговаривая себя, что это все равно надо сделать, даже если будет больно. А больно будет, потому что Тисса не умеет шить и руки у нее трясутся, но отступать некуда. Второй стежок дался легче. А на третьем тан сказал что-то такое, отчего Тисса едва иглу не выронила… и перестала его слушать.

– Все, – объявила она, отрезая нить. – И вам пора выбираться из воды.

– Сейчас. – Он опять сунул пальцы в волосы, точно проверяя, хорошо ли сделана работа. – Ребенок, глянь, пожалуйста, что у меня за ухом. Жжется…

Он наклонился, чтобы Тиссе было лучше видно.

Не за ухом – на шее.

Красное пятно, размером с медяк. Яркое такое… круг и перекрещенные мечи.

– Это… – Тисса поняла, что сейчас расплачется. – Это клеймо…

Кто-то ударил их сиятельство по голове. Подло. Сзади. И когда тан потерял сознание, избил. Но показалось мало. Еще и клеймо, которое рабам ставят.

И это же навсегда!

Как можно быть настолько жестоким?

– Клеймо, значит. – Тан накрыл ожог большим пальцем. – Вот с-с… сволочи. Ничего. Я злопамятный. Найду – сочтемся. Так, о том, что тут было, никому. Ясно?

Тисса хотела ответить, что само собой не собирается никому рассказывать, и вовсе не потому, что их сиятельства боится. Но вместо слов получился всхлип. И тан обернулся.

– Эй, ребенок, ты чего? Плачешь?

Если бы не спросил, Тисса справилась бы. А тан спросил, и она разревелась.

– Из-за этой ерунды? Оно и стоит-то так, что не увидишь. А волосы отращу, совсем скроется…

Да разве в этом дело? Он же сам будет знать про клеймо. И про то, что Тисса знает. И тот, кто поставил, тоже. И вообще нельзя так с людьми.

– Так чего плакать?

– Мне… мне вас жалко.

Она вытерла глаза рукавом, убедившись, что тот уже мокр и грязен. И кроме земляных пятен виднелись другие – крови. Их-то точно не выйдет застирать. Но это уже не казалось важным.