Нас возвышающий обман (СИ) - Страница 131

Не стерпела.

- Но он же будет убивать! Он уже уничтожил целую деревню! – Глаза пылают, как и волосы.

- Мисс...

- Нимфадора Люпин! – Даже имя назвала.

- Вот оно что! Что ж, миссис Люпин, не надо говорить о том, в чем вы не разбираетесь. Если его госпожа не захочет, вряд ли многие пострадают. Хотя кого-нибудь он точно убьет. Порой это сильнее его, сильнее приказа госпожи.

- Селена должна ему приказать?

- Пожалуйста, не надо меня перебивать.

- Дора...

- Молчу!

- Или ты, – леди Гвиневра смотрела прямо в глаза Селене. А может, в душу? – можешь убить свое создание. Облегчить его муки.

- Убить его? – Перед глазами многое... Перламутровые розы на вокзале... Безумно ревнующий Сириус... Признания в любви – каждое за столько лет... Его руки, губы... Глаза... Любовь или морок? Зелье ли? – Убить?! Я?!

- Ты меня слышала, дорогая.

- А что если... я сама погибну?

Зазвенело стекло. Огромное французское окно рухнуло на пол ливнем острых брызг. В комнату ворвался ветер, запах стылой земли.

- Мерлин мой!

- Дора, все в порядке?

- Селена, что случилось?!

Домовик уже суетливо возвращал окно на место. Один миг – он исчез с глухим хлопком. В комнате все еще пахло осенью.

- Если собралась умирать, не оставляй его в живых! Не смей! В своем безумии он будет слишком опасен для всех...

Страх на лице леди Гвиневры – не частый гость. А сейчас она боялась.

- А если вдруг... Неужели нет никаго средства?

- Ну почему же... – Краски постепенно возвращались на лицо хозяйки дома. – Подарите ему воскрешающий камень. Если отыщите.

====== Глава 8. ======

Вечереет, смеркается. Ветер гонит по небу рваные тучи – темные и ледяные, словно тени дементоров. А внизу, холодное и черное, пенится море. Тоже ледяное. И такое бесконечно чужое. Сколько раз его видела? Ох, это ведь впервые, наверное! Только совсем оно и не завораживает – просто остервенело долбит скалу, подбрасывая вверх грязные клоки пены.

Настроение и вовсе не праздничное. Под стать погоде. Зачем было на край света? Можно же и на Гриммо в тоске пыль поглотать. Вдвоем. А еще лучше к миссис Лонгботтом! Она очень звала. От этой мысли щекам стало горячо, даже на ледяном ветру. Там точно было бы лучше!

Мама упрямо шла вперед, не оглядываясь. Что она там видит? Ну, понятно, что надо прочь от моря. И кто будет жить на этой скале? Или будет... Прислушалась к себе, задумалась – что-то же Мэгги рассказывала ей о доме. Точно... Вот только эти мысли она словно растеряла. Это же было когда-то, в другой жизни, совсем другой... Когда они смеялись, шутили, жили. Почему-то на ум пришел баран. Боевой... или сторожевой? Вот ведь – баран!

- Лили, не отставай!

Как у нее говорить получается? Открыла рот, чтобы ответить – ветер тут же кляпом запечатал! Наглоталась только горько-соленого вкуса моря, даже, кажется, ощутила на языке осклизлую чешую морской живности, снующей под толщей холодной темной воды.

- Ох...

- Лили, тут уже немного осталось!

Даже ветер перекрикивает. Как ей удается? Хорошо, что дождь прекратился. В первый момент – от трансгрессии еще тошнило – ледяные струи быстро прояснили голову. Мама лишь рукой махнула. И ливень... стих. Даже удивиться не успела! Хотя, что уж тут, если она грозу вызывать умеет, то ливень успокоить и подавно! Жаль, что против ветра нет средства...

Вдали что-то блеснуло. Так слабо. Показалось? Нет, вроде... Огонек. Или несколько?

- Смотри. Почти пришли, милая...

Что-то не похоже. До этих огоньков еще дойти! Почему же они поближе не трансгрессировали? Куда как лучше было бы!

Ох, а что же она Мэгги скажет? Ведь и не видела ее с тех пор... Надо же что-то сказать... И придумать слова хотела какие-то... Вот только их нет!

Вспомнила, как сама пришла к ней, когда так больно было, хоть вой! Папа умер, мама замуж собралась... И одна мысль была – бежать! Вот и пришла. И мистер Грюм с ней на кухне сидел. Вот, наверное, он тоже не знал, что ей сказать. Но ведь говорил – и каждое слово было правильным, нужным. Как так у него?

Огоньки все ближе. Ближе.

- Лили... – Она уже, оказывается, прилично отстала. Вроде и быстро двигалась, а все равно как на месте стоит. – Лили! Ты идешь?

Обрела голос.

- Там поет кто-то... – Вот только сейчас и поняла, что поет.

- Где?

- Там... – махнула рукой в темноту раскинувшейся пустоши. – Поет. Ты не слышишь?

- Поет? На таком ветру?

Мама замерла, настороженно вглядываясь во мрак. Песни ее пугали! Песни воды... Мама их так называла. Самой до сих пор не доводилось... А мама перед смертью отца все время их слышала.

- Я ничего не слышу. Почудилось тебе...

Значит, не вода это. Да и от моря клятого они ушли вроде. Только вот звучит же...

- Не почудилось! Вот опять поет! Слышишь?

- Нет... – тряхнула головой. Капюшон скользнул вниз, ветер волосы растрепал. Такая прекрасная! Или ужасная... Почти Медуза Горгона. – Пойдем отсюда. Верно, ши шалят!

- Под Рождество?

- Все сейчас перепуталось. Даже воздух звенит от напряжения – все чего-то ждут. Великого перелома... – Странно, мама заговорила ну прямо как профессор Дамблдор. Непривычно было в начале года без его речи. – Все ведут себя не так...

- Ты это про себя?

Спросила и испугалась! Не надо было!

Мамины глаза...

- И про себя тоже. Давай уже пойдем!

- Я тоже веду себя не так?

- Ты пытаешься понять...

И снова против ветра. К огонькам. А из пустоши вслед песня. Звучит. Наполняет...

- Всё поют? – мама обернулась на тропинке, ведущей с холма вниз. – Ты их слышишь?

- Уже нет! – соврала. Не трудно, оказывается. Совсем. – Я про себя пою папину песню.

И точно! Как раньше об этом не подумала?

- Папину? – мама заметно вздрогнула, будто холодный ветер все же сумел и ее пробрать до костей. Даже капюшон опять опустила. – Какую?

- Как раз про ши... Мне даже казалось, что все слова позабыла...

Запела – очень тихо... Голос дрожит. И ветер этот треклятый!

В темноте парадным строем

Звезды ходят надо мною,

Как заправские вояки,

Ходят маршем, а собаки

Деревеньки нашей тихой

Ночью воют – кличут лихо.

Заливаются слезами

Ши с зелеными глазами

И с глазами цвета вишни...

Что-то будет, раз их слышно!

Баньши чешет длинный волос,

Не молчит – стенает в голос,

Манит тонкою рукою...

И окутана тоскою

Темнота вокруг деревни.

Лишь мотив певучий древний

Все звучит, не умолкая,

Душу грешную пугая.

Страх поглубже спрячу в сердце,

Подопру поленом дверцу:

Пусть за стенами ярится

Ночь – неведомая птица.

Утром солнце ярким светом

Пропоет добра победу!

*

- Тихо, Энгус! Сидеть!

За спиной отчаянное блеяние.

В жизни такого не видела. Огромный, черный как ночь, шерсть клоками до земли весит. И рога витые.

- Да тихо ты! Поздновато вас принесло, нечего сказать. Эк бедолагу Энгуса напугали…

- Извините, мистер МакКиннон.

- Ладно, чего уж тут.

Большая фигура заслоняет проход. Холодный ветер треплет красно-зеленую… нет, не юбку, Мэгги учила, что нельзя говорить «юбка», шотландцы на это страшно обижаются… как же ее?..

- Входите, что ли, чего под дверью торчать.

- Спасибо, мистер МакКиннон.

Посторонился.

До чего же высокий! Плечи – косая сажень. Волосы густые, темно-медные. Борода лопатой. Кое-где только серебряная ниточка затерялась. А глаза – знакомые. Серые.

- А ты, стало быть, Лили.

- Да…

- Что ж. Добро пожаловать. Энгус, да угомонись уже там! Свои это… Побери ши!

Отчаянное блеяние стихло за тяжелой деревянной дверью.

В прихожей – холод и полумрак. На стене – раскидистые оленьи рога. Дальше, совсем в темноте, ступеньки наверх. Что-то напоминает. Словно бывала уже в этом доме. Или в другом – похожем…