Нас предала Родина - Страница 58
— Это меня дядя Женя научил. А ты не верила! Теперь надо ее прямо об колоду долбануть — и все дела. Папа бы за десять минут все сделал.
Ирина поднялась, взяла у сына топор с насаженной на него деревяшкой и что есть силы хлопнула его об колоду. Полено легко раскололось пополам.
— Иес!
Борис. Грозный
Мужчина лежал на первом этаже у стены, в стороне от окон.
«Опять, — с некоторой досадой шевельнулось в голове. — Зачем они их приносят?»
Из всего происходящего вокруг больше всего Борис не понимал этого. Остальное, если не особо ковыряться, было понятно и даже по-своему логично.
Идет война, бессмысленная и непонятная война, которую руководство страны предпочитает называть «восстановлением конституционного порядка». Судя по выпускам радионовостей, которые они жадно ловили из нескольких сохранившихся приемников, восстановление идет по плану и скоро должно завершиться. Это можно было понять: за всю свою сознательную жизнь Борис привык, что родное государство лжет на каждом шагу. Это ясно.
«Незаконные вооруженные формирования» складывать оружия не собирались и противились выполнению плана изо всех сил. Это тоже понятно.
Часть бомбоубежища занимали эти самые формирования. Сами себя они называли иначе: исламский батальон. В убежище они заходили через отдельный вход, с гражданскими пересекались не часто и это Бориса вполне устраивало. Сколько «исламов» было в убежище, он тоже не знал и не стремился. Знал, что их базы тянулись до туннеля, дальше по слухам действовали другие. Точно знал, что «работают» боевики вахтовым методом, дня по три-четыре. Потом уезжают в Шали, и их место занимает другая смена.
Этого Борису было достаточно.
Все это было понятно и естественно укладывалось в новый, кажущейся таким бессмысленным, миропорядок.
Немного напрягшись, можно было понять даже любимое развлечение «исламов» — выскочить днем из убежища и дать в воздух несколько очередей. Через пару минут за Сунжей начинали глухо бухать минометы, и воздух звенел от разрыва мин. Боевики к тому времени уже сидели под землей: наверное, им было смешно. Что делалось наверху, кого зацепило миной, их не интересовало. Как говорили в детстве: «Кто не спрятался — я не отвечаю».
Впрочем, отношения с невольными соседями были скорее неплохими. Они даже продукты иногда подбрасывали — муку, сахар. Понятное дело, что в первую очередь старались поддержать своих, чеченцев. А те делились с остальными.
Это тоже было понятно.
Но зачем они приносили раненых?
В рейды боевики уходили небольшими группами, по четыре-пять человек. Так же и возвращались, причем, чаще всего под обстрелом.
Зачем им лишняя ноша?
Зачем уменьшать маневренность группы, когда каждый лишний шаг, каждое лишнее мгновение могут стать последними? Особенно, если раненый не твой товарищ, а просто грозненец. К тому же — русский.
Зачем?
Тем не менее — приносили. Заносили на первый этаж и укладывали на пол, в наиболее безопасное место, подальше от окон. Там они и лежали до утра, пока их кто-нибудь не замечал.
К тому времени они были уже не ранеными. Они были мертвыми.
За все время до утра дожила лишь одна женщина, раненая в ногу. Она прожила потом еще целых два дня.
Остальные не дотягивали и до утра. А если бы и дожили? Чем им можно было помочь — разве что перебинтовать?
Чеченцев боевики относили к себе. У них были и врачи, и медикаменты. По слухам их потом переправляли в Шали.
Борис отодвинул остановившегося впереди грузного мужчину с ведрами, подошел к раненому. Тот лежал лицом вверх, приоткрыв беззубый рот. На подбородке запеклась кровь. Борис сел на корточки, приложил руку к шее, пытаясь нащупать пульс.
— Что? — спросил сзади Аланбек.
Борис отнял руку от холодной, как грозненский январь, шеи мужчины и закрыл ему глаза.
Ирина. Саратов
Ирина поставила на печку кастрюлю с картошкой и села на кровать. От печки шел сухой жар, вверху уже было тепло. Ничего, скоро прогреется и внизу, жаль только пол всегда остается холодным.
Все-таки она научилась справляться с печкой. Хотя поначалу казалось, что этого не будет никогда. Русская печь поддаваться городской жительнице не желала и наказывала за любую ошибку. То дрова прогорят слишком быстро, то погасит огонь уголь, то дым вместо трубы пойдет в комнату. Мучение, а не печка.
Теперь, слава богу, Ирина приноровилась, и особых проблем нет. Не газ, конечно, и не центральное отопление, но ничего — жить можно.
— Мам! Не слышишь?
Ирина оторвала взгляд от раскаленного круга под кастрюлей, повернулась к сыну.
— Я тебе кричу, кричу, — голос у Славика возбужденный, обиженный. — Задачка не получается. Поможешь?
— Задачка? — неуверенно повторила Ирина. — Ну давай.
Славик сунул Ирине в руки открытый учебник, открыл поддувало и начал запихивать туда газету.
— Перестань! — дернула его за плечо Ирина. — Что тут у тебя? «В бассейн по одной трубе вода втекает, по другой вытекает. Если закрыть трубу, по которой… за 10 часов… за 5 часов.… За сколько часов, наполнится…»
Ирина оторвалась от учебника, посмотрела на сына. Славик вытащил газету и молча ждал. «Втекает, вытекает…» — тщетно пыталась сосредоточиться Ирина.
— А разве вам на уроке не объясняли?
Наивную педагогическую уловку Славик отбил легко.
— Мама! Ни фига нам не объясняли.
— Не может быть.
— Может! Ты помогать будешь?
Через десять минут Ирина полностью запуталась в трубах, часах, бассейнах и почувствовала глухое раздражение.
— На уроке надо было внимательней слушать! Болтал, наверное?
— Мамочка! — обиделся Славик. — Ничего я не болтал. Не решали мы таких задач!
— Не решали, — Ирина помешала картошку, закрыла крышку. — Не знаю я, сыночка, что с этими трубами делать.
Славик втянул аромат, облизнулся.
— А папа бы за две минуты решил. Мама, а когда папа приедет?
Ирина села на кровать, прикрыла глаза. «Дерни за веревочку, радость моя». Дзинь! «Ты подожди, может, я еще обрадуюсь». Дзинь!
— Мамочка, — тихо спросил Славик, — а папа умрет?
Ирина схватила сына за плечи и дернула так, что у него запрокинулась голова.
— Замолчи! — закричала она.
Славик вздрогнул, Ирина испугалась и закричала еще сильнее, с остервенением.
— Не смей так говорить! Даже думать не смей! Как ты можешь? Бессовестный!
Славик смотрел на нее широко раскрытыми сухими глазами, и это было страшно. Ирина обняла его, прижала и стала целовать. Нервно, исступленно, словно в нем, в Славике было все дело, и если он сейчас ее простит, если поверит, все сразу станет хорошо.
— Сыночка, прости меня, прости, мой хороший! Мне плохо очень без папы. Прости!
— Да ладно, мамочка, — смутился Славик, — что ты.
— Ну вот и хорошо, вот и хорошо! — Ирина оторвалась от сына и уставилась ему в глаза воспаленным взглядом. — Только ты не говори так больше, ладно! Даже не думай так. Мы должны верить! Если мы будем верить, тогда все будет хорошо, а если.… Понимаешь?
— Понимаю, — серьезно сказал Славик. — А это не суеверие?
— Нет! — твердо сказала Ирина. — Это правда. Он сейчас там один, ему очень трудно, и мы должны ему помочь. Понимаешь?
Славик прижался Ирине к плечу, шмыгнул носом.
— Мне тоже трудно без него.
Тихо гудела печка, из кастрюли вырывался пар и постукивал крышкой.
Тук-тук. Тук-тук.
— Мамочка, — сказал Славик, — я, кажется, понял, как эту чертову задачку решить.