Нас много (сборник) - Страница 9

Уж утренняя заря разгорелась в небе, когда Юс услыхал скрип полозьев. Вот из-за угла дома показалась рыжая лошаденка, а за ней обледенелая бочка. Рядом с бочкой шел, припадая на левую ногу, чернобородый водовоз. Сердце у Юса заколотилось короткими сильными ударами, а руки еще старательней начали тереть мочалкой холодную кастрюлю. Но водовоз даже не взглянул на Юса. Мрачный и насупленный, как всегда, он молча черпал воду из своей бочки и переливал ее в бочку под навесом. Юс следил за каждым его движением. Как видно, на этот раз чернобородый решил не оставить ни одной капли в своей бочке, так старательно вычерпывал он воду. Напрасно Юс гремел своими кастрюлями, напрасно спустился с верхней ступеньки лестницы на нижнюю— водовоз не обращал на него внимания. Окончив свое дело, он достал кисет с махоркой, неторопливо свернул козью ножку, медленно закурил, долго кашлял… Сейчас он уедет! Юс уныло опустил голову. И вдруг сильные руки подняли его с земли. Мгновение — и он очутился внутри обледенелой бочки водовоза. Бочка качнулась, заскрипели полозья. «Н-но, ленивая!», услышал Юс.

Скорчившись, боясь пошевелиться, Юс лежал в бочке. Ледяная вода, оставшаяся на дне, промочила его одежду, и он примерз к стенкам бочки. Ему было очень холодно. Вот бочка поехала быстрей. Водовоз вовсю нахлестывал клячу. «Вот теперь мы выехали за ворота, — думал Юс. — Скорей, скорей!», шептал он, и сердце у него замирало от страха и радости.

Ехали они долго. Наконец бочка остановилась. В четырехугольное отверстие, прорубленное в ее боку, заглянуло смуглое смеющееся лицо водовоза.

— Ну как, живой? — Те же сильные руки, что сунули Юса в бочку, теперь помогли ему выбраться из бочки.

— Жи-живой… — пролепетал Юс, лязгая зубами и силясь сложить посиневшие губы в улыбку.

— Э, брат, да ты совсем у меня обледенел! — сказал водовоз и, схватив Юса на руки, быстро внес в избу. — Вот вам живая сосулька! — весело сказал он.

Первой, кого увидел Юс в избе, была тетя Груша. Она бросилась к нему и прижала его к груди, мокрого, холодного.

— Сынок! Замерз, совсем замерз! Ну, Матвей Матвеич, спасибо тебе, родной!

— Да погодите вы, Аграфена Никитична, — сказал водовоз, — дайте парню обогреться, накормите его, а причитать потом будете.

Матвей Матвеич! Так вот он кто такой, чернобородый! Юс мягко, но решительно отстранил от себя тетю Грушу и подошел к своему избавителю.

— Матвей Матвеич, я к вам из Подлипок от Анны Григорьевны… — начал было он, как учил его Демьян Иванович. Матвей Матвеич усмехнулся и положил мальчику на плечо свою маленькую смуглую руку.

— Ладно, дружок, — ласково сказал он, — на сей раз ты опоздал. Я все уже знаю. Вот Аграфене Никитичне повезло больше, чем тебе. Да ты не огорчайся, со всяким может случиться!

Переодетый во все сухое, досыта накормленный, Юс лежал на печке, укрывшись бараньим тулупом. Он испытывал блаженное чувство покоя, тепла и сытости. Сладкая дрема забралась к нему под тулуп и, как ласковая кошка, мурлыкала над самым ухом. Все, что он пережил в немецкой кухне, теперь казалось ему тяжелым, страшным сном. Но лучше всякой печки, лучше бараньего тулупа согревала ласка добрых людей, не покинувших в беде чужого им мальчика.

На другой день Матвей Матвеич зашел проведать Юса. Ухмыляясь в бороду, он рассказал, что немцы до сих пор ломают головы, куда девался мальчик, но, как видно, так и не могут разгадать эту загадку. Юс проводил Матвея Maтвеича в сени и, оставшись с ним с глазу на глаз, спросил голосом, полным надежды, не знает ли он чего-нибудь о его отце. Матвей Матвеич помолчал, погладил бороду рукой и сказал:

— Что ж, надо будет разузнать… — Глаза у него были веселые, ласковые.

Весь день Юс отдыхал. Он мечтал как можно скорее вернуться в лес, в отряд. Но на все его просьбы тетя Груша отвечала уклончиво и даже как-то непонятно:

— Вот ужо, погоди… Настанет вечер — увидим!

К концу дня Юс заскучал. Выходить на улицу ему нельзя было, и ему казалось, что короткий зимний день тянется долго-долго. После обеда тетя Груша ушла и вернулась вечером, когда окна в избе стали синими.

— Собирайся, — коротко сказала она Юсу.

Был тихий зимний вечер. В деревне — ни звука, ни огонька. Юс и тетя Груша тихонько пробирались по огородам, стараясь не попасться на глаза немецким патрулям, шнырявшим с наступлением темноты по деревне. Они благополучно добрались до маленькой бедной избушки и перелезли через низкий плетень. Тетя Груша тихонько стукнула в окошко. Юс так и обмер. Дверь открыл тот самый старичок-водовоз, которого Юс считал изменником. Они вошли в избу. Окна были закрыты ставнями. На столе горела тонкая церковная свечка. На лавке у стола сидела красивая молодая женщина и что-то быстро шила, низко нагнувшись над шитьем. Она улыбнулась Юсу и сказала певучим голосом;

— Пришел, милый! Радость-то какая!

Старик, прищурив хитрые свои глазки, тоже радостно улыбался. Юс молча смотрел на них и ничего не понимал. Потом старик пошептался с тетей Грушей, накинул полушубок и вышел в сени. Молодая женщина положила шитье на лавку и взяла со стола свечу. Тетя Груша придвинула стол к стене и, нагнувшись, открыла вход в подпол. Обе они молча, улыбаясь, смотрели на Юса. Сердце Юca забилось от неясного предчувствия… Он подбежал и заглянул в подпол. Там горела маленькая керосиновая лампочка и было светло. Ни на кого не глядя, Юс быстро спустился вниз по шаткой лесенке. На пружинном матраце, поставленном прямо на земляной, застланный соломой пол, лежал под стеганым одеялом худой, обросший волосами человек. Он лежал, повернув голову к стене, и, повидимому, спал.

— Папа! — тихо сказал Юс, опускаясь на колени перед ним. Юс очень тихо сказал «папа», но человек услышал. Он медленно повернул голову, открыл глаза. Его измученное желтое лицо просияло.

В отряде тети Груши узнали, что отца Юса фашисты расстреляли вместе с двумя другими партизанами.

Известие оказалось не совсем верным: двоих партизан действительно убили, а отца Юса только тяжело ранили. Он потерял сознание, и фашистские палачи оставили его, как мертвого. Матвей Матвеич и другие колхозники, не думая об опасности, унесли его ночью, спрятали, выходили. Это все случилось за день, за два до того, как Юс отправился из леса в Лужки.

А когда раны отца закрылись, партизаны переправили его и Юса через линию фронта.

И теперь Юс твердо знал: он был прав, когда думал, что на родной земле все люди — родные.

Все это рассказал мне раненый командир. Мы нашли его в лесу за городом Солнечногорском после боя.

В начале войны к одинокому колхознику Ивану Клок приехала из Белоруссии жена его брата Федора с тремя ребятами. Сам Федор, когда немецкие захватчики подошли к их городу, ушел с партизанами, а жене наказал бежать с ребятами в его родную деревню, к старшему брату.

Клок принял родственников не очень любезно.

— Ты вот отпустила мужа в партизаны, — сорвут ему немцы голову, а мне потом нянчись с вами…

Мать поселилась с ребятами в уголке за печкой и пошла вместе с тринадцатилетним Колей работать в колхоз. Десятилетняя Настенька оставалась дома. Нянчила Бориску и стряпала на всех.

Коля и Настенька быстро подружились с ребятами деревни.

Осенью ребята нашли в лесу старое глинища Когда-то здесь брали глину для кирпичного завода. В отвесных стенках глубокой ямы было много выемок, похожих на пещеры.

— Вот это да! Партизанское местечко, — сказал Коля.

С этого дня он стал «товарищ К.», а все ребята — бойцами его партизанского отряда. «Партизаны» немедленно принялись за работу. Они расширили и углубили одну из пещер, сделали стенку, навесили дверь, прорубили окошко, смастерили стол, нары, сложили печурку. Командир повесил на стену часы-ходики. Правда, они всегда показывали только одни минуты: у ходиков не было часовой стрелки.