Нарушенное время Марса - Страница 10

Их аномальных, но все-таки горячо любимых детей – его мальчика и ее малыша – убьют каким-нибудь научным безболезненным мгновенным способом!

Неужели она думала об этом?!

– Скажите… – произнес он.

Как бы угадав его вопрос, миссис Эстергази ответила:

– Детей усыпят…

Отвернувшись, чтобы скрыть свое лицо, он глухо сказал:

– Вы имеете в виду… убьют?…

– О, какой ужас! – закричала она. – Как у вас язык поворачивается говорить так!… Неужели вас это совсем не волнует?

Она посмотрела на него с ужасом.

– Боже… – прошептал он в отчаянии. – Неужели это правда?

Стинер не верил ей. Просто потому, что не хотел? Или потому, что это было уж слишком чудовищно? «Нет, – думал он, – этого просто не может быть». Норберт не доверял ей, ни ее инстинктам, ни ее чувству реальности.

Видимо, она подцепила какие-то слухи, искаженные истеричками до бессмыслицы. Вероятно, просто появился закон, косвенным образом задевающий какие-то аспекты содержания аномальных детей. Они – родители аномальных детей – всегда жили с камнем в душе. С каким ужасом читали они приказ об обязательной стерилизации обоих родителей и всего потомства в случаях, когда доказано «нарушение репродуктивной функции вследствие облучения гамма-радиацией в больших дозах».

– Кто автор закона? – спросил Стинер.

– Предполагают – шестеро членов Комитета по внутрипланетарному здоровью и благосостоянию, – она по бумажке прочитала фамилии. – Вот их имена… Мистер Стинер, мне бы хотелось, чтобы вы написали этим господам… а также всем, кого вы знаете…

Норберт уже едва слушал. Он торопливо расплатился, поблагодарил ее, схватил сверток и выскочил из магазина.

Черт возьми! Как он жалел, что вошел туда! Что, она получает удовольствие, рассказывая такие страсти? Неужели в мире и без того недостаточно проблем, чтобы обойтись без бабских сплетен, распространяемых дамочками не первой молодости, которые от нечего делать ставят общественные дела на первое место…

Но тихий внутренний голос говорил ему: «Она, вероятно, знает, что говорит. Ты должен твердо взглянуть правде в глаза». Вцепившись в тяжелый чемодан, он шел, расстроенный и испуганный, с трудом узнавая маленькие новые магазинчики, мимо которых проходил, торопясь в лагерь на свидание с сыном.

Когда Стинер наконец вошел в большой, со стеклянным куполом, солярий лагеря, он сразу заметил мисс Милч, молодую, рыжеволосую, в рабочем халате и сандалиях, перепачканную глиной и краской, сердито хмурящую брови. Она вскинула голову и, отбросив на спину спадавшие на лицо взъерошенные волосы, пошла ему навстречу.

– Здравствуйте, мистер Стинер. Ну и денек сегодня! Двое новеньких, а один из них – сущее наказание!

– Мисс Милч, – сказал он, – я только что разговаривал с миссис Эстергази в ее магазине…

– Она рассказала вам о предполагаемом законе? – Мисс Милч выглядела утомленной. – Да, есть такой закон. Анна добывает всевозможные секретные сведения, хотя как это у нее получается, я не понимаю… Попытайтесь быть спокойным с Манфредом – если, конечно, сможете – он сегодня выведен из равновесия вновь прибывшими.

Она собиралась отвести мистера Стинера по коридору в игровую комнату к сыну, но тот торопливо остановил ее.

– Как можно помешать выполнению этого закона? – задыхаясь от волнения, спросил Норберт. Он поставил чемодан и держал только бумажный пакет, в который миссис Эстергази положила деревянную флейту.

– Я не знаю, можно ли что-нибудь предпринять, – сказала мисс Милч.

Она медленно подошла к двери и открыла ее. Детские голоса, пронзительные и резкие, обрушились на них. -…Естественно, наши власти и правительство Израиля, как и некоторые другие страны, выступили с гневным протестом.

Вокруг закона столько секретов – все собираются произвести в полнейшей тайне, чтобы не вызвать паники… Такой деликатный вопрос… Никто даже не понимает, что существует общественное мнение по данному делу и не считает необходимым к нему прислушаться…

Ее голос, усталый и ломкий, все время прерывался, как будто она только что гналась за кем-то и теперь ей не хватало дыхания. Но затем она справилась с волнением и ободряюще похлопала его по плечу.

– Наверное, самое худшее, что может произойти – они закроют лагерь и отправят детей на Землю. Не думаю, что когда-нибудь они зайдут далеко и убьют их.

Стинер быстро проговорил:

– Они это сделают… в лагерях… там… на Земле…

– Ну, а теперь идите и пообщайтесь с Манфредом, – сказала мисс Милч, – ладно? Думаю, он знает, что сегодня день вашего прихода – ребенок все время стоял возле окна. Хотя, конечно, он часто это делает просто так.

Внезапно, к своему удивлению, Норберт выпалил сдавленным голосом:

– Вероятно, они правы… Какая польза от ребенка, который не может ни говорить, ни жить среди людей?

Мисс Милч внимательно посмотрела на него, но ничего не ответила.

– Он никогда не сможет выполнять хоть какую-то работу, – продолжал Стинер. – Он, как и теперь, всегда будет обузой для общества. Нужен ли такой ребенок?

– Больные аутизмом дети, конечно, еще продолжают ставить нас в тупик, – сказала Мисс Милч. – Но при всем том, что мы знаем о них, – об их способе жизни, тенденции мысленно эволюционировать… И вообще нет никаких видимых причин все бросить даже после стольких лет неудачных попыток.

– Думаю, я не смогу с чистой совестью бороться против этого закона, сказал Стинер. – Сначала я не подумал как следует над этим. Теперь первый шок прошел. Закон – действительно справедлив. Я чувствую: это правильное решение, – его голос неожиданно прервался.

– Да-а, – протянула мисс Милч, – хорошо, что вы не сказали этого Анне Эстергази, – она бы вас не отпустила просто так. Анна бы мучила вас своими речами до тех пор, пока бы вы не перешли на ее сторону, – она все еще держала открытой дверь в большую игровую комнату. – Манфред вон там, у углу.

Глядя на сына, Стинер подумал: "Никогда не знаешь, как относиться к нему. Большая, породистая голова, вьющиеся волосы, привлекательные черты лица… Мальчик согнулся, полностью поглощенный каким-то предметом в своей руке. По-настоящему хорошенький мальчик, с глазами иногда весело сияющими, иногда просто веселыми и возбужденными… и такая ужасная координация движений. А эта чудовищная манера непрерывно топтаться на цыпочках? Как будто он танцует под какую-то неслышную музыку, какую-то мелодию, звучащую в голове, под ритмы, которые его захватили…

"Какие мы тяжелые по сравнению с ним! – думал Стинер. – Свинцовые! Мы ползаем по земле, как улитки, в то время как он танцует и подпрыгивает, едва касаясь ее ногами. Наверно, гравитация на него совсем не действует.

Может быть, он состоит из какого-нибудь нового сорта атомов?"

– Привет, Манни, – обратился мистер Стинер к сыну.

Мальчик даже не поднял головы и вообще никак не прореагировал на появление отца, оставаясь полностью поглощенным своим объектом.

«Я напишу авторам закона, – продолжал свои мысли Стинер, – и скажу им, что у меня есть ребенок в лагере, но я согласен с вами».

Собственные мысли привели его в ужас.

"Стало быть, я признаю убийство Манфреда… Моя ненависть к нему под влиянием этой новости вырвалась наружу. О! Я понимаю, почему они готовят закон в секрете. Держу пари, что множество людей питают такую же неприязнь к своим детям, не признаваясь себе в этом.

– Ты не хочешь флейту, Манни? – сказал Стинер. – Зачем же я ее тогда принес, хотелось бы знать?… Ты не доволен подарком? Нет?

Мальчик ни разу не взглянул на отца и никак не показал, что вообще кого-нибудь слышит.

– Ничего… – произнес вслух Стинер. – Пустота…

Он вздрогнул от неожиданности, когда высокий стройный доктор Глоб в белом халате с папкой в руках подошел к нему.

– В Швейцарии, – начал доктор Глоб, – появилась новая теория, раскрывающая природу аутизма. Хочется обсудить ее с вами. Пожалуй, стоит попытаться применить другой метод лечения вашего сына…