Нарисуй узоры болью...(СИ) - Страница 2
- Почему? - удивился Валялкин.
- Потому что я никогда не вижу тех, кто имеет ко мне отношение, - промолвила Татьяна, а после, приблизившись к Валялкину и приподняв его лицо за подбородок, прошептала: - А я вижу каждый твой грех, Простак… Удачных изменений, Ваня!
И, выдохнув последние слова, девушка рухнула на пол без сознания - осколки её Дара наконец-то объединились в одно, и девушка сумела всё-таки избавиться от назойливого видения…
***
Сарданапал вздохнул - в свои несколько тысяч лет он продолжал бояться “Тибидохса” по крайней мере за то, что сам его и создал. Черноморов мог только с невероятной, невообразимой грустью вспоминать о том, что когда-то устраивал состязания для детей, мирные, в которых никто никогда не умирал. Не умирал до тех пор, пока его не захватила госпожа Чума.
Она - Сарданапал знал, что весь мир называет только так, только по-одному, только “Чума-дель-Торт”, но для него это была она.
- Сарданапал, как ты думаешь, а что будет на этот раз? - в этой мелкой камере Медузия оставалась невероятно спокойной, невероятно мудрой сначала девушкой, а сейчас уже женщиной на вид лет сорока, давней волшебницей, человеком, которая сумела породить что-то правильное в этом мире.
- В нашей тюрьме никогда не бывает ничего нового, - покачал головой Черноморов. - Я не верю в то, что на сей раз Чума придумает что-то новое - она просто записывает убийства и раз за разом прокручивает их перед нашим носом. Жестоко, конечно, но мы могли давно уже привыкнуть. В конце концов, это просто дети - дети, которые пали жертвой её абсолютной ненависти, которые…
Сарданапал запнулся. Он знал, что сам породил эту ненависть, знал, что и Медузия находилась здесь исключительно по его вине, потому что когда-то предала её, великую госпожу.
Горгонова была до сих пор неимоверно красивой. Она походила на угасающее лето, плавно перетекающее в осень, долгое, великолепное, прекрасное лето, которое с каждым днём становилось всё более рыжим. У Медузии были огненные волосы - они словно горели каким-то непонятным огнём изнутри, и все окружающие, кто только видел её раньше, удивлялись тому, что на самом деле её пряди существуют, а не просто являются выдуманными, нереальными и неправильными.
А ещё они могли превращаться в змей; змей Медузия в молодости очень боялась, поэтому проклятье, что пало на её волосы., было первым порывом злобы госпожи Чумы, тем самым противным для молодой девушки, которая вынуждена была стареть здесь, в клетке.
Она так и увядала, раз в год наблюдая за тем, как Чума-дель-Торт устраивает смерти для других людей, рассматривая с профессионализмом маньяка-убийцы то, как кто-то выгрызает сердце другого. Медузия прекрасно знала, что человек не может быть нормальным, спокойным и прекрасным, когда участвует в этом; из “Тибидохса” самые хорошие люди выходили чудищами или выезжали в гробах.
Их хоронили, всегда хоронили - и пленные небольшой клетки всегда удивлялись подобной особенности со стороны Чумы. Но, казалось, ей просто нравилось наблюдать за тем, как родственники или просто люди рыдают на изувеченными телами порой вообще обыкновенных детей, у которых не было места в этом мире.
Сарданапал же состарился, казалось, слишком быстро. Он и когда попал сюда, был не самым молодым человеком на свете - в тот день мужчина праздновал своё тысячучетырехсотвосьмидесятилетие; слово, которое Медузия до сих пор не могла выговорить без запинки. Но тогда у него не было ни усов, ни бороды - а сейчас появились, длинные-предлинные, потому что основателю “Тибидохса” они нравились.
Он был очень невысок ростом, даже слишком, а ещё обладал особенностью без конца наступать на свою бороду. Рыжая красавица Меди, как он её называл порой, очень любила заплетать косички из тонких волосков этой бороды и усов; наверное, она делала это только по той причине, что никакого иного занятия в тюрьме не было.
- Смотри, Сард, - вздохнула Горгонова. - Смотри - вот оно, письмо пришло. Читать будем?
Ответ всегда следовал один и тот же - Сарданапал даже не задумывался над тем, читать или нет. Он просто подкидывал свиток в воздух, и на фоне стены появлялись строчки непонятных слов, которые после переобразовывались в нормальные слова, что их уже знал каждый в этом мире, ведь Чума заботилась о том, чтобы народ был образованный.
“Персонально для моих врагов, Сарданапала и Медузии, я составляя эту писульку ровно столько, насколько будет продлена ваша спокойная жизнь - несколько минут. А сейчас же могу поздравить вас с тем, что вы больше не будете смотреть на смерти в “Тибидохсе”.
Вы будете в них участвовать.
Знаете, почему я больше не хочу рассматривать ваши глупые, скучные, неинтересные напуганные рожи, на которых отпечатывается весь ваш слишком сильный страх перед будущим? потому что я устала от этого, просто устала, и сейчас хочу чего-то нового. Теперь вы не будете смотреть на то, как умирает человек - вы будете вынуждены переступить через себя и убивать окружающих.
Я знаю, вы хотите сказать, что никогда не станете ничего такого делать. Но если вы победите, я отпущу вас на свободу; с деньгами, с силами… Хороший соблазн, разве не так? Так; и я знаю, что вы, сколько бы сейчас не повторили, что являетесь добрыми и праведными, будете поступать с куда большей ненавистью и остервенением, чем окружающими.
Удачи вам в “Тибидохсе”; я с удовольствием посмотрю на то, как вы станете подыхать во всём этом, дорогие мои; удачи!..
Учредительница “Тибидохса”, преданно ваша, Чума-дель-Торт…”
- Вы ведь не будем убивать? - с надеждой поинтересовался Сарданапал, пытаясь отказаться от игр.
- Будем, - строго ответила Медузия. - Мы будем, и обязательно выживем - и я больше не намерена сидеть в этой дыре!
Мечта о свободе оказалась для неё куда более опьяняющей, чем для старого, слишком давно опустившего руки мага с длинными усами и бородой, которая заплетена в мелкие косички…
***
Бейбарсов откинулся на спинку стула, в который раз изучая взглядом стены небольшой комнатушки, в которой он нынче находился. Она казалась для него полупустой и слишком серой; впрочем, точно так же думали и Ленка с Жанной, но никогда не жаловались. Не жаловался и Бейбарсов - для него всё это было пустым звуком, чем-то неинтересным и совершенно незначительным; можно сказать, что Глеб жил только во время “Тибидохса”, а вот в обычное время здесь, за закрытыми окнами и бетонными стенами, он просто существовал.
- Чума говорила, что это будут наши последние игры, - вздохнула Жанна, устраиваясь поудобнее на ковре - она любила сидеть на полу, потому что так удобнее было рассматривать потолки, покрытые трещинами, исписанные какими-то гадкими рунами, что на разных языках мира означали одно и то же.
Ленка на пол предусмотрительно не садилась - она говорила, что не желает тратить собственные силы потом на то, чтобы регенерировать из-за банальной простуды; Бейбарсова просто не интересовали потолки, комфорт или уют. Он знал, что эти игры будут последними и без Аббатиковой; прекрасно понимал, что и смотрителей иногда менять надо, потому что иначе слишком скучно; ему и было слишком скучно, вот только не хотелось расставаться с “Тибидохсом” так рано.
- Мы все заключили контракт на три года, - отметил Бейбарсов. - И так долго продержались - в конце концов, уже прошло два сезона, а мы всё ещё живы; но Чума уверена в том, что не все мы доживём до завершения этих игр - слишком скучно становится, говорят, что никто уже особо не рвётся делать свои ставки.
- Ску-у-учно-о, - протянула Свеколт. - Какое смешное слово! - она оттолкнулась ногой от пола, и странное кресло, предназначенное явно не для комфорта человека, завертелось вокруг своей оси. Ленка безумно хохотала, изредка сама себя дёргая то за зелёную, то за жёлтую косу, словно таким образом она пыталась затормозить, но, очевидно, безуспешно.
Елена всегда была настоящим учёным. В “Тибидохсе” ей нравилось только то, что можно было понаблюдать за действиями людей, что попадали в странные, непривычные для всех них условия. Мало ли что могло случиться - и вправду, каждый метался, убивал, издевался над окружающими; Ленка порой считала себя садисткой, порой - вполне нормальной девушкой, которая просто - просто! - развлекается и никак не может успокоиться в этом мире.