Нарисуем - Страница 7

Да-а. Теперь мою музу уже не Риммой зовут.

Пека бодрого тона не поддерживал, свесив косую прядь, играл желваками. Но и она, что меня безусловно порадовало, Пеку встретила значительно холоднее, чем ее отец. Мать ее была, оказывается, северянка, прожила недолго… Ну почему все не в те руки идет?! Кроме Пеки, тут еще и Ланской, блистательный наш теперь сокурсник. И Кузьмина, как я понял, правая рука. А Пека о нем: «Стоял у сортира!» У сортира, скорее всего, нам придется стоять… Ланской сочувственно мне кивнул. Но хозяин почему-то гадкого Пеку предпочитал.

– Так что, Инка, берегись! – ликовал папа.

– А с чего ты выдумал, что он ко мне? – холодно произнесла она. – Это у вас, кажется, дела?

Крепкая дочурка.

– Дела у нас, да! Он у нас такой – парень жох! Криво не насадит! – любовался хозяин неказистым, на мой взгляд, Пекой. Я испугался, что при словах «криво не насадит» она зардеется… но не дождался.

– Ну пойдем, – жадно сказал Кузьмин Пеке. – Намурлыкаться успеешь еще.

Но тот, похоже, мурлыкать и не думал.

– Момэнт! – Пека поднял костлявый палец, жест этот, как понял я, адресуя невесте.

– Гуня, развлекай гостя пока, – приказал хозяин Ланскому.

Да, судя по обращению – он совсем домашний у них.

– Пека, конечно, – усмехнувшись, Гуня сказал, – вам рассказывал свою версию моего появления тут?

Это «конечно» мне жутко не понравилось, мол, «о чем же вам еще говорить с Пекой, как не обо мне? И, конечно, Пека не из тех благородных людей, что умеют хранить сокровенное…» Нехорошо так оценивать моего соавтора!

– Не припоминаю, – сухо проговорил я. Но его высокомерие даже не заметило моего.

– Эти люди… – еще один неслабый тычок! – удивляются, почему мы не глушим их бормотуху и не заримся на их уборщиц? Им это кажется непонятным – и мы автоматически попадаем в разряд чужих. И наступает реакция отторжения. – Он вздохнул.

Вербует меня в сторонники!

«Но для тебя эта «реакция отторжения» неплохо прошла!» – враждебно подумал я.

– И в последнее время такое хамство чуть ли не пропагандируется официально!

И у него, видимо, наболело на душе. Раньше бы я с ним и согласился – но на конкретном этом примере согласиться не мог.

– Да я и сам не из дворян, – буркнул я.

Ланской понимающе усмехнулся – мол, не в титуле дело, мы с вами прекрасно понимаем, о чем речь.

Из открытого окна вдруг донесся гогот Пеки.

– Мне кажется, – тонко усмехнувшись, произнес Ланской, – Кузьмин сознательно его держит таким дикарем. Такой ему время от времени и бывает нужен.

Странно, что разговор этот при Инне идет и она не реагирует. Согласна с ним?

– Этим людям, – второй уже раз термин такой, – нравится жить там и так, как они живут. И Кузьмин пользуется этим.

Такой тонкий и доверительный разговор – он был явно в этом уверен – должен был полностью очаровать меня… но я очаровался не полностью.

– Но если бы они не жили там, мы, – хотел грубо сказать «ты», но не решился, – не могли бы жить здесь.

– Полностью с вами согласен! – Он развел руками: мол, о чем тут спорить?

Она, однако, недолго терпела его «соло».

– Скажите, вы любите живопись? – жестко спросила она меня. Экзамен?

– Обожаю! – воскликнул я. – Особенно раннее Возрождение, Джотто!

На мою любимую тему вышла!

– Тогда давайте напишем об этом книгу. Геннадий, – довольно сухо назвала Ланского (хорошо хоть Гуней не обозвала!), – сказал, что вы замечательно пишете.

Быка за рога!

– Необходимые материалы, а также издание в лучшем издательстве я гарантирую… Вы в общежитии? Я вам позвоню.

Повод для встречи? Или – на самом деле? Сердце заколотилось. Вот как тут делаются дела! У Кузьмина с Пекой дела тоже, видать, шли неплохо – гогот в доме нарастал.

– А можно, мы с Пекой напишем? – пробормотал я. Соавтора не могу бросать!

Она резко поднялась.

– Что-то стало холодно! – произнесла и пошла в дом.

Навстречу, хохоча и обнимаясь, вышли друзья-горняки.

– Ну ты, Пека, липкий, как плевок! – восторженно говорил хозяин. – Будет тебе насос.

При слове «насос» лицо ее исказилось.

– Извини, папа, хочу покинуть твоих гостей.

– Так что Петрович, младенцем еще, напрыгался на коленях у вождей, пока те портфели свои ждали…

– Это ты уже говорил.

Мы в лучших наших нарядах валялись на истоптанном, мусорном берегу извилистой Яузы.

– Дед его кожемякой был…

– Но твои дети кожемяками не будут! – вдруг вырвалось у меня.

– Думаешь?

– Уверен. Зачем ты так долго про насосы там говорил?

– Так думал: после насосов – к ней.

– Надо было, видимо, в обратном порядке.

Да, тупик.

– А как тебе Гуня наш?

– Ну… – я старался быть осторожным, – знающий человек.

– Прям в ж…е лампочка! – Пека вспылил.

Вечером кто-то постучал. Пека, рванувшись, отворил дверку лбом.

Прекрасная комендантша!

– К телефону, – надменно проговорила она.

– Меня? – произнес Пека.

– Вас! – Длинным янтарным мундштуком она указала на меня.

Я энергично выполз. Поглядел на нее. Да-а, наряд… Похоже, звонок – лишь повод. Судя по тому, как она, играя ногами и изредка оборачиваясь, шла по коридору, так и было оно! Хотя и звонок, конечно, имелся: как часто бывает в жизни – все качается, еще не зная, куда упасть. Наполовину уже войдя к себе, лаская рукой ручку двери, она смотрела на меня… Тупой? Да, пожалуй. Не успеваем тут. Строить сюжет сценария из жизни в этой общаге ни к чему.

– А где телефон-то? – тупо произнес я. Глянув на меня, она презрительно ткнула мундштуком в сторону тумбочки у проходной. Вот так вот! Надеюсь, этот звонок – спасительный. Хотя нельзя вешать столь большие надежды на случайные звонки.

– Алло! – на всякий случай радостно сказал я, схватив трубку.

– Ты куда ж запропал?

Мама! Благородно я не свернул в сторону!

– Еле тебя нашла.

Все время экзаменов, до последнего дня, жил я у них, в двухэтажном кирпичном флигеле, в глухом, заросшем полынью московском дворе. Там и бабушка жила, и тетя. Теперь и мама с моей сестрой и мужем ее, внучку холит. А я вот повелся за Пекой и все забыл.

– Ты хотя бы вещи забрал, а то я волнуюсь, что с тобой?

Все мои вещи – … да клещи. Да, крепко Пека уже въелся в меня!

– Куда опять пропал? Не слышу тебя.

– Мама, у меня все о?кей! Поступил! И сразу – дела. Но заскочу обязательно. И вещи, конечно, возьму.

«Все мои вещи…»

– Тьфу! Это я не тебе. Договорились, зайду.

Вот и отдых! Все в жизни приходит кстати, если с умом. Хотя и у мамы тоже усилия будут нужны. Отвечать на ее правильные, но ненужные вопросы (потому ненужные, что ответить правдиво на них нельзя. Я и сам-то себе еще на них не ответил). Конечно же, она сочтет своим долгом (уже сочла) провести нравоучительную беседу. «А подумал ли ты, Валерий, как следует, прежде чем менять солидную и уважаемую должность инженера на более чем сомнительную киношную суету?» Конечно, я не подумал. Поддался душе! Но, как говорит мой трудолюбивый папа-селекционер: «Самый лучший отдых – это смена работы». Тем более – тот кирпичный флигель в заросшем дворе почему-то пробуждает в моей душе дивные волнения!

Я шел по коридору обратно – и, как показалось мне, очень долго шел – многое успел перечувствовать. Комендантшина дверь была приоткрыта… Не успеваем! В следующий раз. Вот и наша конура. Приостановился. Что сказать Пеке? Всегда надо так – чуть приостанавливаться, прежде чем открыть рот. Может, в порядке исключения – правду? Порой и она работает хорошо. Но нет – лучше вымысел. Вымыслом легче управлять – и потом можно лучше его приспособить для любых ситуаций.

– К маме надо зайти, – озабоченно произнес я. – За вещичками.

И успокоился. Вроде бы и правду сказал. Но все равно это – версия. Управляемая. Ведь не за вещичками же я на самом деле иду. А зачем? А за тем, что получится. Полная свобода! В ликовании шел! Могу так, а могу – этак. Счастье! Во дворик зашел. Сел на дряхлой скамейке у сараев, в невидимом из наших окон углу двора, окруженный со всех сторон зарослями полыни. Солнышко накаляет лицо. Раскинулся на скамейке в блаженстве… Во!